– Садитесь. Сейчас подадут чай. Итак, молодой человек, вы желаете принять сан и обратились к помощи кардинала де Брикассара?
– Да, ваше высокопреосвященство.
– Вы мудро выбрали. При таком наставнике с вами не случится ничего дурного. Но мне кажется, вас что-то тревожит, сын мой, – может быть, смущает незнакомая обстановка?
Дэн улыбнулся улыбкой Ральфа, в ней только не было, пожалуй, присущего Ральфу сознательного желания очаровать, и все же то была улыбка Ральфа, и старое усталое сердце содрогнулось, будто его мимоходом хлестнули колючей проволокой.
– Я потрясен, ваше высокопреосвященство. Раньше я не представлял по-настоящему, как высоко стоят кардиналы. Мне и не снилось, что меня встретят в аэропорту и что я буду пить чай с вами!
– Да, это не совсем обычно… может даже взволновать, понимаю. А вот и чай! – Он с удовольствием следил, как на столике расставляют все, что полагается, потом предостерегающе поднял палец: – Нет-нет! «Хозяюшкой» буду я сам. Как вам налить, Дэн?
– Так же, как Ральфу, – ответил Дэн и покраснел до ушей. – Простите, ваше высокопреосвященство, я нечаянно оговорился!
– Ничего, Дэн, кардинал ди Контини-Верчезе понимает. Мы с тобой познакомились когда-то просто как Дэн и Ральф и оттого только лучше узнали друг друга, ведь правда? А церемонное обращение для нас еще внове. Я предпочитаю, чтобы в частной жизни мы оставались друг для друга Ральфом и Дэном. Монсеньор не станет возражать – правда, Витторио?
– Да, правда. Я и сам люблю называть людей просто по имени. Но вернемся к тому, что я говорил о высокопоставленных друзьях, сын мой. Какую бы семинарию вы ни избрали, когда вы туда поступите, старинная дружба с нашим Ральфом может поставить вас в несколько неловкое положение. Очень утомительно будет вдаваться в объяснения всякий раз, как кто-то что-то заметит по этому поводу. Господь порою разрешает нам ложь во спасение. – Кардинал Витторио улыбнулся, блеснул золотыми зубами. – И для всеобщего удобства я предпочел бы, чтобы мы прибегли к такой маленькой невинной выдумке. Объяснить просто и понятно тонкие узы дружбы – задача не из легких. Зато очень легко и просто объяснить узы кровного родства. А потому скажем всем, что кардинал де Брикассар вам приходится родным дядей, друг мой Дэн, на том и порешим, – с любезнейшей улыбкой договорил кардинал Витторио.
Дэн явно был поражен и смущен, кардинал Ральф покорно наклонил голову.
– Не разочаруйтесь в великих мира сего, сын мой, – мягко сказал кардинал Витторио. – И у них есть свои слабости, и они тоже для удобства порой прибегают к невинной лжи во спасение. Вы сейчас получили весьма полезный урок, хотя, похоже, едва ли им когда-нибудь воспользуетесь. Однако вам следует понять, что мы, господа в алом облачении, дипломаты до мозга костей. Поверьте, сын мой, я забочусь единственно о вас. Злоба и зависть обитают не только в светских институтах, но и в духовных семинариях. Вам придется терпеть недоброжелательство соучеников, оттого что они станут считать Ральфа вашим дядей, братом вашей матери, но пришлось бы вытерпеть много больше, если бы думали, что вас не соединяют узы крови. Все мы прежде всего люди – и здесь, так же как в любом ином окружении, вы будете иметь дело с людьми.
Дэн склонил голову, потом протянул руку, хотел было погладить кошку, но приостановился.
– Можно, ваше высокопреосвященство? Я люблю кошек.
Нельзя было бы найти пути вернее и короче к старому, неизменному в своих привязанностях сердцу.
– Можно. Признаюсь, для меня она становится тяжеловата. Она большая лакомка – правда, Наташа? Поди к Дэну, он помоложе и покрепче.
Джастине не так просто было перенестись со всеми своими пожитками из Южного полушария в Северное, как Дэну; он пробыл в Риме уже два месяца, когда сестра закончила сезон в Каллоуденском театре и не без сожаления простилась со своей квартиркой в Босуэл-гарденс.
– И откуда у меня набралось столько барахла? – недоумевала она, оглядывая разбросанные по комнате платья, газеты и коробки.
Мэгги, сидя на корточках на полу, подняла голову, в руках у нее оказалась коробка проволочных мочалок для кастрюль.
– А это зачем у тебя под кроватью?
На раскрасневшемся лице дочери вдруг выразилось огромное облегчение.
– Ох, слава тебе Господи! Значит, вот они где! А я думала, их слопал драгоценный пудель нашей миссис Дивайн, он уже целую неделю что-то киснет, и я просто боялась сказать, что мои мочалки куда-то подевались. Была убеждена, что он их сожрал, эта скотина лопает все, что не может слопать его самого. Вообще-то я ничуть бы не огорчилась, если б он отправился к праотцам, – прибавила она задумчиво.
Мэгги, все еще сидя на корточках, рассмеялась.
– Ну-ну, Джас! С тобой не соскучишься. – Она кинула коробку с мочалками на кровать, где уже громоздились кучи всякой всячины. – Ты не делаешь чести Дрохеде, милая моя. А мы-то старались, приучали тебя к чистоте и аккуратности.
– Напрасный труд, я тебе давно могла это сказать. Может, возьмешь эти мочалки обратно в Дрохеду? На пароход я могу взять багажа сколько угодно, но в Лондоне, надо полагать, мочалок хватает.
