а: и вера в святость брачного обета, и надежда, что рано или поздно у нее появится ребенок, и убеждение, что Люк по праву мужа волен распоряжаться ее судьбой. Да еще и собственный характер мешал – и упрямая, неодолимая гордость, и досадная мыслишка, что ведь во всем не один Люк, а и она сама виновата. Что-то с ней не так, а то бы Люк уж наверно вел себя по-другому.
За полтора года изгнанничества она его видела только шесть раз и, даже не подозревая, что есть на свете такая штука – гомосексуализм, часто думала: надо было бы Люку венчаться с Арне, ведь они наверняка живут вместе и Люку общество Арне куда приятнее. Они уже стали партнерами на равных и разъезжают взад и вперед по всему тысячемильному побережью, куда позовет поспевший сахарный тростник, и, видно, ничего им не интересно, кроме работы. Когда Люк все же навещает жену, он и не думает ни о какой близости – посидит час-другой, поболтает с Людвигом и Энн, потом пойдет с Мэгги прогуляться, дружески поцелует на прощание – и опять поминай как звали.
Все свободное время Людвиг, Энн и Мэгги проводили за чтением. Библиотека в Химмельхохе оказалась богатая, не то что несколько книжных полок в Дрохеде, несравненно больше давала разнообразных сведений, в том числе и «неприличных», и Мэгги из книг многое почерпнула.
Однажды воскресным июньским днем 1936 года Люк приехал вместе с Арне, оба явно были очень довольны собой. И объяснили: они решили отменно побаловать Мэгги – приглашают ее на силид.
Почти повсюду в Австралии разношерстные и разноплеменные переселенцы рассеиваются по стране и становятся заправскими австралийцами, а вот в Северном Квинсленде выходцы из разных стран цепко держатся за национальные обычаи и традиции; больше всего здесь китайцев, итальянцев, немцев и шотландцев с ирландцами. И когда затевается силид, съезжаются все до единого шотландцы за многие мили.
К изумлению Мэгги, Люк с Арне явились в шотландских юбках и выглядели в этом наряде, решила она, когда опомнилась и перевела дух, просто великолепно. Для человека мужественной внешности не придумаешь более мужественной одежды: юбка отлично гармонирует с широким ровным шагом, сзади развеваются складки, спереди не шелохнутся, кожаная сумка мехом наружу прикрывает чресла, подол доходит до середины колена, открывает крепкие стройные ноги, обтянутые тугим трико в косую клетку, в туфлях с пряжками. Надеть плед и куртку в такую жару было невозможно – Арне и Люк ограничились белыми рубашками, до середины распахнутыми на груди, рукава засучили выше локтя.
– А что это такое – силид? – спросила Мэгги, когда они пустились в путь.
– Это гэльское слово, значит сборище, вечеринка с танцами.
– Почему же вы в юбках?
– На силид иначе нельзя, а нас всегда зовут, где ни празднуют, от Брисбена до Кэрнса.
– Вот как? Да, наверное, вам часто приходится ходить на эти праздники, не то не представляю, как бы Люк выложил деньги на такой костюм. Правда, Арне?
– Надо же человеку и отдохнуть немножко, – не без вызова ответил Люк.
Силид справляли в каком-то полуразвалившемся сарае посреди гнилой, болотистой, поросшей мангровыми деревьями низины, что тянется вдоль устья реки Данглоу. «Ну и запахи же в этих краях, – с отчаянием подумала Мэгги, морщась от этой неописуемой смеси. – И так разит черной патокой, сыростью, уборными, а тут еще и мангровым болотом. Все гнилостные испарения побережья слились воедино».
Мужчины и впрямь все, как один, явились на силид в национальных костюмах; Мэгги со спутниками вошла в сарай, огляделась и поняла, какой серенькой должна чувствовать себя пава, ослепленная многоцветным великолепием павлина. Мужчины совсем затмили женщин – те с каждым часом словно становились еще бесцветнее и незаметнее.
В одном конце сарая, на шатком помосте, стояли два музыканта, одетые одинаково и особенно пестро – многоцветная клетка на голубом фоне, – и дружно дудели на волынках развеселую мелодию хороводного танца – рила, светло-рыжие волосы их стояли дыбом, по багровым лицам градом катился пот.
Иные пары плясали, но всего шумнее и оживленнее было там, где какие-то мужчины раздавали окружающим стаканы – наверняка с шотландским виски. Не успела Мэгги опомниться, как ее и еще нескольких женщин оттеснили в угол, и она с удовольствием осталась тут, завороженно глядя на происходящее. Ни на одной женщине не видно было клетчатой ткани цветов клана, ведь шотландские женщины не носят складчатой юбки, только плед, а в такую жару немыслимо кутать плечи большущим куском плотной тяжелой материи. И женщины были в обычных для Северного Квинсленда безвкусных ситцевых платьях, совсем тусклых и жалких рядом с пышным национальным одеянием мужчин. Эти щеголяли кто в огненно-красном с белым – цвета клана Мензис, кто в угольно-черном с ярко-желтым – цвета клана Мак-Лауда из Льюиса, были тут и нежнейший голубой, в красную клетку, клан Скен, и многоцветная яркая клетка клана Оуглви, и очень славная, красно-черно-серая – клана Макферсон. Люк носил цвета клана Мак-Нил, Арне – якобитов Сэсенеков. До чего красиво!
