: «Он вернулся из леса с автоматом. Я говорю: „Давай посмотрим, может он заржавел, чего нам с такой игрушкой в город ехать, где-нибудь остановят, шмон наведут – и всё, и попалят…” Развернул, смотрю – номер автомата 2198 – тот, что был у убитого часового в Мурино».
На обратной дороге Николай Чванов подает условный сигнал – выбрасывает из окна окурок. Это означает – автомат в машине.
Николай Чванов: «И показал тем самым – можете меня брать… А чтобы облегчить задержание, я попросил Юрия протереть стекло, говорю: „Ты сейчас поедешь сам за рулем, пора тебе привыкать”».
Останавливается «Москвич». Из него выходят Балановский и Чванов. Чванов протягивает тряпку Балановскому. Балановский протирает переднее стекло машины.
Адольф Кореенов: «И вот выходит и протирает стекло. И стоит такой, шибздик, одной рукой его убил бы. Я схватил его за шиворот, в машину. Он заорал про права человека, я говорю: „Сидеть!”».
Одновременно к Чванову тоже подбегает милиционер в штатском. Тот вырывается. «Руки на капот, ноги в стороны!» Николай Чванов играет свою роль фарцовщика Гоши до конца. Балановский должен поверить: взяли его сообщника, который может дать показания.
Адольф Кореенов: «А Коля Чванов оказывает упорное сопротивление сотрудникам. Те крутят его, он орет».
Николай Чванов: «Я разбросал всех, состояние аффекта, ну, может быть, играл немножко. Меня догнали, чуть-чуть дали по ушам, но ничего страшного».
В тот же день арестовали Владимира Зеленкова. Он не оказал никакого сопротивления, и на первом же допросе дал подробные признательные показания. Как будто давно ждал ареста. Когда брали банду, собственно, банды давно уже не было. После стрельбы у крематория Зеленков неожиданно проявил характер. Он наотрез отказался иметь дело с Балановским. Как тот ни угрожал, как ни упрашивал. Еще у Зеленкова был приятель, Новиков, который также рвался в дело. Зеленков и его отговорил. Это, конечно, похвально – вернуться на честный путь. Да слишком поздно. У крематория стрелял именно он.
Владимир Зеленков (из показаний на следствии): «Я сидел на заднем сиденье машины, а Балановский целился из автомата в бегущего водителя. Я крикнул Балановскому, умоляя его не стрелять. Балановский кинул автомат на заднее сиденье и стал меня тормошить. Кажется, он надел мне очки, а затем сел за руль. Мы медленно поехали. Водитель бежал, приподняв обе руки. За ним в нашем направление шел похоронный автобус, на перекрестке стояла какая-то машина. Балановский крикнул: „Стреляй! Нам крышка!”. Я взял автомат и выстрелил. Выстрелил очередью. Как упал водитель машины, я не видел, но понял, что он упал, потому что его не стало видно».
Вскоре Владимир Зеленков узнал, что водитель такси погиб. А значит, отныне и навсегда – он убийца. Со времен армейских разговоров о романтическом ограблении не прошло и двух лет.
Балановский запирался на допросах не долго. Рассказал о преступлениях во всех подробностях. Зеленкова он жалеть не стал. Сказал, что от начала и до конца во всех делах тот был его сообщником и помощником.
Юрий Балановский (из показаний на следствии): «Я не знаю, зачем Зеленков выстрелил в шофера. Я его не просил».
Весной 1975 года состоялся судебный процесс над «бандой автоматчиков». Зеленков покаялся во всех грехах. Рассказывал даже о том, о чем не просили и было не интересно, – как, будучи школьником, он украл четыре книжки из библиотеки. Он надеялся на снисхождение. Числился общественником, коммунистом, боевой единицей. Но для строя такие, как Зеленков – тревожный симптом. А может, уже и диагноз. Ведь не он один пламенно призывал к светлому будущему, а думал о шмотках, машине, даче – любой ценой. Двойное сознание постепенно станет нормой. Но в это не хотелось верить
Юрий Новолодский: «Эту реакцию было поручено донести до суда мне. Во-первых, ощущение огромного стыда, то, что именно на факультете, который должен был воспитывать стражей правопорядка, оказался человек, который якобы внимал высоким материям уважаемых профессоров, а в то же время разрабатывал жесточайшие преступления».
Михаил Любарский: «Эти люди подлежали уничтожению. Их нельзя было пощадить. Ну, так и было. Высшая мера наказания».
Банда Николаева
15 января 1982 года. Ленинград, Загородный проспект, 12. В запертой квартире обнаружено три трупа. Николай Арсеньевич Семенов, его жена и теща. Убийства совершены с особой жестокостью, предположительно, ударами кастета. Квартира ограблена. Отпечатков пальцев и других улик бандиты не оставили.
24 января 1983 года. Улица Седова, 100. Убиты супруги Захаренко. Убивали их долго, перед смертью пытали. В преступлении использовались и ножи, и самодельное огнестрельное оружие. Квартира ограблена.
16 февраля 1984 года на дороге в Угольную гавань находят машину «Москвич». В салоне тяжело раненный водитель Игорь Иванович Цуриков. Он скончается в машине «скорой помощи» по пути в больницу.
