Камни ударили по сверкающему на солнце яркому металлу; среди криков и грохота вокруг они бесшумно врезались в него. И, несмотря на броню, Дарсинт упал ничком в журчащий ручей.
Услышав крик, предупредивший Элегу, король Джойс и принц Краген повернули лошадей. Краген в сердцах выругался при виде существ с рыжей шерстью. Их пылающая ненависть производила впечатление, сопоставимое с шумным приближением монстра. И было их слишком много… Им с королем не удастся от них оторваться. А люди Смотрителя Норге, отправившиеся на помощь, были слишком далеко. Но король лишь улыбнулся, его глаза загорелись ярче.
— Как я сказал, — заявил он голосом, слышным лишь принцу, — верховный король начал отчаиваться. Он не может позволить себе проиграть. А люди, которые не могут себе позволить проиграть, никогда не побеждают.
Принц Краген задумался бы над этим философским заявлением — и восхитился бы ему, — но сейчас ему было не до того. Ему некогда было жалеть, что он скоро умрет или что он подвел своего отца — и даже о том, что никогда больше не сожмет в своих объятиях Элегу. Его руки достали меч, и он послал своего скакуна в галоп, направляясь не к невозможной безопасности армии, слишком далекой, чтобы помочь ему, а прямиком к ближайшему существу, на острие атаки.
За короткий, в два или три удара сердца, промежуток времени он успел удивиться и почувствовать сильное облегчение от того, что король Джойс оказался рядом с ним: двуручный меч готов к бою, глаза горят. Затем алендский Претендент и король Джойс врезались в яростную стену ятаганов и принялись сражаться, стараясь забрать жизни у возможно большего числа врагов, прежде чем погибнут.
И снова леди Элега старалась больше сосредоточиться на отце и принце Крагене, не следя за тем, как Дарсинт пытается встать. Она крепко держала Мисте; по тому, как реагировало тело Мисте, она поняла: произошло еще что—то.
Двигаясь неуклюже, словно увечный, Дарсинт продолжал идти по ручью.
Сейчас он не мог бежать. Мисте исцелила его телесные раны, но ничто в этом мире не могло заделать дыры, прожженные в доспехах, и эти дыры делали его уязвимым. Его снова ранили, он припадал на одну ногу, то и дело спотыкаясь; энергия в его скафандре тоже, должно быть, подавалась со сбоями.
Но он держался и шел вперед.
Принц Краген и король Джойс тоже держались.
Собственно, они держались так хорошо, что принц Краген почувствовал прилив радости от того, как вздымались и опускались их мечи, как неотразимы были их удары, как послушны лошади. У существ с рыжей шерстью глаза, покрытые мохнатыми ресницами, были не там где надо; у тварей было слишком много рук, слишком много ятаганов. Их ненависть была столь неукротима, что походила на всепоглощающую страсть. Тем не менее, они были существами из плоти и крови, и их можно было убить. И они не слишком умело владели своими клинками; они больше надеялись на ярость, чем на опыт.
Принц Краген и король Джойс врезались в самый фронт атаки и продолжали двигаться, сражаясь плечом к плечу, словно облачились в неуязвимость.
Поразительно, сколько ударов они отвели, или отбили, или увернулись от них; как глубоко вонзали свои мечи в мохнатых существ, как их словно взбесившиеся кони пугали коней существ, и те начинали пятиться. Поразительно, как хорошо дрался король. Принц Краген был намного моложе и намного сильнее. Но король Джойс не хуже принца наносил удар за ударом, размахивая двуручным мечом так, словно сталь в руках преобразила его, восстановила его силы. Сейчас его борода была измазана кровью; клинки порвали на нем кольчугу; кровь забрызгала плечи. Но он успевал отводить удары от своего спутника со своей стороны.
Некоторое время они продержались против подавляющих сил противника.
А когда они начали побеждать, принц Краген обнаружил, что наконец—то поведение короля Джойса становиться понятным. Если даже все остальное погибнет, никто не сможет изменить тот факт, что король Морданта и алендский Претендент погибли бок о бок, а не разрывая друг другу глотки.
Но удача отвернулась от них. Два человека просто не могли выдержать такой неукротимой и убийственной ненависти. Но пока они держались. Общий расклад в битве изменился, и принц Краген ощутил новый прилив радости, осознав, что они с королем Джойсом уже не одни.
Посреди клубка мохнатых тел появился Термиган.
Он привел с собой всех своих людей. При взгляде на его лицо все становилось ясно; у него руки мясника. То, как он рубил врагов, подтверждало слышанные принцем истории. А люди Термигана были далеки от паники. Они видели, как Стернваль живьем пожрало Воплотимое, и больше ничто не могло испугать их. В ходе первой атаки слизняка они ждали вместе со своим угрюмым лордом на дне долины, в любую минуту готовые нанести удар. Они могли бы ударить по самому чудовищу. Но существа с рыжей шерстью были более понятным врагом, и последние силы Термигана без колебаний поспешили в битву.
Лорду и его людям удавалось сохранять жизнь принцу Крагену и королю Джойсу, до тех пор пока не подоспели подкрепления Норге.
