а бы любая девчонка; выразительные черты лица, тонкокостность. Неудивительно, что он подрабатывал в качестве модели – с такими данными или для фото позировать, или сказочного принца в кино играть. Складывалось впечатление, что он и внутри был таким же, как снаружи – недосягаемым, вечно задумчивым и слегка меланхоличным. В отличие от сестры, которая казалась более бойкой и пробивной.
Осознав, что слишком долго его рассматриваю, я кашлянула и спросила:
– Почему тебя так нервирует общение Оли с Киром? Понимаю, она твоя сестра, а близнецы вообще всегда близки между собой, но он ведь неплохой парень.
– Дело не в нем, – спустя недолгую паузу произнес Олег. – В Оле. Она всегда любила дурить головы парням… та еще вертихвостка и манипуляторша. И оторва. А в последнее время я ее не узнаю. Кир же ей никогда не нравился, а тут вдруг поощрять его стала. Ведет себя, не как обычно – в комнате подолгу запирается, замкнутая какая-то… от меня отдалилась.
На его лице проступили горечь и досада.
– Так может, в этом все дело? – осторожно заметила я. – Ты привык, что вы всегда вместе, а она вдруг стала от тебя отдаляться. Может, она просто, наконец-то, влюбилась?
Олег недоуменно на меня вытаращился, практически разрушив всю свою утонченную меланхоличность.
– Ты просто ее не знаешь, – возразил он.
Я не стала спорить, доказывая, что людям свойственно меняться, и что влюбиться может каждый. Что влюбленность приходит внезапно, независимо от того, хочешь ты этого, или нет. Просто накрывает тебя с головой, и ты даже опомниться не успеваешь, как уже тонешь в этом огромном штормовом море…
И мост, и пруд этим вечером выглядели совсем не устрашающе. Наверное, потому что я шла по мосту не одна, а полосатую ленту, огораживающую место преступления, уже сняли. В итоге смерть того мужчины списали на забредшего в деревню дикого зверя – хотя было установлено, что умер он, захлебнувшись водой, а вовсе не от ран.
Почти дойдя до конца моста, я, помимо воли, замедлила шаг и бросила взгляд на водную гладь. Она была такой ровной, практически зеркальной в тех местах, где ее не покрывал бархатистый ковер тины. Почему-то подумалось, что если лечь на этот ковер, то он удержит, не позволит пойти ко дну, а водная прохлада окажется ласковой и приятной. Лежа на поверхности пруда, так удивительно смотреть на рассыпанные по небу звезды, похожие на мелкую вафельную крошку. Так спокойно…
– Ты идешь? – позвал Олег, уже перешедший мост.
Очнувшись от наваждения и удивившись своим странным мыслям, я поспешила за ним.
Следующий день я провела дома. Пыталась вытащить на прогулку Анжелику, но она сонным голосом заявила, что сегодня не собирается выползать из кровати и окатила меня негодованием за то, что разбудила ее в такую рань. Я не обиделась, хотя часы в это время уже били полдень.
Майкл работал над рассказом, Джек носился где-то во дворе, а я сидела за ноутбуком. Рядом на столе стоял уже давно остывший чай и лежал блокнот, в котором я делала пометки.
Разделавшись с домашним заданием, собиралась посмотреть какую-нибудь комедию, но внезапно передумала и ввела в поисковую строку совсем другой запрос.
Я шерстила всемирную паутину, ища любые упоминания о водной нечисти. В мифологии разных стран ее разновидностей приводилось так много, что можно было легко запутаться. Морские девы, ундины, русалки, мавки, нингё, азраи, юды, сирены – и это только малая часть. Что примечательно, все они значительно различались между собой. Одни оказывали людям помощь, другие вели их к гибели; каких-то люди в былые времена почитали, а каких-то боялись.
Но чем больше я читала, тем отчетливее становилось ощущение, что все это имеет нереалистичный и слишком сказочный окрас. Исходя из моего личного опыта, связанная с водой нечисть действительно существовала, но была совсем не такой, какой ее описывали авторы статей.
Более менее под описание того, что я видела, подходили славянские русалки. Они не имели рыбьих хвостов, как их европейские «сестры», могли выходить из водоемов и вели себя как безобидно, так и агрессивно. Нападали в основном на мужчин. Вот только, если верить Википедии, выходить из воды они могли только летом, в Русалью неделю, а все остальное время проводили в своего рода спячке. Сейчас же на дворе стоял далеко не июль.
Еще меня заинтересовали сирены, которые своим пением вели моряков к гибели.
Пение, русалки… «Поющие пруды», где творится черт знает что.
Нет, бред! Какие русалки? В призраков – и то поверить проще, чем в выбирающихся из воды сказочных существ.
Пока я перебирала тонны найденной информации, параллельно никак не могла избавиться от одной назойливой мысли. Мысли, маячившей в подсознании с того самого момента, как я нашла у калитки свой наушник. Мысли, которую я гнала прочь, не позволяя ей оформиться в невероятное по своей сути предположение.
Ближе к вечеру, когда от долгого сидения за ноутом у меня заболели глаза и вскипел мозг, я вышла во двор. Там немного повозилась с Джеком, бегая с ним по всей территории и валяясь в кучах собранных Майклом листьев.
