Кстати, эти письма не очень отличаются по стилю от прозы Кафки, потому что особенности его художественного письма в том, что все эти художественные гротески написаны спокойным регистрирующим слогом. Помните, применительно к Борхесу я вам рассказывала об ученом и визионере Сведенборге, так вот, тексты Кафки — это нечто в том же роде, только объект описания иной. Это чудовища в стеклянных сосудах, как в кунсткамере. Ко всему прочему, у него была болезнь, бывшая в начале века бичом мелкой интеллигенции — чахотка, туберкулез. Впрочем, он утверждал, что его каверна (ниша в легких) — символ Фелиции Бауэр. Правда, последний год жизни Кафка провел очень благополучно с немудреной юной женщиной, заботившейся больше по части кухни, Дорой Димант, которая не предъявляла к нему никаких требований, и этот последний год оказался весьма плодотворен в творческом отношении. Всем и всему чужой, и христианам и иудеям, он был, по сути, совершенно бездомен в том смысле, в котором, по Цветаевой, бездомны все поэты и все проклятые (помните, у Булгакова был поэт Иван Бездомный, это такая серьезная шутка). Милена Ясенская говорила, что он «голый среди одетых». На людях, правда, Кафка держался весело и дружелюбно, представая совсем не таким, каким его можно было вообразить, читая дневники. Вообще же он относился к тому человеческому типу, который у Юнга называется интровертом.
Согласно теории Юнга, все люди делятся в общих чертах на два типа, и от того, к какому типу принадлежит индивид, зависят его мнение и поведение, хотя, разумеется, в чистом виде экстраверты и интроверты не встречаются, а больше нечетко выраженных типов. К тому же, по Юнгу человек — существо, живущее в психическом поле и тяготеющее к гомеостазу, т. е. к балансу, равновесию. Так что, если одно, например, интровертное, начало выражено очень сильно, то начинает действовать в порядке компенсации другое начало. (Персона и душа составляют два начала бессознательного.) Это как антитела в клетках, они молчат, пока клетки здоровы, но как только они заболевают, антитела начинают действовать и сопротивляться. Так вот, экстраверт — человек, ориентирующийся на внешний мир, на вещи, на традиции, на внешний порядок, этот человек живет, мыслит, чувствует, приспосабливаясь к внешним требованиям, причем опасность для экстраверта состоит в том, что он может зарваться и потеряться в вещах (припомните случай с бизнесменом в горах, пациентом Юнга, о котором я вам рассказывала). Между тем интроверт, ориентирован внутрь и самоуглублен, упрям в отстаивании своего представления о вещах, это человек, живущий в своих мыслях и додумывающий их до конца, не понимающий, как вещи, понятные ему, могут быть непонятны кому-то другому. Пренебрегающий всеми мнениями, кроме своего или тех, под чьим влиянием он находится. В обществе часто робок, но упрям и т. д.
Так вот, Кафка был предельным интровертом. Идеи Кафки насчет того, как следует вести себя в жизни и в творчестве, заключаются в следующих словах: «Нет нужды выходить из дому — оставайся за свои столом и прислушивайся, и даже не прислушивайся, а жди, и даже не жди, а будь неподвижен и одинок… — и мир откроется тебе, он не может иначе…»
При жизни Кафки были опубликованы восемь набросков. Романы «Процесс», «Замок», «Америка» и большинство рассказов были опубликованы, как я сказала, против воли покойного, после его смерти. Открыт Кафка был в 1928 году, когда рассказ «Превращение» был переведен на французский язык. И с тех пор чего только о Кафке не наговорили. Социологические исследования творчества Кафки, популярный у нас в свое время анализ, например, рассказа «Исправительная колония» с точки зрения критики уродств капиталистического общества — то единственное, что смогла вообще выдавить из себя советская критика по адресу писателя. Такая критика, однако, бессмысленна — у Кафки нет реального мира в традиционном понимании этого слова и никакого отражения никакого мира тоже. Это не отражения, а изобретения, только вопрос, отчего они у него такие? Психоаналитики исследовали личность Кафки и его отношения с отцом, а не его произведения, к которым непонятно, с какой стороны подступаться. Почти все мы невротики, но писателями от этого не становимся, так что обязательного перехода от невротизма к творчеству тоже нет.
Но можно все же попытаться хоть как-то разобраться с тем рассказом, с которого началась слава Кафки, и который Набоков считал непревзойденным шедевром, с рассказа «Превращение».