Такие неслыханные преступления мгновенно попадали на особый контроль в партийные и советские органы. Таких убийств было чрезвычайно мало. Спрос с милицейского начальства за них нешуточный – уголовный розыск Ленинграда работал на предельных оборотах. Пять лет тем не менее наличие трупов оставалось только фактом. А факт – не ответ, а вопрос. Преступники не курили экзотических сигарет на местах происшествий, не наступали ботинками в пепел, не оставляли крошечных улик, как в классических детективных романах. Всё было тщетно. Наконец, в январе 1987 года в Ленинское районное отделение милиции наряд патрульно-постовой службы доставил задержанного. Нетрезвый пассажир такси отказывался расплатиться с шофером такси, буянил. Неожиданно в милиции он предлагает не задерживать его за очередной проступок, а выслушать рассказ о таинственной банде некоего Андрея Николаева, на счету у которой кровавые преступления. 15 января 1987 года на Невском проспекте в комнате коммунальной квартиры Николаев был арестован.
Андрей Николаев (из показаний на следствии): «Николаев Андрей Владимирович, 1959 года рождения. Работаю клейщиком баков на заводе „Красный треугольник”, победитель соцсоревнования. Женат, имею трехлетнюю дочь. Мать – пенсионерка, отец живет в Италии, там у него своя семья»
Отец Николаева – художник, в 1960-е познакомился с итальянкой, женился и уехал на Апеннины. Для советских людей заграница либо рай, либо ад, в зависимости от внутренних убеждений. Но в любом случае это загробный мир. Кто туда попадает не в формате служебной командировки или вымоленной у начальства туристической поездки, тот оттуда не возвращается. В Ленинград приезжают нарядные и веселые иностранцы. Они одеты в джинсы и в ненашенские футболки. Для них открыты двери любых ресторанов. При гостиницах работают валютные бары, а в них, страшно подумать, подают импортное баночное пиво.
Такие пустые банки советский человек ставил в сервант как украшение, как символ достатка. Отец Николаева проживает за границей постоянно. И посылает сыну дорогие советскому сердцу подарки. Власть посылки разрешает, но смотрит на них как на рвотное. Николаев тут же оказывается неблагонадежным, а значит, невыездным.
По окончании восьмилетки Николаев поступает в Арктическое училище. Он мечтает плавать, видеть мир, покупать иностранные шмотки. Но на 3-м курсе начальство объявляет, что визу ему не откроют, так как отец – подданный Италии. Николаев стал устраиваться в военное училище – ему отказано. Попытался поступить в гражданский вуз – не берут. Мать после отъезда Владимира Николаева в Италию вышла замуж вторично, сыну же оставила комнату на углу Литейного и Невского. А летом и на выходные Андрей живет с матерью в семейном доме в Вырице под Ленинградом. Единственное, что, как кажется, отличает его от сверстников, – серьезный интерес к слесарному делу и к огнестрельному оружию. И желание отомстить миру за несправедливость. В 1979 году Андрея Николаева призывают в армию.
Москва, район Митино, воинская часть 45813, Кировско-Путиловский ордена Ленина зенитно-ракетный полк. Часть Николаева считалась образцовой: отличное снабжение, никаких национальных землячеств, почти нет дедовщины. Шла война в Афганистане, и многие москвичи со связями устраивали туда своих сыновей. Столичные мажоры не слишком хорошо служили, зато имели увольнительные в Москву и первыми получали сержантские лычки. Такая несправедливость особенно злила сослуживца и приятеля Николаева сержанта Михаила Королева. Королев – парень обстоятельный, компанейский, спортивный. В 1987-м, когда его арестуют, ему – 27 лет, рабочий, женат, трое детей.
Михаил Королев (из показаний на следствии): «Я увидел, что в жизни многое решают связи и деньги. Человек, который мог достать что-то дефицитное, мгновенно становился чуть ли не богом для других, и для него или для его сына готовы были идти на все, в том числе и на разные нарушения, на словах было одно, а на деле – совсем другое. Николаев начал вести со мной разговоры о преступлениях против таких нечестных людей. Еще служа в армии, мы предполагали совершать преступления, но все разговоры были в общих чертах. Уже при этих разговорах обдумывались мысли по совершению убийств, чтобы не было свидетелей совершенных преступлений. Грабить и убивать мы хотели людей, наживших состояние, нарушая закон».
Большинство людей в начале восьмидесятых видело абсурдность общественного строя. Часть населения засели на кухнях, антисоветски иронизируя под магнитофонные записи Высоцкого и Галича; другая пила водку, поступив в «школу невмешательства». Наши антигерои создали идеологию, которая оправдала бы убийство состоятельных граждан. Если мир устроен несправедливо, значит, надо стать волками среди волков. После демобилизации в 1981 году Николаев и Королев дважды пытаются ограбить квартиры в Москве. Выбирают объявления на витринах Мосгоссправки – вот репетитор, вот оклейщик дверей. Им кажется, это богатые люди. Но в квартирах, куда они заявляются с ножами и кастетами, нет ни вещей, ни денег. Они уходят ни с чем, запугав тех, кого пытались ограбить. А потерпевшие бояться заявить о происшедшем в милицию.