— Да, длинные, — ответил второй.
— Ревматизм, говорят, неприятная болезнь, — сказал шериф.
— Мне еще рано о нем думать.
— Не уверен. Тебе около сорока.
— Да?
— Да. Ты лет на десять старше меня.
— Тебе только тридцать?
— Точно.
— Мне двадцать пять, — сказал Райннон.
Шериф чуть не остановился, но потом продолжил путь. Он так нахмурился, что казался раздраженным, либо он глубоко задумался.
— Тебе двадцать пять, — сказал он.
Райннон ничего не ответил, его мысли витали где-то вдалеке.
— Ты живешь хорошо, — сказал шериф.
— Ну, здесь долгие зимы, — сказал Райннон.
Остаток пути до пещеры они прошагали в молчании.
— Как ты проходишь через горы? — спросил шериф.
— Я тебе покажу. Как-нибудь возьму с собой.
— Лучше не надо, — сказал Каредек. — Знаешь, как это бывает. Никогда нельзя знать наверняка. Все может случиться. Лучше пусть это будет твоим секретом.
— Я тебе расскажу, когда захочешь, — сказал Райннон. — У меня нет от тебя секретов, Оуэн. Моя душа открыта для тебя так же, как ладонь руки.
Но шериф хмуро пробормотал:
— Ничья душа не открыта. Мои отец и мать не понимали меня; я не понимал их. Никто не в состоянии понять другого. Любые друзья — все равно, что горы в Неваде.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил преступник.
— Горы в Неваде выглядят всегда так, будто стоят у тебя на заднем дворе. Но прежде, чем ты доедешь до ручья, который видишь на склоне одной из них, ты проедешь пятьдесят миль и умрешь от жажды. Я хочу сказать, что и с людьми точно так же. Думаешь, что понимаешь их, а на самом деле ничего о них не знаешь.
Райннон некоторое время думал над его словами.
— Ты слишком усложняешь, — произнес он. — Лично я принимаю вещи такими, какими они кажутся.
— Многие живут, как ты, — сказал Каредек. — Они принимают вещи такими, какими они кажутся. Они никогда не задают себе вопрос, а могут ли они увидеть все, что стоит увидеть?
— Да, — отозвался Райннон, — это правда.
— Возьмем, например, тебя.
— Ну, и что я?
— Давай поглядим. Когда ты отправился в горы?
— Не знаю. Лет семь назад, должно быть
— Семь лет! Это же много.
— Да, довольно много, — согласился Райннон.
Он оглядел суровый склон горы.
— Зимы здесь длинные, — сказал Райннон.
— С холодными ветрами, надо думать.
— Очень холодными, — сказал Райннон.
Они дошли до пещеры. Солнце садилось. Долины постепенно окутывала тьма. Они стояли бесконечно выше, почти у самого пылающего неба. Пустыня тоже казалась горящей, но пламя было неярким, словно его закрывала дымка.
— Наверное, это было случайностью, — сказал шериф.
— Что?
— Та первая твоя неприятность. По моему, в Тусоне?
— Нет. Это не было случайностью. Мы с парнем с рудников затеяли в шутку бороться. Он разозлился, схватил камень и ударил меня по голове. Я его убил.
— Тебе надо было не скрываться от суда. За это тебе ничего не грозило.
— Я знал. Но понял, что не гожусь для жизни среди людей. Например, если кто-то тебя ударил, ты не имеешь права злиться. Однако это не про такого, как я!
Он вытянул руки и удивленно посмотрел на них, как будто они принадлежали другому человеку.
— Я становлюсь бешеным, — сказал Райннон. — Ничего не соображаю. Мозги словно заволакивает. Мне нельзя жить среди людей. Я понял это в тот день в Тусоне и уехал. Потом одно цеплялось за другое…
— Прошло семь лет, — сказал Каредек.
— Мне казалось, больше.
— Зимы здесь больно длинные, — сказал шериф.
— Скалы обмерзают и становятся сколькими, — сказал Райннон. — Черти что!
Они замолчали. Закат начал затухать, и вершины гор окрасились в мягкий розовый цвет. Земля под ними была абсолютно черной. Нет, не абсолютно. В эту черноту можно было смотреть.
Пауза тянулась долго, потом Райннон сказал:
— Меня очень беспокоят дети.
Шериф набил трубку и ждал.
— Однажды у меня появилась идея, — сказал преступник. — Захотелось спуститься и взять пару детей. Тех, у кого нет ни отца, ни матери. Взял бы себе мальчика и девочку и воспитал бы их тут как полагается. Но…
Он не закончил, и шериф пробормотал:
— Да, зимы суровые.
— Суровые, — сказал Райннон. — Да еще ветер. И покрытые льдом скалы.
— Ну, — сказал шериф, — я понимаю, о чем ты. Но тебе ведь нужны не дети.
— А что?
— Тебе нужна женщина, — сказал Каредек.
Он вспомнил, что не раскурил трубку. При свете спички он искоса взглянул на Райннона, но тот уставился в непроглядную тьму долин.
— Да, — сказал Райннон, — мне нужна женщина. — Затем добавил: — Я с женой! Смешно!
— Не понимаю, почему, — сказал шериф.
— Такой, как я — с женщиной. Смешно.
— Ты никогда не обидишь женщину, — сказал шериф.
— Разве? — спросил Райннон. — Не знаю. У меня мозги вроде как затуманиваются. Я тебе говорил?