Люка и Арне тут, несомненно, хорошо знали и любили. Как же часто они тут бывали без нее? И что на них нашло, почему они взяли ее с собой сегодня? Мэгги вздохнула, прислонилась к стене. Другие женщины с любопытством ее разглядывали, и особенное внимание привлекало обручальное кольцо: Люком и Арне все они явно восхищались, а ей, Мэгги, явно завидовали. «Что бы они сказали, признайся я им, что этот темноволосый великан, мой муж, за последние восемь месяцев навещал меня ровным счетом два раза и, когда уж навещал, ни разу даже не подумал лечь со мной в постель? Нет, вы только посмотрите на эту парочку самодовольных франтов! И ведь никакие они, в сущности, не горцы и не шотландцы, просто ломают комедию, потому что знают, до чего они ослепительны в этих своих юбках, и обожают, чтобы все на них глазели. Ну и мошенники же вы оба! До того самовлюбленные, что больше ничьей любви вам не требуется».
В полночь уже всех женщин без исключения отправили подпирать стены: волынщики во всю мочь заиграли «Кейбер Фейд», и пошел танец всерьез. Потом всю свою жизнь, стоило ей заслышать звук волынки, Мэгги вновь мысленно переносилась в этот сарай. Довольно было и взмаха клетчатой юбки; как во сне, слились в единой гармонии звуки и краски, живая жизнь, стремительность и сила – и все это, пронзительное, колдовское, неизгладимое, осталось в памяти навсегда.
На пол легли скрещенные мечи, и двое, одетые в цвета клана Мак-Доналда из Слита, вскинули руки над головой, кисти рук затрепетали, точно у балетных танцоров, и сурово, словно остриям мечей под конец суждено вонзиться им в грудь, эти двое пошли кружить, скользить, виться среди лезвий.
Потом над высоким, дрожащим напевом волынок взлетел громкий, пронзительный вопль, зазвучала новая мелодия – «Обороняй свой край, шотландец!», оружие сгребли в кучи, и все мужчины, сколько их тут было, ринулись в хоровод, то сплетая, то разнимая руки, только развевались пестрые клетчатые юбки. Рил, стреспей, флинг – неистово буйные, стремительные шотландские танцы сменяли друг друга, топот ног по дощатому полу гулко отдавался под стрехами, сверкали пряжки туфель, и каждый раз, как начинался новый танец, кто-нибудь, запрокинув голову, испускал тот же протяжный, заливистый вопль, и ему откликались восторженным кличем десятки глоток. А женщины, забытые, стояли и смотрели.
Все кончилось уже под утро, около четырех; за дверями вместо морозной свежести Блэр-Атолла или Ская их встретило вялое отупение тропической ночи, огромная тяжелая луна лениво тащилась по блестящей пустыне небес, и все дышало зловонными мангровыми испарениями. Но когда Арне повез их прочь в своем пыхтящем старом «форде», Мэгги напоследок услышала замирающий жалобный напев «Цветы родных лесов», песня звала с веселого праздника домой. Домой. А где он, дом?
– Ну как, понравилось тебе? – спросил Люк.
– Понравилось бы больше, если бы я больше танцевала, – сказала Мэгги.
– Как? На силиде? Брось, Мэг! Тут полагается танцевать одним мужчинам, скажи спасибо, что мы и вам хоть немного дали поплясать.
– Мне кажется, на свете много такого, чем занимаются одни мужчины, особенно если это весело и доставляет удовольствие.
– Ну уж извини, – сухо отозвался Люк. – Я думал, тебе приятно будет малость развлечься, потому тебя сюда и взял. Мог, знаешь ли, и не брать! А раз ты не ценишь, больше не возьму.
– Ты, наверное, все равно больше не собираешься меня никуда брать, – сказала Мэгги. – Тебе вовсе незачем впускать меня в свою жизнь. Я за эти несколько часов много чего узнала, только, думаю, не то, чему ты хотел меня научить. Теперь меня уже не так легко одурачить, Люк. По правде говоря, мне это опостылело – и ты, и моя теперешняя жизнь, все!
– Ш-ш! – возмущенно зашипел он. – Мы не одни!
– Так приходи один! – резко ответила Мэгги. – Ты же со мной никогда не остаешься один, разве что на минуту!
Арне остановил машину у подножия химмельхохского холма, сочувственно улыбнулся Люку:
– Валяй, приятель, проводи ее наверх, я тут обожду. Спешить некуда.
– Я говорю серьезно, Люк, – сказала Мэгги, едва они отошли настолько, что Арне не мог слышать. – Всякому терпению приходит конец, понятно тебе? Я знаю, я дала обет быть послушной женой, но ведь и ты дал обет любить меня и заботиться обо мне, выходит, мы оба солгали! Я хочу вернуться домой, в Дрохеду!
«И ее две тысячи фунтов в год больше не будут поступать на мой банковский счет», – подумал Люк.
– Что ты, Мэг! – беспомощно сказал он. – Послушай, миленькая, это же не навек, верно тебе говорю! А нынешним летом я возьму тебя с собой в Сидней, даю слово О’Нила! В доме у тетки Арне освободится квартирка, мы с тобой сможем там жить целых три месяца, чудно проведем времечко! Ты потерпи, обожди немного, я еще годик поработаю рубщиком, и тогда мы купим землю и заживем своим домом, ладно?
Лунный свет упал на его лицо, казалось, он так искренне огорчен, встревожен, полон раскаяния. И так похож на Ральфа де Брикассара…