Григорьев подошел, отодвинул один чемодан и присел на него. Катя сделала движение рукой, как бы удерживая чемодан, и увидела Григорьева. Она растерялась: слишком внезапно все произошло.
— Здравствуйте, Катя! — сказал Григорьев.
— Александр, здравствуй!.. А… а я тебя видела из троллейбуса, крикнула даже.
— И я тебя видел.
Сейчас, когда все было выяснено, когда они были просто знакомыми, разговаривать стало легче. Особенно ему. Просто знакомые — и все.
— А нас вытурили все-таки из гостиницы. Делегация какая-то приехала. Но на произвол судьбы не бросили. Обещают дать здесь три места, после десяти часов.
— А где же твои подруги?
— Они только что ушли обедать в ресторан. Потом пойду я. А чемоданы в камеру хранения не принимают, пока мы здесь не прописаны.
— Так давайте мне ваши чемоданы. Я унесу их к себе в комнату, что вам с ними таскаться. Потом вы зайдете или я сам принесу.
— А удобно ли?
— Очень даже удобно! Я живу в семьсот двадцать третьей комнате. Заходите ко мне или позвоните по местному телефону — тоже семьсот двадцать три. Я все время там буду. Только вот сигареты куплю… Надо же, какая встреча. Третий раз за день.
— Ладно. Идите за своими сигаретами.
— Я мигом.
Григорьев заскочил в ресторанный буфет, купил две пачки сигарет и вернулся…
— Вот я и готов. У меня сейчас в комнате комиссия, знакомые. Весь вечер дым столбом.
— Что-нибудь неприятное.
— Скорее — фантастическое: второе Я.
— Как второе Я?
— Потом объясню. Запомни, комната семьсот двадцать три.
— Запомнила. А не тяжело сразу три чемодана?
— Что ты?! Я лечу!
— Спасибо тебе, Санчо!
Она пошла и оглянулась, как днем на лестнице института.
Григорьев схватил три чемодана и взлетел на седьмой этаж бегом.
Начальник СКБ уже сидел в холле возле телевизора и курил. Григорьев поставил чемоданы и сказал ему:
— Кирилл Петрович, заходите, пожалуйста, в комнату.
— Я зайду. Докурю и зайду. Там и без меня дыма хватает. А ты что, съезжать собрался? — спросил он кивнув на чемоданы.
— Нет. Знакомых встретил. На время чемоданы к себе поставлю.
— Тогда пойдем. — Кирилл Петрович потушил сигарету, и они вместе двинулись по коридору.
В номере было страшно накурено. Григорьев пропустил начальника вперед, а сам, раскрыв ногой дверцу шифоньера, толкнул туда чемоданы.
В комнате спорили, то и дело упоминая Академию наук. Виктор Иванович смело и с ходу мог входить в любые проблемы. Вошел и здесь, и можно было не сомневаться, что он уже собрал всю возможную информацию и, шутки ради, будет теперь строить мысленные конструкции в поисках решения. Это для него было как вечерний кроссворд. Кирилл Петрович бросил шляпу и плащ на кровать, больше некуда было, и, заложив руки за спину, спокойно ждал, когда все выметутся вон. Бакланский начал записывать адреса и телефоны членов комиссии и этим как бы предложил им сниматься с места. Последним уходил Карин. Бакланский его остановил, но тот покачал головой:
— Я вижу, тут семейное собрание намечается. Не буду мешать. Всего хорошего…
Григорьев открыл настежь окно и дверь.
— Ну что ж, — сказал он. — Теперь и мы можем закурить спокойно. Пожалуйста, Кирилл Петрович, — и положил пачку сигарет рядом с пепельницей.
— Я чуть позже.
— А проблемка действительно интересная, — сказал Бакланский. — Подумать можно.
— Вы мне вот что скажите, — начал начальник СКБ. — Тема будет защищена?
— Тема прошла бы почти без сучка и задоринки, — ответил Бакланский. Один Громов не в счет. Но вот Григорьеву вдруг показалось, что мы не выполнили тему и втираем кому-то, то есть государству и комиссии, очки.
— Вы мне ответьте прямо. Будет тема защищена или нет?
— Будет, если Григорьев перестанет мешать. Он уже и так много напортил. В комиссии начался разброд, — сказал Бакланский.
— Нет, — ответил Григорьев. — Если я останусь в комиссии, тема не будет защищена.
— Так! — сказал Кирилл Петрович. — Ситуация. Тема должна быть защищена. От нее зависит многое. Это самая крупная у нас тема. И строительство нового корпуса, и премия для всего СКБ, да и еще кое-что, все зависит от этой защиты.
— Пусть Григорьев уезжает в Усть-Манска, — не глядя ни на кого, сказал, почти потребовал Бакланский.
— Александр, — спросил начальник СКВ, — ты можешь уехать в Усть-Манск завтра же?
— Нет. Я член комиссии, которая еще не кончила работу.
— Это мы устроим. Никто тебя не будет винить за твой отъезд. Приказ можно изменить…
— Нет. Быстро вы ничего не сможете сделать. Приказ подписан в министерстве. Будь иначе, вы бы немедленно дали мне под зад коленом.
— Зачем так грубо? — поморщился Бакланский.,
— Тему нашу вредно защищать.
— Допустим, — сказал начальник СКВ. — Но посмотрим с другой стороны.
— Учти, — невольно перебил Кирилла Петровича Бакланский. — Я взял тебя только потому, что ты рвался в Марград. Иначе бы ты здесь сейчас не находился.
