Из литературы девятнадцатого века
О чудачествах и проницательности господина Стендаля (1783–1842)
Фредерик Стендаль, писатель, о чьем творчестве и личности, много чего сказано. Я имею в виду, как современников, так и последующие поколения. Мы эту полемику опустим, и потолкуем немного о причудливой личности господина Стендаля, а также, фактически и сознательно, всего о двух его произведениях — мы ведь с вами здесь не литературный процесс изучаем, куда нам с нашими временными ограничениями анализировать исторический процесс. Нет, мы поведем себя единственно возможным в наших условиях образом — мы постараемся нащупать в том, что принято считать литературной классикой, определенные болевые точки, благодаря которым указанная литературная классика может стать нам душевно и умственно близкой. Вот, собственно говоря, и все. Творчество писателя Стендаля представляет в этом смысле благодатную почву, к тому же оно наиболее непосредственно выводит нас на литературу двадцатого века. Ну конечно, мое дело вам на принципиальные вещи указать, а там всякий за себя сам решает, что ему обо всем этом думать.
Родился писатель в Гренобле в семье адвоката, в среде вполне обеспеченных почтенных буржуа. Стендаль оставил о детском и юношеском периоде своей жизни достаточно достоверные воспоминания. Написанные под конец жизни, они были, согласно завещанию, опубликованы спустя пятнадцать лет после его смерти в сочинении под названием «Жизнь Анри Брюлара». В этих воспоминаниях он, в частности, указывает, что собственный характер его сызмальства и до полной зрелости не претерпел никакой эволюции, а также ласково именует родимый Гренобль «дерьмом» и «блевотиной». О матушке у мальчика остались самые чудные воспоминания, потому что она умерла, когда ему было семь лет. А батюшке случалось отнимать у сынишки книги, возмещая утрату книг объяснением своих проектов земельной мелиорации. Вот Стендаль и благожелателен к нему, как к родному городу, именуя папашу «ублюдком». Однажды услышав, как какой-то незадачливый священник в разговоре с отцом заметил, что смерть его жены, очевидно, угодна Богу, он заодно и на всю жизнь возненавидел и религию. Стендаль пишет: «Я ненавидел аббата (своего воспитателя), я ненавидел моего отца, я еще более ненавидел религию, во имя которой они меня терроризировали». Воспитывал внука дед с материнской стороны — врач и довольно известный общественный деятель, поклонник Вольтера, естествоиспытатель, автор ряда научно-популярных, как мы бы нынче сказали, книг. Атмосфера в доме деда была куда более благоприятной для интеллектуального развития и вообще теплее, нежели в угрюмом доме отца. Стендаль учится в одной из созданных Конвентом школ, по программе, разработанной философом-просветителем Дестюдом де Траси. Это весьма элитарная школа: среди учителей есть ряд примечательных людей, например, языковед и философ, последователь Паскаля и Декарта Клод-Мари Гаттель и известные математики Анри Дюпюи и Андре Шабер. Кстати, мы будем об этом говорить, математику Стендаль вообще воспринимает с восторгом, как своего рода необходимую умственную гигиену — и как противоядие от повального общественного лицемерия. Как соврешь в математике? А еще он понимает, что хорошие отметки по математике помогут ему удрать из Гренобля и, занимаясь математикой дополнительно, заканчивает триумфально школу первым учеником по этой дисциплине. И еще одно, но великое событие, происшедшее в Гренобльском детстве — открытие сервантесовского Дон Кихота. Как скажет сам Стендаль «…величайшая эпоха в моей жизни». В 1799 г. он покидает Гренобль ради Парижа, где работает в военной канцелярии под руководством весьма высокопоставленного родственника. Канцелярская работа скучна, и через некоторое время мы видим восемнадцатилетнего Стендаля (не без помощи тех же родственников, братьев Дарю) лейтенантом шестого драгунского полка, вместе с полком совершающим итальянский поход. Италия, Милан, миланская опера Ла Скала производят на юного лейтенанта неизгладимое впечатление. Именно в Милане он начинает вести свой знаменитый Дневник, в котором намерен записывать историю своей жизни, ничего не утаивая и не вымарывая. В этом же Дневнике он утверждает, что ему суждено быть писателем, но писателем, которого оценят лишь в двадцатом веке, а до 1880 года ему понятым быть не суждено. И еще он боится собственной чувствительности, способной привести к безумию. Отчасти поэтому он записывает в Дневнике, когда ему двадцать три года: «Найти самого себя. Как можно больше бывать в обществе и развивать свои способности. Я настоятельно нуждаюсь в учебном плане».
В начале наполеоновской кампании родственники Стендаля братья Дарю занимают высокие посты, определенную должность получает и Стендаль, который тогда еще не был ни в каком смысле Стендалем, а был Анри Бейлем, проходящим как-то раз с войсками через немецкий городок Штендаль, название которого ему так понравилось, что одиннадцать лет спустя он сделает его своим основополагающим псевдонимом. В 1810 году посещает соляные копи в Галлейне, где посетителям предлагают ветки, побывавшие в соляной купальне, и это посещение позже отзовется в его знаменитом трактате о любви. Принимает участие в Наполеоновской русской кампании 1812 г., едет к Наполеону в Москву с деловой почтой. В России едва не замерзает, мучается зубной болью и прострелом. В одном из заброшенных московских особняков обнаруживает сочинения Корнеля и Вольтера, томик последнего прихватывает с собой. Снова Париж, снова Милан. А в Милане оперный театр Ла Скала.