Существ было около тысячи. Смотритель Норге выслал для спасения короля вполовину меньше. Мысль, что король Джойс и принц Краген погибли, наполнила долину тревогой, парализуя большую часть армии.
Люди, откликнувшиеся на призыв Норге сесть на коней, были полубезумны от страха, напуганные слизняком и странными существами. В определенном смысле Смотрителю повезло, что ему удалось выслать помощь в таком количестве. С другой стороны, ему не удалось собрать достаточной силы, чтобы изменить ход событий. Тем не менее, он добился того, чего даже не пытался: уменьшил численность войск прямо перед чудовищем, уменьшил настолько, что Дарсинт смог проскользнуть между ними.
Посреди поля битвы Дарсинт зашатался, едва способный переставлять ноги. Но, должно быть, он чувствовал себя лучше, чем выглядел. Любого, кто пытался напасть на него, он убивал из пистолетов, целясь и стреляя почти небрежно, словно мог выиграть такого рода битву и спросонь. Когда он промахивался, ятаганы наносили удары по его доспехам, не причиняя вреда; он, казалось, не обращал на эти удары внимания. Его не интересовали обычные клинки и лошади. Его целью был слизняк.
С пистолетами наизготовку Дарсинт замер перед разверстой пастью монстра. Но он не колебался; скорее, он боялся, что начнет колебаться. Вместо этого он начал что—то переключать в скафандре. Только Мисте поняла, что он задумал. Скафандр дал Дарсинту достаточную защиту, что позволило ему проскочить мимо кривых клыков прямо в глотку чудовища.
51. Что делают с зеркалами мужчины
Наблюдая, как Гарт орудует мечом в каменном мешке коридора, Артагель думал, что заглядывает прямо в глотку смерти.
Бретер верховного короля пришел в себя после огня лампы и неожиданной атаки Артагеля; сейчас он полностью восстановил душевное равновесие и вспомнил о своем умении владеть сталью и распределять вес. С каждым мгновением он, казалось, становился все искуснее.
Лампы, освещающие коридор, сделали его глаза желтыми; они сверкали, словно у хищника. Нос, похожий на томагавк, казалось, нависал над противником, алкая крови. Шрамы на щеках, знаки доблести, казались на бронзовом загаре бледными полосами. Хотя Гарт сражался с лучшим фехтовальщиком Морданта, он даже не вспотел. Его клинок двигался словно живой, оберегая его, словно любовник; он словно сам перехватывал и парировал каждый удар, чтобы Гарт не тратил сил на оборону.
Зубы Бретера сверкали, белые и хищные, ненависть изгнала из его черт всякую надежду на милосердие. И все же Артагель был уверен, что в отвращении Гарта нет ничего личного. Происходящее не имело ничего общего ни с репутацией Артагеля, ни с его положением, ни с особым желанием видеть его мертвым. Желание убивать было у Гарта профессиональной чертой и подавляло все прочие чувства.
До Артагеля доходили слухи о тренировках, которые проходят пригодники под руководством Бретера верховного короля, о лишениях, боли и опасностях, нависающих над маленькими мальчиками. Их заставляли обретать уверенность в себе, уверенность в своем деле; закаливали ненависть. И именно это давало Гарту силу: его отчужденность, безликость его страсти. В его сердце не было ничего, что могло бы смутить его. А Артагель покрылся испариной.
Его руки стали скользкими от пота; рубаха под кольчугой прилипла к телу. Меч весил все больше и больше, мышцы ныли от размашистых движений. Неприятное ощущение в боку сменилось острым жжением, смешанным с болью, и эта боль, казалось, высасывала силу из ног и быстроту из рук.
Обмен ударами, громкими, как удары кузнечного молота; яркие искры. Короткая пауза. Новый каскад ударов.
Сомнений не оставалось; Гарт наверняка убьет его.
Артагель относился к такой перспективе с меньшим фатализмом, чем Леббик.
Он не мог позволить себе поражение, совершенно не мог позволить проиграть. Если он погибнет, Гарт отправится за Теризой и Джерадином. Он отправится за Найлом. Они все погибнут, и у короля Джойса не будет никаких шансов…
Но, подумав о Найле, он вспомнил, что они сотворили с его братом, и его сердце наполнилось жгучей ненавистью, и он неожиданно набросился на Гарта. Только чистая ярость его атаки спасла его от неминуемой смерти. Ярость давала ему возможность двигаться быстрее; ничто, кроме ярости, не могло придать такую силу его рукам и ногам, протолкнуть воздух в легкие, вдохнуть жизнь в клинок. Острая боль немедленно отрезвила его — укол в левое плечо. Когда из раны выступила кровь, Артагель отступил. Мелкое ранение; он почувствовал это. Тем не менее, рана болела… Болела как раз настолько, чтобы он отчасти пришел в себя.
Нет. Он никогда не победит Гарта таким образом. Справедливость этого утверждения сквозила во всем, в спокойном действии клинка Гарта, в хищном блеске его глаз, безошибочно читалась в его желтых глазах.