И я закурил вместе с ним, облокотившись на заборчик из жердей. Мы оба молчали. Я — потому что не знал, что сказать, Он, наверное, по привычке. Сигарета моя догорела до фильтра, я бросил ее в обрыв и уже совсем было собрался уходить, как вдруг неловко повернулся и зацепил плечом кусок фанеры с надписью: «Вход 5 коп». Лист оторвался и упал. Я смутился, схватил лист, хотел прикрепить его к стене. Старик осторожно, но настойчиво потянул его у меня из рук. Я отдал. Старик взял кусок кирпича, валявшегося рядом, и прибил фанеру на прежнее место. Никакой дыры этот лист не закрывал.
— Для чего он здесь? — спросил я.
— Плати пять копеек и заходи, — буркнул старик.
Так это была афиша! Старик, видно, давно потерял надежду, что в его избушку кто-нибудь зайдет. И в рекламе он явно смыслил мало. Я пошарил в кармане, но пяти копеек не нашел.
— Ну, давай еще сигарету, — сказал старик, — да и заходи, если хочешь.
Я дал ему сигарету и спросил:
— А что там?
— Что хочешь, то и есть, — снова буркнул он, сел на завалинку и затянулся сигаретой. На меня он перестал обращать внимание.
Я перепрыгнул через изгородь, подошел к покосившейся двери, с трудом открыл ее, спустился по деревянным ступеням вниз. Дверь захлопнулась, но неплотно. Внутри избушки стоял полумрак. Свет проникал только через два маленьких окна да щель в дверном проеме. Посреди избушки стояла печь, в углу — нары, покрытые старой изорванной шкурой, возле дверей — грубо сколоченный стол и бочка с водой. Ничего особенного и таинственного. Я обошел печку. За ней оказалась еще одна дверь… «Наверное, что-то там», — подумал я и толкнул ее. Но и там ничего. Я вышел наружу. Все было так же, как и минуту назад. Только на солнце набежала откуда-то появившаяся тучка, да старик курил уже не сигарету, а папиросу.
— В чем заключается аттракцион? — спросил я.
Но он уже, наверное, забыл про меня, потому что долго не отвечал, что-то соображая. Наконец, видимо, вспомнил и посмотрел на меня чуть насмешливо.
Или это мне показалось?
— Иди, иди, — сказал он мне. — Возвращайся только поскорее.
На обрыве снова стояла та девушка. И тут что-то неудержимо повлекло меня к ней. А она вдруг нетерпеливо обернулась и махнула мне рукой. Остолбенеть можно было от счастья! Значит и она обратила на меня внимание! Я подошел. На ней было совсем другое платье, чем обычно.
— Помоги Ольге выбраться, — попросила она и показала вниз. По обрыву карабкалась вверх девочка лет семи. Я осторожно, чтобы не поднимать пыли, спустился к ней. Девочка подала мне руку, и мы благополучно выбрались наверх.
— Я бы и сама смогла, — сказала девочка.
— Конечно. Ты вон какая ловкая!
А девушка сказала:
— Стало прохладнее. Пора домой.
И они пошли.
«Сестры, что ли?» — подумал я.
— А ты не пойдешь? — вдруг обернулась девушка.
— Я?
— Не задерживайся долго, — попросила она.
Я было двинулся за ними, но меня окликнули. Старик что-то кричал и махал мне рукой.
— Сейчас! — крикнул я им вслед и подбежал к старику. — Ну? Что случилось?
— Заходи, а то мне надо еще воды натаскать, — сказал он и подтолкнул меня к двери.
Я снова вошел в избушку. Как и несколько минут назад, обошел вокруг печки, остановился возле двери, которая была чуть приоткрыта. Из нее пробивался косой солнечный луч. Машинально оттолкнул дверь и оказался на том же самом месте, откуда вошел. Мне и в голову не пришло обратить на это внимание, потому что я сразу же бросился смотреть, куда ушли эти сестры. Но их уже не было. И такая досада вдруг взяла меня!
— И зачем только вы меня позвали?! — набросился я на старика.
— Красивая девушка, — вместо ответа сказал он.
— Еще какая красивая!
— Любишь ее. — Он не спрашивал, а словно утверждал.
— Люблю.
— Ну и люби. Только помни: пока любишь ее, она будет молодой. Такой, как сегодня.
Я и без него знал, что она всегда будет молодой. Какой же ей еще быть?
— Дай-ка закурить, — снова попросил он.
Я выдал ему сигарету и спросил:
— Так что же все-таки за аттракцион в этой избушке? И зачем две двери?
— Дверь здесь одна, парень, — ответил он. — Одна дверь. Куда вошел, оттуда и вышел.
А, действительно, дверь-то была одна. Только сейчас это до меня дошло. А внутри домика я шел по прямой, лишь огибал печь. Вот тебе на! Что же это было? Вывернутое пространство? Здесь? Но для чего? Я так и спросил:
— Для чего это?
— А чтобы посмотреть, что там будет.
— Так ведь это одно и то же место. Что же здесь смотреть?
— Место-то одно, да время разное.
— При чем тут время?
— А при том… Кому ты помогал на обрыв влезть?
— Девчушке одной. Олей зовут.
— Вот то-то и оно, что Олей… Дочь это твоя была. А девушка — твоя жена.
— Ну вот еще, — смутился я.