— Я еще не кончил, — заметил Кирилл Петрович.
— Извините. Не сдержался.
— Так вот. Почему и когда ты решил, что тему не стоит защищать? Ведь делал-то ее и ты! Это значит, что два года и ты занимался чепухой!
— Я составлял и настраивал схему.
— И тогда уже знал, что она «вредна»?
— Нет, не знал. У меня не было времени думать над этим. Но, наверное, чувствовал.
— Что значит — чувствовал?
— Иногда руки опускались, даже когда все шло хорошо. Но если возникала такая мысль, то я говорил себе, что это не мое дело.
— Так скажи себе это и сейчас! — воскликнул Бакланский.
— Сейчас не могу… Этот процесс ведь все время развивался. Да и борьба Соснихина и Бурлева за изменение направления работ кое-что мне подсказала… Вот ответ на вопрос «почему?» Нет у меня моральной удовлетворенности, моральной убежденности, что мы сделали эту тему. Не могу я лгать самому себе.
— А раньше мог?
— Выходит, что мог.
— И стать честным на три дня позже ты уже не можешь?
— Не могу.
— Соснихин и Бурлев, те хоть что-то предпринимали, пытались исправить, доказать. Но ведь ты-то раньше молчал!
— Я виноват, — сказал Григорьев. — Я чувствую себя подлецом, потому что пришел к этой мысли только сейчас. Но я буду чувствовать себя еще большим подлецом, если буду теперь защищать тему.
— Интересные градации, — заметил начальник СКБ, — Больший подлец, меньший подлец. Нельзя ли попроще?
— Проще не получается. Нашу машину делать не надо.
— Но ты не министр. Ты инженер нашего СКБ. И не решай чужих проблем. Люди без тебя разберутся, что надо делать, а что — нет.
— В том-то и дело, что не разберутся. Все решает наша комиссия. Если тема будет принята, никому и в голову не придет подумать над ней еще раз. Так она и покатится дальше.
— Вы хоть представляете, — сказал Кирилл Петрович, — в какое глупое положение поставили меня? Я не могу вникать подробно во все темы, которые делаются в нашем СКБ. Да это от меня и не требуется. Для этого есть вы, исполнители и руководители тем. Я могу помочь и принять меры, когда у вас что-то не идет, что-то не получается. Но ведь не на защите же! Теперь уже поздно что-либо исправлять. Виктор Иванович, почему не были приняты меры к нормальному исполнению темы? О чем вы раньше думали?
— Кирилл Петрович! Я защищаю свою тему, не кривя душой. В ней все продумано и сделано на высоком техническом уровне. Многие пункты задания сделаны лучше, чем требуется.
— Тогда о чем здесь толкует Григорьев?
— В науке много направлений и путей, Кирилл Петрович. Григорьев вдруг решил, что мы идем неправильным путем. В этом все дело.
— Григорьев… А ты?
— Проблему распознавания образа не решить методом, который мы приняли. Лучше в этом сознаться сразу.
— Отлично. Если, Григорьев, ты сейчас прав, то твоя вина от этого еще значительнее. И ни ты, ни Виктор Иванович так просто не отделаетесь. В Усть-Манске будет разговор посерьезнее. Человек, справляющийся со своим делом, должен знать это дело, а не прозревать, когда уже поздно, как Григорьев, и не дожидаться, когда ему помогут прозреть, как Виктор Иванович.
— Кирилл Петрович, — сказал Бакланский, — Я и сейчас считаю, что мы все решили правильно. И никто меня не переубедит в этом.
— Очень жаль, — сухо сказал Григорьев.
В дверь постучали. Это могла быть только Катя.
Григорьев мгновенно вскочил, крикнул: «Да! Войдите!» — и подбежал к двери, которая уже открывалась.
— Можно войти? — спросила Катя, все еще стоя в коридоре.
— Входи, Катя, входи. У нас тут небольшое совещание, но мы уже…
Женщина вошла и остановилась в растерянности.
— О! — коротко сказал Бакланский. — Вот это явление! Недурно, Григорьев.
— Я… Простите…Я за чемоданами…
— Ах, за чемоданами. Ну конечно, за чемоданами. За чем же еще?
— Виктор Иванович, перестаньте, — попросил Григорьев,
— Постой-ка, постой, Сашенька! Уж не за этой ли нимфой ты приехал в Марград?
— Да, я приехал за этой женщиной, которую зовут Катя.
— Дайте мне мой чемодан! — потребовала Катя.
— Значит, Саша приехал за Катей… А вы, Катя, знаете, что здесь из-за вас вытворяет товарищ Григорьев, или как вы его там зовете в интимной обстановке?
— Это гнусно, — тихо сказала Катя. — Дайте же мне чемоданы!
— Катя, но вам же их не донести. Я помогу?
— Не нужна мне ваша помощь?
— Катя…
— На государственный счет этот самый Григорьев катается за женщинами, заваливает темы! — кричал Бакланский. — И вы, Катя, хороши! А поди, и муж у вас есть в каком-нибудь Усть-Манске?
— Вы это нарочно устроили? — спросила Катя Григорьева.
— Катя, как вы можете?
— Господи, — сказал она, — как я устала…
Григорьев взял чемоданы, все три.
— Стойте! — крикнул Бакланский. — Вы что-то здесь оставили!
Катя толкнула дверь и выбежала в коридор, прижимая ладони к лицу. Григорьев выскочил за ней. Бакланский хлопнул дверью и глухо выругался. Катя пробежала несколько шагов, остановилась и, когда Григорьев догнал ее, повернулась к нему.