Они все одновременно кивнули, и каждый поднес свою чашу к губам. Она сделала то же самое, мысленно провозглашая тост за божество, которому они служили, каким бы оно ни было. В конце концов, вода лучше, чем ничего, ведь до сих пор она ощущала во рту вкус дорожной пыли.
— Вы должны предупредить горожан, — сказала она наконец, когда ее чаша была наполовину пуста и кусок мяса унял урчание в животе. — Завтра ночью Кел на'Акьян собирается сжечь Дакариар. — Она смотрела им в глаза, пытаясь понять, что они чувствуют. — Ваши люди смогут подготовиться к нападению или убежать, пока еще есть время.
Глубокая складка пролегла между бровями Лико. Он выдвинулся вперед, опершись на локоть:
— Почему Дакариар? Что у нас есть такого, что могло бы ему понадобиться? Это ведь бедный город.
Джемейн тоже наклонился вперед, но внешне был спокоен.
— Почему именно ты пришла сюда с этим известием? Я бы скорее ожидал увидеть вестника от Кела на'Акьяна, который привез бы его требования. Или посланника от короля. — Он смотрел на нее не отрываясь. — Но ты — ни то, ни другое.
Она не отвела взгляда и не замедлила с ответом.
— Кел на'Акьян — мой сын.
Джемейн удивленно поднял бровь и снова заговорил, на этот раз вне очереди:
— Тогда ты должна хотя бы немного знать, что ему от нас нужно.
Она пожала плечами и уставилась вниз, в свою чашу.
— Если бы это было так. — Она с трудом сглотнула и посмотрела каждому из них в глаза. — Но у меня нет ни одной самой маленькой догадки о том, что он собирается делать. Я даже не знаю, где он в эту минуту.
— Ты сможешь его остановить? — спросил Перикант.
— Я не знаю, — честно ответила она.
— И все же хочешь попытаться, — заметил Орик.
— И этого я тоже не знаю. — Она покачала головой, потянулась за другим куском свинины, но потом передумала. Теперь голод уже не давил на нее так сильно. — Я не знаю, какие планы строит Кел, — сообщила она им. — И я совсем не уверена в том, что буду делать сама.
Тишина повисла над столом. Остальная часть блюда была нетронута. Последний луч погас за окнами вслед за ушедшим солнцем.
Наконец Лико поднялся с места. Он осушил свой сосуд и обратился к остальным:
— Джемейн, будь любезен, зажги свечи. — Джемейн встал, кивнув. Периканту и Орику он сказал следующее: — Пожалуйста, предупредите жителей. Зайдите в каждый дом, каждую таверну, в любое место, где есть люди. Наша гостья считает, что выбор у них небольшой; сообщите им, что они должны быть готовы либо сражаться, либо спасаться бегством. Но подскажите, чтобы решали быстрее. Клеомен присоединится к вам, когда вернется из конюшен.
Перикант и Орик закончили пить и молча ушли. Казалось, что ее известие потрясло их в большей степени, чем Лико или Джемейна.
— Перикант, Орик и Клеомен родились в этом городе, — объяснил ей Лико, как будто прочитал ее мысли. — Поэтому я решил, что лучше всего послать их.
Она взглянула на него с любопытством. Он был явно моложе остальных жрецов, но при этом именно он раздавал указания, а другие бросались их выполнять.
— Ты — первый жрец? — спросила она.
— Первый жрец? — Он вопросительно посмотрел на нее. — О да, я понимаю. — Покачал головой. — У нас нет первых и нет главных. В этот раз мне открылось, как следует поступать. В следующий раз это, возможно, будет Клеомен или Джемейн. — Он сложил руки и устало улыбнулся. — Позволь, я покажу тебе место, где ты сможешь отдохнуть. Похоже, тебе было бы полезно так следует поспать.
Она хотела было возразить.
— Но Кел…
Он строго поднял палец:
— Ты сказала, он не появится здесь до завтрашней ночи.
Она подумала о его словах и вспомнила жесткую землю, служившую ей постелью прошлой ночью. Тело ее еще болело от этого и от долгого путешествия верхом. Она не сказала больше ни слова, только подобрала свой меч и пошла вслед за Лико.
Войдя в темную дверь, они зашагали по длинному коридору. Свечи, установленные на стенах, не горели, но из нескольких небольших боковых комнат проникал свет, и ей было все видно. Здесь — узкая кухня, и рядом с ней — пустая комната, где ничего не было, кроме подушек под колени. «Внутренняя молельня», — решила она. Она прошла мимо еще одной комнаты, где посредине стояла огромная деревянная бадья; несколько белых одеяний висели на веревках, и вода стекала с них на неровный пол.
Дальше находились спальни. Лико открыл дверь и жестом пригласил ее войти. Единственная лампа наполняла теплым янтарным светом маленькую комнату. Первое, что она увидела, была кровать. Она, конечно, не такая уж и роскошная, но заметно, что тюфяк на ней мягкий. В ногах лежала красиво окрашенная льняная ткань. Лико постелил ее на тюфяк и заправил края.
— Это твоя комната, — сказала она.
Он кивнул и подмигнул ей:
— Скажу тебе по секрету, она самая удобная из всех в храме. — Он раскрыл сундук, стоявший у кровати, и достал оттуда огромную подушку. Ткань на ней была украшена узором, другим, но тоже очень красивым. Он положил подушку на кровать и подбил ее. — Я устроюсь в какой-нибудь другой комнате. В это время года в Дакариаре почти не болеют, и у нас сейчас никто не живет.
