В 1820-х годах Александр Иванович страстно полюбил Александру Андреевну Воейкову, воспитанницу Жуковского и сестру его платонической возлюбленной Марии Андреевны Мойер. Александра Андреевна была замужем за еще одним бывшим участником Дружеского литературного общества Александром Федоровичем Воейковым. Этот брак, заключенный в свое время при активном содействии Жуковского, был катастрофически несчастным, и в какой-то момент Александра Андреевна почти решилась ответить на чувство Тургенева, умолявшего ее оставить мужа и связать с ним судьбу. Однако эти отношения не получили развития, в чем сыграл свою роль и верный себе Жуковский, настойчиво убеждавший обоих ограничиться нежной дружбой, подобной той, которая некогда соединяла его с уже ушедшей из жизни Марией Андреевной (см.: Соловьев 1915).
Когда, вопреки ожиданиям близких, состояние Ивана Петровича Тургенева несколько улучшилось, он в январе 1807 года отправился в Петербург на могилу сына (АБТ: 325). Зимнее путешествие оказалось для него непосильным. Тургенев-старший добрался до столицы и почти сразу умер (Тургенев 1939: 69). Его похоронили рядом с Андреем Ивановичем. Проститься с Иваном Петровичем пришел его старый друг, товарищ министра народного просвещения Михаил Никитич Муравьев. На похоронах Муравьев простудился и через несколько месяцев скончался от вызванных простудой осложнений.
Рядом с могилой Тургеневых стоит памятник штаб-ротмистру лейб-гвардии конного полка Павлу Ильичу Нефедьеву (Кобак, Пирютко 2009: 187), умершему в июле 1806 года в возрасте 25 лет вскоре после того, как он вернулся из Аустерлицкого похода, проделанного им в качестве адъютанта великого князя Константина Павловича (см.: Васильев 2006, примеч. 13).
В письме сыну Мария Семеновна Нефедьева требовала от него «ежеднево (sic! – А.З.) молить бога заздравие Великаго Князя и за все Ево милости и служить до последней капли крови, а не женитьбой доказывать свою благодарность Великому Князю» (ГАРФ. Ф. 1094. Оп. 1. Ед. хр. 129. Л. 3). Мы не знаем, довелось ли Павлу Нефедьеву доказать свою верность кровью и умер ли он холостым или женатым. Возможно, мать смогла предотвратить невыгодный брак сына, но не его раннюю смерть.
До отъезда Ивана Петровича в Петербург за ним ухаживала Екатерина Соковнина, открывшая ему тайну своих отношений с Андреем Ивановичем. По словам Александра Ивановича, отец «любил видеть ее» и «утешался небесною страстью ея к сыну его» (Истрин 1911: 112). Своего несостоявшегося свекра Екатерина Михайловна пережила совсем ненамного. Тяжело заболев в начале 1809 года, она отправила письмо в Севск Варваре Михайловне, известив ее, что «непременно желает увидеться как можно скорее, поскольку имеет на то такие причины, которых на бумаге изъяснить не может» (Серафима 1891: 885).
Трудно сомневаться, что умирающая надеялась исповедоваться сестре-монахине в своей несчастной любви. Немедленно отправившаяся в Москву Серафима застала сестру «при последнем издыхании». Как рассказывается в «Автобиографии»,
она едва могла промолвить со мною несколько слов и ни о чем более, как только о том, что безмерно рада моему приезду. Я просидела подле нея до вечера, а ночью все кончилось. Жестокая смерть не пощадила ее в самой цветущей молодости (Там же, 885).
Этот рассказ может произвести несколько литературное впечатление, но полностью подтверждается вполне бесхитростным свидетельством из записной книжки двоюродного брата Соковниных Михаила Федоровича Сухотина за 1809 год:
Сестра Катерина Мих. Соковнина; с которою я был довольно дружен; умерла в самое благовещение на страстной недели в четверг марта 24 дня в 4 м утра на своем пречистенском дворе, быв с генваря в водяной болезни. – Погребена в Страстную субботу в девичьем монастыре подле тетушки Анны Федоровны. – По приезде в Москву я нашел ее очень слабою, так что с нуждою говорила. – Серафима приехала из Севска уже на конуне смерти (РГАДА. Ф. 1280. Оп. 1. Ед. хр. 133. Л. 56)[167].
После смерти сестры Варвара Михайловна провела семь лет, разделяя схиму своей духовной матери схимонахини Ксанфии (Полчаниновой), скончавшейся в 1816 году[168]. Через пять лет после смерти Ксанфии орловский епископ Иона назначил Серафиму игуменьей Орловско-Введенского монастыря. В 1822 году, примерно через год после ее переезда из Севска в Орел, ее посетила находившаяся там проездом Мария Андреевна Мойер, поделившаяся с матерью и сестрой своим впечатлениями от встречи с человеком, некогда принадлежавшим к кругу, в котором она выросла:
О пребывании моем в Орле надобно сказать вам несколько слов: услышав, что в женском монастыре игуменьей сделана Серафима Михайловна Соковнина, пошла я к обедне. Дорогой рассказывала мне Анета[169], что она никак не хочет знакомиться и никогда никого к себе не зовет, я не поверила и хотела ей навязаться; после антидора подошла к ней: вообразите, что глаза у нее так завешены, что едва-едва можно их на минуту увидеть. Снизу лице закрыто также по самую губу; она одевается по-севски, и монахиня, приехавшая с нею, тоже; на обеих длинныя мантии, и вуаль совсем иначе и гораздо лучше, нежели на орловских. <…> Я представилась как старинная знакомица Ек<атерины> Мих<айловны>. Она отвечала: – «Я многое об вас слыхала, но как же мы не встретились? Разве я была тогда уже в монастыре? <…> Прощаясь, я попросила ее за себя молиться. – «Наша взаимная должность молиться друг за друга»! – «Но вы посвятили себя такому званию». – «Не говорите этого! Это всегдашнее дурное извинение светских людей. Кто же вам мешает последовать моему примеру? Я выбрала счастие!» Мы расстались.
