– что-то невероятное. Такое, чего у меня никогда точно не будет. И обидно было, почему так. Мы вот за свои 100 рублей зарплаты, может, сможем за каких-нибудь 10–15 лет накопить».
В 1970-е годы в жизни людей важнейшую роль играет дефицит. То, за чем бессмысленно ходить в магазины. Джинсы. Сигареты «Кент». Пыжиковые шапки. Дубленки. Торт «Мечта». Ликер «Ванна Таллин». Журнал «Силуэт». Вещи занимают всё большее и большее место как символ престижа, успеха, демонстративного потребления. И многие начинают «крутиться» – доставать, обменивать, спекулировать, выпрашивать у иностранцев. Роль денег в жизни людей становится гораздо более важной, чем, например, в 1950-е или в 1960-е годы.
Альберт Асадуллин: «Первое, что мне хотелось, – джинсы настоящие. Ну, не только мне. Всем моим друзьям. Это был символ буржуазного капиталистического мира. Как жвачка, кока-кола. Фарцовщики появлялись в институте, доставали что-то. Привозили. Но они стоили бешено дорого».
Кто-то хочет достать джинсы, кто-то – пластинку «Битлз». Одних манит замша, других – джерси. Но все поголовно хотят иметь книги. Собирание библиотек – в моде. В каждом сколько-нибудь «приличном» доме необходимо иметь собрания сочинений Валентина Пикуля, Юлиана Семенова, Александра Дюма. Эти книги в открытой продаже купить невозможно. Их получают только в обмен на макулатуру.
Книга из источника знаний превращается, с одной стороны, в часть интерьера, с другой – в своеобразный наркотик. В книгах иной, невиданный мир. Гораздо более живой и изменчивый, нежели явь. Чтение определяет не только мировоззрение, но и статус. Пикуля читают все. Значит, среди продвинутых модно не читать его вовсе. Продвинутая ленинградская молодежь предпочитает малодоступных Бродского, Солженицына, а кто и Камю с Лао-Цзы.
Борис Элькин: «С бывшими спекулянтами, отсидевшими тогда, я сейчас очень много имею дела. У меня много друзей среди них. А тогда люди моего плана их недолюбливали. Потому что было какое-то такое… Зарабатывать деньги – грязь, эта идеология осталась. Было чем-то неприличным, какое-то занятие неправильное. Вот читать книжки – правильно. Самиздат читать – правильно. Интересоваться христианством, буддизмом – правильно. А торговать джинсами – неправильно. Вот такое было предубеждение, я думаю, у большей части».
Когда власть отвратительна, а карьера или омерзительна, или безрезультатна, можно уйти в скит, как бы скрыться. «Поколение дворников и сторожей», как пел Борис Гребенщиков. Самой лакомой считалась профессия оператора газовой котельной. Сидишь в тепле. Пишешь роман. Или стихи. Или грунтуешь холст. Или выпиваешь с приятелями. И только время от времени записываешь показания приборов.
Александр Тронь: «Будочка охраны лодочной стоянки на реке Смоленке. Американские аспиранты, принеся какие-то шикарные кулинарные дары из „Березки”, вырезали из обоев такие по квадратному дюйму стихи. Написанные. И отвозили это на свои диссертации, туда. Под покровом ночи».
Середина шестидесятых: ленинградские бэби-бумеры – старшеклассники и студенты. Им, как и молодежи всех времен и народов, хочется проводить время вместе. Меж тем в городе страшный жилищный кризис – почти все молодые люди живут с родителями».
Андрей Гайворонский: «Нас всех гнало из этого быта гнусного коммуналок на поиск единомышленников. Скорее так, нужно было найти кого-то, с кем можно было поговорить».
Одна из особенностей Ленинграда по сравнению с Москвой – обилие коммунальных квартир и общий недостаток жилой площади. Практически все посетители кафетериев были обречены до старости жить с родителями, редко приветствовавшими большие компании, да и просто гостей. В Невской дельте большую часть года стоит отвратительная погода, и поэтому гуляние компаниями по улице не доставляет радости.
Большинство живет в тесноте, с родителями. Деться некуда. Во дворцы культуры уже не ходят, на улице чуть ли не круглый год непогода.
Анатолий Белкин: «Все с нетерпением ждали весны, когда кто-то из родителей, свалит на дачу. Это ж было счастье – занять четырнадцатиметровую комнату, свободную от родителей, в гигантской коммунальной квартире».
Кухня в ленинградской коммуналке. Фото С. Подгоркова
Михаил Яснов: «Жили в коммуналках, снимали комнаты в коммуналках. Туда не придешь с друзьями, туда не приведешь друзей подпитых, туда не приведешь любимых девушек. Это всё было чрезвычайно сложно, поэтому всё выплескивалось на улицу, в подворотню, в подъезд, в кафе».
«Работа не волк, в лес не убежит». «Мы делаем вид, что работаем, а вы – что платите». Средний семидесятник – школьник старших классов, студент, инженер, работник кочегарки – мечтает покинуть постылое казенное место и отправиться рефлектировать, читать, ухлестывать за девушками, обсуждать с приятелями новую книгу или нелюбимого начальника. Для этого придумывается множество хитроумных приемов: «местные» командировки, сезонные гаймориты, семейная необходимость. В рабочее время улицы города полны народом.