Мэгги отложила коробку в большую картонку с надписью «Миссис Д.».
– Отдадим их хозяйке, ей надо будет изрядно потрудиться, пока она сможет опять сдать эту квартиру. После тебя тут жить нельзя. – На одном конце стола высилась шаткая колонна немытых тарелок, на них кое-где устрашающими усами топорщилась плесень. – Ты что, совсем никогда посуду не моешь?
Джастина фыркнула, не проявляя ни малейшего раскаяния:
– Дэн говорит, я посуду не мою, а брею.
– Сперва тебе придется ее подстричь. Почему не вымыть тарелку сразу после еды?
– Потому что пришлось бы лишний раз путешествовать на кухню, а я обычно ем после полуночи, в эту пору никто не восхищается моей легкой походкой.
– Дай мне какой-нибудь пустой ящик. Я сейчас же снесу их вниз и покончу с этим, – покорно сказала Мэгги.
Когда она вызвалась приехать и помочь дочери со сборами, она предвидела, что ее ждет, и даже с удовольствием это предвкушала. Джастина не часто принимала чью-либо помощь, и всякий раз, предлагая что-нибудь для нее сделать, Мэгги под конец чувствовала себя преглупо. Но на сей раз все наоборот: в делах хозяйственных помогай, сколько душе угодно, и можно не чувствовать себя дурой.
Со сборами кое-как справились, и в том же фургоне, который Мэгги привела из Джилли, они с Джастиной отбыли в отель «Австралия», где Мэгги сняла большой номер.
– Не худо бы нашему семейству купить дом на Палм-Бич или в Авалоне, – сказала Джастина, опуская чемодан на пол во второй спальне. – Тут просто ужасно, прямо над площадью, а там, представляешь, два шага – и ты на пляже. Может, тогда вы соблазнитесь и станете почаще вылезать из Джилли?
– А зачем мне выбираться хотя бы и в Сидней? За последние семь лет я тут всего второй раз, провожала Дэна, а вот теперь тебя. Если б у нас еще где-то был свой дом, он бы всегда пустовал.
– Бредятина.
– Почему?
– Почему? Да потому, что свет не сошелся клином на этой паршивой Дрохеде, черт бы ее драл! Я когда-нибудь спячу от этой дыры!
Мэгги вздохнула:
– Можешь мне поверить, Джастина, когда-нибудь тебя отчаянно потянет домой, в эту самую Дрохеду.
– И Дэна, по-твоему, тоже?
Молчание. Не глядя на дочь, Мэгги взяла со стола свою сумку.
– Мы опаздываем. Мадам Роше ждет нас в два часа. Если ты хочешь, чтобы платья были готовы до твоего отъезда, нам надо поторапливаться.
– Вот меня и поставили на место, – усмехнулась Джастина.
– Послушай, Джастина, а почему ты меня не знакомишь ни с кем из твоих подруг? Кроме миссис Дивайн, я в доме ни души не видела, – сказала Мэгги, когда они уже сидели в ателье Жермен Роше и перед ними одна за другой выступали, охорашиваясь, томные, кокетливые манекенщицы.
– Ну, они такие застенчивые… Мне нравится вон то, оранжевое, а тебе?
– К твоим волосам не подходит. Лучше это, серое.
– Пф-ф! Оранжевый прекрасно идет к моим волосам. А в сером я буду вроде дохлой мыши, которую кошка еще и по грязи проволокла. Отстаешь от века, мама. Рыжим теперь вовсе незачем одеваться только в белое, серое, черное, изумрудно-зеленое или в этот ужасный цвет, на котором ты помешана, – как бишь его, пепел розы? Викторианская древность!
– Название этого цвета ты усвоила, – подтвердила Мэгги. Повернулась, посмотрела на дочь. – Ты чудовище, – проворчала она сердито, но и с нежностью.
Джастина и глазом не моргнула, ей не впервой было это слышать.
– Я возьму оранжевое, ярко-красное, ситцевое с лиловым узором, светло-зеленое, вишневый костюм…
Мэгги не знала, злиться или смеяться – ну что поделаешь с такой вздорной девчонкой?
Пароход «Гималаи» отходил из Дарлингского порта через три дня. Это была славная, очень надежная старая посудина с широким корпусом, построенная еще в пору, когда никого не одолевала бешеная спешка и люди спокойно мирились с тем обстоятельством, что через Суэцкий канал плыть до Англии надо месяц, а вокруг мыса Доброй Надежды – и все пять недель. А в наше время даже океанским лайнерам придают обтекаемую форму, корпус у них узкий, будто у эсминцев, – все во имя скорости. Но на таком кораблике подчас несладко и заправскому морскому волку, а каково пассажиру с чувствительным желудком…
– Вот потеха! – смеялась Джастина. – В первом классе едут футболисты, целая команда, так что будет не скучно. Там есть просто ослепительные парни.
– Ну, теперь ты рада, что я заставила тебя ехать первым классом?
– Да, пожалуй.
– Джастина, вечно ты меня бесишь, я из-за тебя становлюсь сущей ведьмой! – вспылила Мэгги, ей казалось, поведение Джастины – верх неблагодарности. Скверная девчонка, хоть бы на этот раз притворилась, что ей жаль уезжать! – До чего упрямая, капризная, несносная! Никакого терпения с тобой нет!
Джастина ответила не сразу, отвернулась, будто звон колокола – сигнал провожающим сходить на берег – занимает ее куда больше, чем слова матери. Губы ее задрожали, но она прикусила их и изобразила самую что ни на есть лучезарную улыбку.