Нельзя вообразить ничего приятнее выражения ея лица, на нем спокойствие той жизни. Глаза прелестные. Она так преобразовала монастырь, что его узнать нельзя, и архиерей, поселившийся в Орле, уважает ее и en dépit de sa modestie [невзирая на ее скромность (фр.)] поминутно ей это показывает. Он ее принудил принять место игуменьи, хотя она целые полгода отговаривалась. Эта женщина сделала на меня впечатление особенного рода (УС: 282–283; подробнее об этой встрече см.: Zorin 2016).
Деятельность Варвары Михайловны в качестве игуменьи действительно была необычайно успешной и даже заслужила высочайшее одобрение: в 1837 году императрица Александра Федоровна посетила ее в келье. Однако через пять лет монастырь, приведенный игуменьей Серафимой в «цветущее состояние», полностью сгорел в результате страшного пожара. Некоторое время Серафима прожила в имении младшей сестры, жившей неподалеку, а умерла в 1845 году в съемном углу чужого дома (см.: Урусов 1861: 48).
Из трех сестер Соковниных замуж вышла только Анна Михайловна. Ее свадьба с Василием Михайловичем Павловым была сыграна в июле 1808 года, через шесть недель после смерти ее матери Анны Федоровны и до истечения положенного срока траура (см.: РГАДА. Ф. 1280. Ед. хр. 133. Л. 53). В апреле следующего года у них родилась дочь Анна, через год – быстро умерший сын Дмитрий, еще через год – сын Михаил (см.: Там же. Л. 56, 59 об., 64). Из писем к ней Анны Петровны Зонтаг, еще одной двоюродной сестры Мойер и Воейковой, мы знаем, что у Павловых были еще как минимум две дочери: Варвара и Мария (см.: ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 1. Ед. хр. 1026. Л. 11, 12 об. и др.; публикацию фрагментов писем Зонтаг А. М. Павловой см.: Зонтаг 1883; Зонтаг 1996). Еще один их сын Иван стал известным литератором, переписывавшимся с И. С. Тургеневым и И. С. Аксаковым (см.: Мостовская 1982; Гутьяр 1908).
В 1822 году Анна Михайловна после многолетнего перерыва написала Александру Ивановичу Тургеневу, служившему в это время секретарем князя Голицына, с просьбой от сестры помочь с назначением пансиона генеральской дочери Кривошеевой, поступившей в ее монастырь. Вероятно, ответное письмо содержало жалобы на печальные обстоятельства самого Александра Ивановича, поскольку, благодаря его за помощь, Анна Михайловна писала:
Видевши из письма вашего, сколько вы озабочены и даже часто обеспокоены самыми горестными предметами, не думаю, чтобы Вы могли наслаждаться спокойствием и счастием, посреди которого вы кажется находитесь; как видно, истинную бедность надобно искать не у нас в селах, но у вас в столицах. Невольным образом при сем случае вспоминаю и несколько строчек из Элегии незабвенного для нас поэта:
Пусть с доброю душей для щастья ты рожден,
Но быв нещастными отвсюду окружен,
Но бедствий ближнего со всех сторон свидетель,
Не будет для тебя блаженством добродетель.
Хотя иные не одобрят етой мысли, но я спорю даже и с теми, с которыми бы желала соглашаться и во всем, како ее постигаю и право чувствую, что хотел сказать наш милой и добрейший Андрей Иванович, и естьли не умею убедить, то, конечно, не от недостатка чувств, но, как видно не умею хорошо себя объяснить. К Жуковскому на прошедших днях писала я самое подробное и искреннее о себе письмо через К. Як. Булгакова (ОПИ ГИМ. Ф. 247. Ед. хр. 2. Л. 4–4 об.).
Вспоминая стихи Андрея Тургенева, Анна Михайловна думала о себе. Жуковский не сдержал обещание устроить ее двоих старших сыновей в пансион, и они продолжали жить в провинции с родителями, лишаясь возможности получить достойное образование. Ее старшая дочь тяжело болела, ее пришлось оставить в Москве у сестры мужа, денежные обстоятельства которого серьезно ухудшились. Ее собственное здоровье было расстроено.
Успех первого ходатайства побудил Анну Михайловну вновь обратиться за помощью к Александру Ивановичу. Теперь она хлопотала за родственников, которым не разрешали жениться из-за четвертой степени родства по сватовству, той самой, в какой она и адресат письма могли некогда оказаться сами, если бы Андрей Иванович женился на Екатерине Михайловне. Анна Михайл