При этом я бы хотела, чтобы вы поняли, что в первой четверти девятнадцатого века Ла Скала — это несколько больше, чем просто оперный театр. Это театр, исполняющий одновременно функции огромного салона, в котором сходится элита и средний класс, и, кстати, вовсе не только знатоки музыки. Вообразите, конечно, прекрасная музыка, но опер в ходу не так уж много и все они известны назубок. Так что слушают и разражаются аплодисментами или свистом после кульминационных арий, в которых выказывает свои голосовые возможности та или иная знаменитость, а в прочее время заключают сделки, флиртуют, обсуждают новости, знакомятся.
Стендалю нравится эта атмосфера. Впрочем, музыкой Стендаль увлекается всерьез и навсегда, он обожает композитора Чимарозу, позже он начинает ценить Моцарта, он пишет «Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио» — компилятивное сочинение, плод искренней увлеченности музыкой и пренебрежения авторским правом. Он пишет о том, что музыка, чье царство начинается там, где кончается царство слова, способна вызвать из прошлого посетившее некогда нас чувство. Тема, которую позже разовьет писатель Марсель Пруст применительно к своему персонажу композитору Вентейю и его сонате.
Вообще Стендаль человек пылких и разнообразных увлечений, уж не буду распространяться об увлечениях любовных — иные исследователи только этому свои рассказы о Стендале и посвящают, — а равно обладатель самых причудливых мнений. Например, он утверждает, что только знание латыни может спасти нацию от варварства и вырождения. Что выше всех наук математика, — об этом мы уже говорили — ибо она не допускает лицемерия и неясности, и в ней невозможно притворяться. С другой стороны, сам он наилучшим образом притворяется, потому что он вдохновенный враль и мистификатор, изобретший себе 177 (посчитано исследователями) псевдонимов, указывавший в письмах неверные адреса и даты, совершенно сознательно старавшийся всех ввести в заблуждение относительно собственной персоны. Это несчастный влюбленный, перебиравшийся из Милана в Париж через перевал Сен-Готтард и мечтавший свалиться в пропасть и на всякий случай придумавший себе эпитафию: «Арриго Бейль — миланец. Жил, любил, писал. Эта душа обожала Моцарта, Чимарозу и Гайдна». Страсть к мистификациям, впрочем, в этом случае не увенчалась успехом — в надписи на могиле на Монмартре, в Париже, а не в Италии, написано Анри Бейль, и несколько ниже, — Стендаль.
Стендаль, человек, прогуливавшийся по Милану с булавкой в лацкане камзола, и булавка указывала, на то, что к нему подходить нельзя — он думает. Этот скорописец, человек едва успевавший записывать пришедшие ему в голову слова, ужасно скучает без общества в маленьком городке Чивитавеккья, куда он во времена Бурбонов послан служить консулом, и с тоской следит из окна консульства, как подваливают и отваливают от пристани пароходы. Это человек, сохранивший, несмотря на участие в бесславном русском походе, уважение к Наполеону и даже восхищение им, в отличие, например, от Бетховена, разорвавшего посвящение и разочаровавшегося в короновавшем себя республиканце.
В России этого господина, стащившего томик Вольтера, тоже приметили. Русский декабрист Николай Иванович Тургенев буркнет, что у писателя физиономия лавочника. (Что поделаешь, с физиономиями знаменитых философов дела обстоят еще хуже.) А поэт Вяземский напишет ему кудрявую записку, в которой скажет, что он, Вяземский, не последний литератор в своем отечестве, хорошо знакомый с господином Фредериком Стендалем по прогулкам по Риму (намек на книгу Стендаля «Прогулки по Риму»), счастлив был бы быть представленным господину Анри Бейлю.
А еще важная деталь характера: понятие Бога в произведениях Стендаля не присутствует. Идея Бога — утверждает он — полезна только тирании, и вообще «Бога извиняет только то, что его нет». Острое словцо, которому позже позавидует Ницше. Стендаль вполне сын Века Просвещения, ему нравится философ Дестюд де Траси, полагавший, что философия является частью зоологии. И еще Стендаль думает, что с философа Декарта хватило бы «Физики», а «Метафизику» писать было ни к чему. Этот стремившийся к ясности мистификатор, считал, что все лгут, в этом он был совершенно уверен, и оттого лгал сам. Но поэтому же он думал, что писать — это значит разоблачать, анатомировать, измерять жар термометром, разлагать чувства на порывы и смотреть на них в лупу.
Однажды в салоне кто-то его простодушно спросил о профессии и получил ответ: исследователь человеческого сердца. Современники Стендаля действительно не разглядели, за исключением Бальзака и Гете. Но похвала Бальзака двусмысленна, а Гете к словам одобрения не без изумления присовокупил, что этот очень талантливый писатель без зазрения совести содрал у него большой кусок текста и приписал его совсем другому источнику. Так все случилось, как предсказывал сам Стендаль. А еще исследователи подсчитали, что литературой он зарабатывал в день семьдесят пять сантимов, а в год — убогих двести семьдесят франков. Человек с блестящей памятью он в последние годы сильно страдал от ее ослабления и как-то заметил, что нет ничего смешного в том, чтобы умереть на улице, если это не намеренно. 22-го марта 1842 г. он упал на парижской улице. Случившийся рядом друг велел перенести его в отель, в котором писатель жил, и там он, не приходя в сознание, умирает от удара, или, как нынче говорят, инсульта. И это было совсем не намеренно.