Потом, пока Майкл продолжать чахнуть над печатной машинкой, приготовила нам ужин. Вообще-то я готовила не очень хорошо – уж точно хуже Майкла, – но сегодня решила постараться. Нашла в интернете рецепт плова и в итоге сумела сообразить нечто вполне пригодное для употребления… Не считая горьковатого привкуса из-за слегка пригоревшего риса.
– Как работа? – поинтересовалась я у Майкла, когда тот спустился к ужину.
– Загвоздка, – лаконично отозвался он и, принюхавшись, улыбнулся: – А готовка моей Маринке так и не дается.
Я только развела руками – что есть, то есть.
«Загвоздками» Майкл называл моменты, когда в написании статей или рассказов на него нападал ступор. Он неоднократно объяснял, что бывают ситуации, когда вроде и сюжет знаешь, и понимаешь, как нужно написать, но текст все равно стопорится и не двигается с мертвой точки. А все написанное кажется вымученным и искусственным.
В дни, когда это случалось, Майкл обычно был молчаливым и задумчивым, погруженным глубоко в себя – таким он был и этим вечером. Так что мне пришлось довольствоваться компанией Джека, который сегодня, наоборот, был чрезмерно активен.
Перед сном я все-таки включила комедию. Юмор в ней был откровенно идиотским, как и сюжет – точнее, его отсутствие, – но мне неожиданно зашло. Я даже посмеялась над некоторыми моментами, хотя в другое время скорее бы их высмеяла.
Вопреки обыкновению, спать легла пораньше. Только, следуя уже сложившейся традиции, торшер не стала выключать и задернула занавески. Так, на всякий случай.
Я снова ощущала запах тины.
Ненавязчивый, но хорошо различимый, с каждой секундой становящийся все более отчетливым. Ногам было холодно, хотелось пить. Все окружающее пространство окутывал лунный свет, похожий на распыленную серебряную краску.
Я шла куда-то вперед, смутно сознавая, что сплю. Что и гудящий на ветру черный лес, и колючая трава под ногами, и даже неприятно горький привкус полыни – всего лишь плод моего воображения.
В какой-то момент трава сменилась твердой и шершавой поверхностью – кажется, асфальтом. К лунному свету добавился зыбкий, стелящийся по дороге туман. Светло-серый и мутный, он скрадывал очертания домов и деревьев, прятал рассыпанные по асфальту пожухшие листья.
А потом передо мной появилась вода.
Похожий на реку пруд в форме сильно вытянутого эллипса.
Его гладь была ровной, практически зеркальной в тех местах, где ее не покрывал бархатистый ковер тины.
«Если лечь на этот ковер, то он удержит, не позволит пойти ко дну, а водная прохлада окажется ласковой и приятной. Лежа на поверхности пруда, так удивительно смотреть на рассыпанные по небу звезды, похожие на мелкую вафельную крошку. Так спокойно…»
Кажется, я уже думала об этом совсем недавно.
Я не задумывалась над тем, что делаю. И не хотела задумываться.
Вода звала, манила, обещала растворить все печали, утолить боль, наполнить тело и душу живительной прохладой.
Один миг – и я становлюсь выше, касаюсь ступнями шатких деревянных перилл. Наверное, в иной раз подумала бы, что стоять них опасно, что этот мост слишком старый. Но сейчас такая мысль только ударилась о край сознания, отскочила и тут же исчезла.
Во сне бояться нечего…
Еще один миг, наполненный кратчайшим полетом, – и вода приняла меня в свои объятия, сомкнувшись над головой.
Плеск… теперь он не страшен. Теперь его издаю я сама.
А смотреть на звезды, лежа в воде, и впрямь удивительно. Волшебно. Они – виднеющиеся в прорехах между тяжелыми тучами, кажутся недосягаемыми и холодными. Но прекрасными.
Надо мной плыло ночное небо, а я медленно плыла по воде, чувствуя себя ее неотъемлемой частью. Терпкий запах тины был повсюду, обволакивал меня, наполнял легкие и смешивался с легкой горечью поздней осени. Ряска вплеталась в волосы, мягко касалась кожи, ластилась, как маленький пушистый котенок.
Мне почти не требовалось шевелиться, чтобы отдаляться от моста. Вода была готова нести меня, куда пожелаю, или укачивать, напевая свою древнюю как мир журчащую колыбельную…
Мне тоже хотелось петь.
Я не ощущала времени и не сознавала, сколько минуло с тех пор, как я оказалась в воде. Пара минут? Час? Десятилетия? Казалось, я всегда находилась в ней.
Подплыв ближе к берегу, я встала на ноги. Вода доходила мне до пояса – темная и вязкая, в которой было не рассмотреть собственных ног. Я пропускала мокрые волосы сквозь пальцы, пытаясь их расчесать и, поддаваясь охватившему меня нестерпимому порыву, собиралась запеть. Звуки подступали к самому горлу, прося освобождения, и я приоткрыла губы, намереваясь их выпустить…
Туман, еще недавно стелящий по земле, теперь был повсюду. Кажется, он забрался даже в меня саму, завесив глаза плотной пеленой.
– Балашова! – внезапно донеслось как будто издалека.
Наверное, мне просто почудилось…