— У тебя здесь свободная жизнь, — сказал шериф. — Когда ты что-то захочешь, можешь спуститься в долину и взять. А потом исчезнуть через «дыру в стене». У тебя это хорошо получается.
— У меня это хорошо получается, — сказал Райннон.
— Я, пожалуй, лягу спать, — сказал шериф.
— А я еще посижу. Звезды еще не появились.
Шериф остановился у входа в пещеру.
— Виноваты не зимы, ветер и замерзшие скалы, — сказал он. — Виноват ты. Беда в самом тебе, Эннен.
— Да, правда, — ответил Райннон. — Беда во мне, это верно!
Шериф вошел в пещеру, улегся на постель из ароматных сосновых веток и заснул.
Глава 4
Следующие день или два они делали вид, что не разговаривали о жизни вообще и о будущем Райннона в частности. Но затем как-то к вечеру над долиной разразилась гроза и загнала их в пещеру. Они не могли развести костер: порывы ветра наполнили бы их жилище удушливым дымом. Поэтому они закутались в просторные оленьи шкуры — Райннон освоил индейский способ выделки этих шкур.
Они сидели в глубокой тьме и курили, пока им не надоело.
— Внизу наверняка зажгли лампы, — сказал шериф.
— Мне надо забыть, что делают внизу, — ответил Эннен.
— Нет, — сказал шериф, — ты не прав.
Он обдумывал это несколько дней. В его голосе звучала уверенность.
— Меня там будут ждать с распростертыми объятиями, — сухо предположил Райннон. Они будут рады меня видеть.
Он рассмеялся, а шериф, прислушиваясь к его голосу, про себя удивился. Голос юноши звучит с хрипотцой, и только в зрелом возрасте голосовые связки развиваются полностью, и человек начинает говорить со звучной уверенностью. Таким был голос Райннона — густой, мягкий, говорящий о среднем возрасте.
— Ты видел свои объявления «Разыскивается», которые развесили повсюду?
— На них я похож скорее на медведя, чем ан человека, — сказал Райннон.
— Их рисовал Филипсон, художник. Он видел тебя, когда ты грабил «Оверденд».
— Художник? — презрительно фыркнул Райннон. — Он на меня работал.
— Тебя и без того достаточно хорошо знают, — сказал шериф.
— Конечно, знают, — согласился Райннон. — И нет нужды развешивать мои фотографии.
— Тебя знают по гриве волос, которая падает тебе на плечи, и по бороде. Знаешь, как некоторые тебя зовут?
— Знаю. Черная борода.
— Но допустим, старик, что ты пострижешь волосы и пройдешься бритвой по лицу?
В этот момент в склон горы с нечеловеческой яростью ударил ветер. В нем слышался крик лесов, неистовство рек, и гора задрожала под его гневным порывом. Несколько минут Райннон не мог перекричать его, поэтому у него было время обдумать ответ.
— Ну… — наконец сказал он.
Шериф, довольный, что его идея не встретила возражения, тут же продолжил:
— Видишь, в чем дело. Если бы я мог убрать шрам на щеке, я легко смог бы изменить внешность. Почему? Ну, допустим, кто-то захотел бы меня описать. Он сказал бы что-нибудь в таком духе: «Крупный мужчина со шрамом на лице. Как будто его оцарапал медведь». Вот так меня всегда описывают. А теперь предположим, что бы сумел избавиться от шрама. Тогда, если бы изменил голос и одежду, меня никто бы не узнал!
— Понимаю, что ты хочешь сказать, — задумчиво произнес его собеседник. — Не знаю…
— Или допустим, что ты увидел бы гору Лорел без леса на вершине.
— Это верно, — сказал Райннон.
— А потом ты бы мог смыться из этих мест…
— Нет, не мог бы.
— В других местах воздух так же чист, вода так же свежа, а олени такие же упитанные.
— Я — часть горы Лорел, а она — часть меня. Я должен быть на ней или видеть ее. Иначе не получится!
Шериф не пытался его переубедить. Хотя ему не очень это нравилось, он, похоже, наткнулся на стену, которую просто так не преодолеть.
— Ладно, — сказал он, — позволь кое-что тебе объяснить. Люди видят то, что хотят видеть.
— Это точно.
— Кто ты?
— Я Райннон. Я убийца. О, мне известно, что обо мне говорят!
— Почему? Ты представляешься им таким: на несущейся лошади или на скачущем муле с волосами, которые ветер развевает по твоим плечам и черной бородой. Таким тебя видели в течение семи лет. Людям в долине кажется, что это продолжается семьдесят лет.
— Да, — сказал Райннон. — У них были со мной неприятности. Они не знают, как меня остановить. Они не знают о дыре в стене.
— Конечно, не знают, — сказал шериф. — Ты говоришь, что зимы здесь длинные. Так вот, ты для людей в долине словно зима. Они смотрят вверх и что видят? Гору Лорел? Нет, и можешь в этом не сомневаться. Они видят Эннена Райннона посреди неба со своей черной бородой; а облака, что прибивает ветром к склону горы, — это волосы Райннона, развевающиеся за его спиной. Возьми, к примеру, прошлый месяц. Сэнди Фергюсон продал свое дело и уехал. Сказал, что Райннон — слишком большая нагрузка для его нервов.
— Да, — сказал Эннен без тени тщеславия, — должно быть, для них это плохо. Я имею в виду, что им неизвестно, как я каждый раз ухожу. Им неизвестно о дыре в стене. Ты слыхал байку о крылатом коне?