Он вдруг замолчал, закашлялся. А я вспомнил, что когда вышел из этой двери, то на небе была тучка, хотя и сейчас, и до этого на небе ни облачка! Да и одежда на ней, на этой девушке, была другая. И позвала она меня так, словно не сомневалась, что я пойду.
— Можно еще раз?
— Отчего же. Хоть сколько. Пять копеек только плати. А лучше дай сигарету. Только подумай, стоит ли?
— А что так?
— Да так… Заходили тут всякие…
— А вы-то сами заходите?
— Захожу, да только все в одну дверь. Выйдешь в другую, а вернешься ли? Да и на что оно мне?
«Конечно, — подумал я. — Он настолько стар, что может и не вернуться».
Но я не боялся этого. Будет ли только она здесь в это время?
— Если захочешь, конечно, будет, — сказал старик.
И я рискнул. Я отдал ему всю пачку сигарет и шагнул в дверь.
А когда вышел, то почувствовал, что за спиной ничего нет. Домика нет! Только асфальтированные дорожки, да белоснежные корпуса зданий над обрывом.
Я оглядел себя. Все на мне было другое. Да и сам я, кажется, стал чуть ниже ростом и шире в плечах. И в сердце вдруг что-то кольнуло, словно какая-то болезнь послала предупреждение.
А на обрыве стоит она. Она и еще одна девушка. Они очень похожи друг на друга, только вторая повыше ростом. И обе машут мне руками.
— Ну что ты все ходишь туда? — говорит она. — Ведь уже сколько лет прошло, как эту избушку снесли! А ты все ходишь.
Они очень похожи друг на друга. У обеих чуть вздернутые носы, восточный разрез глаз и черные волосы. И лет им, казалось, поровну. Их так и называют: сестры. Я сейчас это вдруг припомнил. Я все-таки что-то помню, но очень мало. В один миг пронеслись эти двадцать лет. В один миг…
— Что с тобой, папка? — спрашивает меня дочь.
— Так, Оля. Грустно. Время бежит… Только вошел в одну дверь и вышел, а прошло почти двадцать лет…
— Брось, папка. Ты еще совсем молодой.
— Правда, ты совсем не изменился, — говорит она. — Какой был, такой и остался. Секрет молодости, наверное, знаешь?
Я смотрю на нее. Нет! Это она совсем не изменилась. Ей так и осталось восемнадцать. Прав оказался старик. Она всегда будет молодой.
А я? Что я помню из этих двадцати лет, промелькнувших в одно мгновение? Что я знаю о ней? Только то, что люблю ее. Двадцать лет! Ведь я даже не знаю, какие ей нравятся цветы, запахи, книги. Я почти ничего о ней не знаю. Кроме одного: я люблю ее.
Они берут меня под руки, и мы идем по чистеньким асфальтированным дорожкам Лагерного сада, мимо киосков и каруселей, мимо аттракционов и клумб. Лагерный сад уже не тот. Только молодые парочки все так же ходят в обнимку и целуются, полагая, что их никто не видит. Или им просто ни до кого нет дела?
И мне вдруг так захотелось очутиться в том, старом, Лагерном саду, в котором я увидел ее первый раз…
Но домика старика уже нет. И даже на мгновение я не могу вернуться в прошлое.
— Знаете, что? — говорю я жене и дочери. — Расскажите-ка мне, как мы жили эти двадцать лет… Я что-то… Все тот день у меня перед глазами…
А в Лагерном саду, как и раньше, как и всегда, тихо-тихо. Это, наверное, ветер с реки относит звуки в город.
Новелла восьмая. Август
Темнеет. Пора идти. Такая у меня работа.
Я стою на балконе. Прислушиваюсь. Всматриваюсь в просветы между шестнадцатиэтажными домами и девятиэтажными. Где-то там только что село солнце. Но закат мне не виден. А над головой начинают зажигаться звезды. На агитплощадке сейчас будут показывать кинокомедию. Старушки с малыми детьми уже заняли скамейки. А позади и с боков толпа молодых людей, парней и девушек. Еще несколько минут, и звук из стоваттного динамика начнет отражаться от домов и гулять в небольшом замкнутом пространстве, многократно отражаясь, накладываясь друг на друга, превращаясь для жильцов бетонных коробок в какофонию. А зрители периодически дружно и громко будут взрываться хохотом. А потом еще долго будут расходиться, теряя друг друга в толпе и громкими голосами отыскивая знакомых. Что ж… По плану на агитплощадке раз в неделю должны показывать кинокомедию. И даже проливной дождь не устраняет это мероприятие, а лишь переносит его на следующий день.
Слева между домами чернота. Это ползет туча. Гроза предсказана. Ну что ж, посмотрим. Я никогда ничего не решаю заранее. Все должно получиться само собой, естественно, ненавязчиво, свободно. Такая уж у меня работа.
Жена провожает меня. Она привыкла. Хотя сначала никак не могла понять, за что мне платят сто двадцать рублей плюс пятнадцать процентов — северная надбавка к зарплате. Жена вздыхает. Она не любит мою работу. Ты очень быстро стареешь на ней, говорит она. Возможно. Но дело в том, что работа мне нравится.
Старший сын в отъезде, дочь на какой-то вечеринке, младший, наверное, затесался в первые ряды любителей кинокомедий. И вот ведь что странно. Почти в каждой квартире включен телевизор, каждый вечер, каждый день. А им, людям, нужно еще кино на агитплощадке. Впрочем, вполне возможно, что они хотят побыть на людях, почувствовать свою приобщенность к человечеству.