— Но я не могу лишать тебя комнаты, — возразила она.
— Не ты лишаешь меня, — он улыбнулся в ответ. — Я уступаю ее тебе. Может, ты хочешь, чтобы было посветлее?
Ей не хотелось ничего, только бы заползти в постель и хоть немножко поспать. Она прислонила свой меч к стене, но так, чтобы можно было сразу до него дотянуться в случае необходимости. Затем села на скамейку и стянула сапоги.
Лико наблюдал за ней.
— Я принесу тебе кувшин с напитком. Ты очень устала, это видно. Вода богов изгонит твою усталость.
— А изгонит ли она мое смятение? — тихо спросила она, сама себе удивляясь. Она смотрела на мужчину, стоявшего в комнате напротив нее. Он моложе ее, лицо совсем еще гладкое, волосы не тронуты сединой. Но он так великодушен, и что-то в нем было такое, что она поверила ему. Кажется, она давно уже никому не верила.
— Твоя душа встревожена, — мягко произнес Лико.
Она прислонилась спиной к стене и вздохнула.
— Я не знаю, что происходит, — призналась она, обнаружив, что ей легко говорить со жрецом. — Я не знаю, что замышляет мой сын. Я не знаю, действует ли он по своей воле или колдун завладел его душой. — Она посмотрела на свои руки и стала разминать негнущиеся пальцы. — Я ненавижу его всем сердцем за то, что он сделал со своим братом, — сдержанно произнесла она, — но и люблю его тоже. Как такое возможно?
Лико ничего не сказал, но продолжал слушать, и она вдруг поняла, что не может остановиться.
— Я хочу убить его за все то, что он сделал, но не знаю, смогу ли.
Она наклонилась, положила локти на колени, а подбородок на ладони. Закрыла глаза, и лица всплыли в ее памяти — Кимона, и Кириги, и Кела — такими, какими она запомнила их лучше всего.
Сердце в ее груди застыло безжизненным камнем.
— Я не знаю, что происходит, — повторила она. — Я не знаю, что я делаю.
Лико опустился перед ней на колени. Он наклонил голову и улыбнулся, когда она встретилась с ним взглядом.
— Слушай свою душу, женщина. — Его тихий голос звучал утешающе, рука опустилась ей на колено. — Она подскажет тебе, что делать, когда настанет время.
— Ты не видел Соушейн, — продолжала она. — Я собирала тела…
— Когда настанет время, — снова сказал он, — ты будешь знать, что делать. Ты — мать Кела. Ни один сын не способен забыть ту, что дала ему жизнь.
Он медленно встал, сжав ее руку, поднял ее на ноги и указал на постель.
— А теперь — отдыхай. Я принесу тебе воды.
— Но мне уже не хочется пить, — произнесла она, начав расстегивать тунику.
— Все равно попей. Она не избавит тебя от смятения, но, когда она облегчит твои боли, возможно, многое для тебя прояснится.
Он оставил ее одну; она прислушивалась к тому, как затихали его шаги в коридоре. Он был добр к ней, напомнила себе она, поэтому решила выпить воду и не обижать его. В каждом городе или деревне есть свои поверья. Но жрецы, не имевшие божества? Это не поддавалось ее разумению.
Когда Лико вернулся, она была уже голая, под простынями. Он поставил кувшин и чашу на маленькую подставку и налил ей воды. Со словами благодарности она взяла из его рук чашу и осушила, после чего вернула ее.
— Ты так и не спросил, как меня зовут, — вырвалось у нее наконец.
Он подоткнул ей верхнюю простыню до самого подбородка.
— Это не важно, — ответил он. — Ты пришла с добрыми намерениями, чтобы предупредить о своем сыне. — Он придвинул к ней ее меч.
Она закусила губу:
— Нет, я пришла, чтоб найти его.
Лико склонился над лампой, готовый загасить ее. Но прежде чем сделать это, он помедлил, успев ей подмигнуть.
— Но ведь ты сперва предупредила нас. Видишь? Как я и говорил. — Он задул лампу, и в комнате стало темно. — Когда настанет время, ты узнаешь, что должно будет сделать.
Она услышала, что он повернулся к выходу, хотя и не видела его.
— Меня зовут Самидар, — тихо шепнула она, — хотя большинство людей называют меня Стужей.
Она не знала, услышал ли он ее.
Тоскливое чувство одиночества исподволь овладевало ею, пока она лежала в темноте, вслушиваясь в малейшие шорохи, способные нарушить тишину. Но постепенно мягкость тюфяка и прохлада простыней притупили ее чувства и стали уносить в царство сна. Она повернулась на бок и слушала отдаленный, приглушенный стук своего сердца. Влага выступила в уголках ее глаз, повисла на ресницах.
Последняя мысль определила настроение ее снов.
Она почувствовала себя такой старой.
Глава 10
Когда расправит крылья Ночь,
Готовя мир ко сну,
И Темных Ангелов хорал
Расширит тишину,
Тогда мелодии ветров
И сонмы злых сердец
К земле со свистом полетят
И тишине — конец.
О, как пронзительно звучит
Последний тот напев —