Некто Грегор Замза, скромный и усердный мелкий торговый агент малозначащей фирмы. Человек застенчивый и робкий, своим трудом содержащий семейство, состоящее из ничем не примечательных отца и матери, тоже хлопочущих, чтобы продержаться на плаву, и сестры, наделенной некоторыми музыкальными способностями, в одно прекрасное или ужасное утро просыпается с намерением как всегда отправиться на работу. Но внезапно обнаруживает, что он — не он, а какое-то отвратительное насекомое, не то черный жук, не то сороконожка, и не только не может идти ни на какую работу, но и с постели встать не может. Кафка скрупулезно описывает попытки Замзы управиться с мохнатым животом и лапками: он ползает, оставляя клейкие следы. Родители потрясены, является менеджер фирмы выяснить причину неявки на работу: все видят, заглядывая в комнату Замзы, жуткое пищащее насекомое, в которого превратился Грегор. Управляющий сбегает. Грегора запирают у него в комнате. Отец хочет его прикончить, но сестра не дает. Замза ненавидит молоко и молочные продукты, которыми его кормят, сначала кормит его и перестилает ему постель сестра, потом это делает служанка, единственная, кто посещает его комнату. Чтобы не травмировать посетителей, Грегор на это время прячется. Без грегоровых денег дела идут в доме хуже — приходится пустить постояльцев. Жильцы ужасны, но без них семье не прокормиться. Но это все так, между прочим. Главное то, что все хотят избавления от этого ужаса. И, хворающий после того, как в него попало брошенное отцом яблоко, Грегор, чье сознание совершенно не изменилось, изменился только физический облик, умаривает себя голодом. Служанка выносит его на помойку. Семейство облегченно вздыхает.
Это не рассказ, а какой-то кошмар. Кстати, Борхес говорил про Кафку, что его произведения это — кошмары, вплоть до всех их безумных подробностей. Но вот теперь послушайте этот отрывок: «…оно коричневое и скорлупчатое, пресмыкающийся гад, длиной вершка в четыре, у головы толщиной в два пальца, к хвосту постепенно тоньше, так что самый кончик хвоста толщиной не более десятой доли вершка. На вершок от головы из туловища выходят под углом сорок пять градусов две лапы, по одной с каждой стороны, вершка по два длиной, так что все животное представляется, если смотреть сверху в виде трезубца. Головы я не рассмотрел, но видел два усика, не длинные, в виде двух игл, тоже коричневые. Такие же два усика на конце хвоста и на конце каждой из лап, всего, стало быть, восемь усиков. Животное бегало по комнате очень быстро, упираясь лапами и хвостом, и когда бежало, то и туловище, и лапы извивались, как змейки, с необыкновенной быстротой, несмотря на скорлупу, и на это было очень гадко смотреть».
Что это? Можно подумать, что это описание наружности Грегора Замзы после превращения… Но это сон Ипполита из романа Достоевского «Идиот». Животное, привидевшееся Ипполиту, извергает сок, такие же следы белого цвета оставляет и Замза, ведь обвыкнув, Замза любил лазать по стенам и потолку. У Достоевского гадкое насекомое воплощает омерзительность ужаса смерти (помните, один из героев Достоевского, Свидригайлов, предполагал, что ад — это не что иное как заброшенная деревенская баня с пауками и затянутыми паутиной углами. Вообще эта мысль Свидригайлова весьма и весьма кафкианская, тянет на три кафки.
Вот что записывает Кафка в Дневнике: «Однажды вечером пришел из канцелярии домой несколько позже и открыл дверь в свою комнату весь в мыслях о недавнем разговоре… уже хотел подойти к умывальнику, как вдруг услышал чужое прерывистое дыхание. Я поднял глаза и увидел на вдвинутой в угол печи в полутьме что-то живое. Сверкающие желтоватым блеском глаза уставились на меня, под незнакомым лицом на печи лежали большие женские груди, все существо, казалось, состояло из груд мягкого белого мяса, толстый желтоватый хвост свисал с печи, конец его все время скользил по щелям между кафельными плитками».
Или запись другого дня: «Сон про опухоль на щеке. Постоянно трепещущая грань между обычной жизнью и кажущимся более реальным ужасом». И еще одна очень важная вещь: «Страх — основа моего существа».
Вообще для Кафки характерно восприятие жизни как врага, как угрозы индивиду. Конечно, Достоевский был одним из самых близких Кафке авторов. Как известно, Достоевский оказал исключительное влияние на западное искусство начала века, и шире — на западное мироощущение вообще. Однако Кафка целеустремленно развивал наиболее страдальческие идеи русского писателя, пристально разглядывавшего причудливую подноготную человеческой души. И все же у Достоевского власть тьмы над человеческой душой не окончательна, есть и прогалины и проблески. У Кафки этих прогалин нет.
У Кафки нет грандиозных полотен, хотя есть несколько романов, но это все как какие-то обрывки чего-то, галлюцинации, видения, сны… То привидится замысловатая машина для казни, то замучает какая-то дрянь, до истоков которой не добраться, какой-нибудь докучливый невпопад, то почудится герою, что он превратился в насекомое. Вообще сюжет у Кафки обычно предельно прост. В романе «Процесс» герой, подавленный непонятным ему бессмысленным процессом, не может ни выяснить, в чем его обвиняют, ни даже встретиться с неуловимыми судьями, которым предстоит судить его. Суд же без предварительного рассмотрения дела приговаривает его к обезглавливанию. В другом романе — «Замок» — герой, землемер, вызван в замок, но ему не удается ни проникнуть в замок, ни познакомиться с тем, кто этим замком управляет. В одном из рассказов речь идет об императорском послании, которое не доходит до адресата из-за того, что люди задерживают гонца. Еще в одном человек умирает, не успев выбраться в ближайшее селение. Это все кошмары, но кошмары, имеющие — так полагал Борхес — в основе знаменитую апорию Зенона о движении: догонит ли Ахиллес черепаху при движении из пункта А в пункт Б, и состязание это длится бесконечно, ибо Ахиллесу черепаху не догнать.