С утра до позднего вечера (метро закрывается в час ночи) на Невском толпа. Тротуары – подиум, где дефилируют городские красотки и модники. Это променад: семейные прогулки с детьми, демонстрация достопримечательностей приезжим. Невский – клуб, здесь назначают свидания, случайно встречаются в толпе с давно пропавшими из вида приятелями, представляют и представляются. Невский – торжище, тут спекулируют, обменивают, занимают очередь, узнают, где «выкинут» дефицит. На Невском кавалеры охотятся за дамами, а дамы – за кавалерами. Невский – вече. Тут передают из рук в руки самиздат, самодельные кассеты подпольных рок-групп, миссионерствуют, разоблачают партократию или жидомасонский заговор. Здесь, как в Ноевом ковчеге, всё представлено и перемешано: хиппи и уголовники, фарцовщики и страстные поклонники симфонической музыки. Невский оставался своеобразной социальнотопографической зоной свободы.
Какие бы указания ни шли из Смольного, «граждане Невского проспекта» находили способы их обойти. Они носили одежду, носить которую категорически не рекомендовалось, читали запрещенные книги, нарушали монополию государства на куплю-продажу, слушали западную музыку, предавались свободной любви, верили в Бога, употребляли наркотики и дружили с иностранцами. На Невском ходили в кино, толкались в магазинных очередях, сидели на лавочках в Катькином садике. Но прежде всего – пили кофе.
Шейте сами
Советский модный типаж – женщина-труженица, пресловутая девушка с веслом. Хлеб собирали женщины-комбайнеры, на заводах работали женские бригады. «Студентка, комсомолка, спортсменка, наконец, просто красавица» – эта крылатая фраза из «Кавказской пленницы» долгое время была комплиментом в адрес советской женщины. Красоте отводилось последнее место. В комсомолке главное не красота, а вымпел за ударный труд.
Игорь Травин: «Было стремление всех вообще одеть в униформу. Ну армия, милиция – это ладно. Железная дорога вся была в мундирах. Мундиры носили все: прокуратура, банковские служащие, девушки в сберкассах сидели там в каких-то кителях и так далее».
Галина Синцова: «Больше двух-трех вещей в гардероб мы себе не позволяли. У мужчины один костюм на все случаи жизни, какие-нибудь там брюки, может быть; может быть, джемпер. У женщины – нарядное платье и пара платьев для работы»
Юлия Демиденко: «Я помню дословно цитату из какой-то отечественной книжки: „В буржуазном обществе мода направлена на то, чтобы женщина чувствовала себя беспомощной – на каблуках, в узкой юбке, практически не могла бы передвигаться сама и обвивалась бы, как лиана, вокруг мужчины, который ее содержит. Советская мода совершенно другая: она смотрит на женщину как на равноправного партнера. Советская женщина – работающая женщина, она активная и энергичная, а значит, и вся мода должна быть такая же».
На рубеже 1960–1970-х годов население Страны советов живет преимущественно в городах. Многие семьи переехали хоть и в маленькие, но отдельные квартиры. Годы экономической стабильности отразились на благосостоянии людей: на прилавках магазинов впервые много импортных товаров.
Игорь Травин: «У нас же были огромные клиринговые договоры по продуктообмену: понятно, что мы гнали туда энергию, горючее и так далее и так далее, а они в ответ на это в том числе и ширпотреб, в том числе и мебель, другие товары, например холодильники „Розенлев” – очень модные финские».
После долгого противостояния двух систем (капиталистической и социалистической) наступает разрядка, возникают культурные контакты: приезд зарубежных артистов, кинофестивали, обмен музейными выставками. Запад перестает быть таким враждебным, когда речь заходит о кино, музыке и моде.
Александр Васильев: «Мода в этом смысле стала флагманом нового. Думаю, что для многих – отдушиной, потому что вместе с интересом к джинсам и обуви пришел интерес к музыке – это была не только битломания, но и рок-опера „Jesus Christ – Superstar”, которая совершила переворот в душах целого поколения. Советские люди напевали тогда эти мелодии, перекладывали слова на русский язык.
– Кто там стучится?
– Сантехник Петренко, я к вам пришел починять унитаз.
– Пятерки вам много, а трешки вам мало. Я дам вам, пожалуй, четыре рубля.
– Унитаз, унитаз, я починю его вам сейчас…»
Галина Габриэль:«Это были декоративные семидесятые, я бы так сказала. Стремление к декоративности во всем – в интерьере, в одежде, это одно из первых десятилетий, как мне кажется, когда человек пытался подчеркнуть свою индивидуальность».
В семидесятые годы мода вдруг стала важна для каждой советской женщины. Она уже выучилась фигурному катанию, закончила музыкалку и вуз, побывала на неделе французского кино и видела живых иностранцев. Они жили в Советском Союзе, а одеваться хотели как в Европе. Но им категорически не хватало на себя времени, поэтому создавать уникальный образ они должны были, что называется, без отрыва от производства.