- Живи пока в Старице, расти сына-наследника. Позову только при крайней нужде.
- В Пскове ты и князь Михаил Глинский обмолвились о каком-то скором деле, похоже, важном. Не обойди меня.
- Пока не подоспело время для такого важного дела. В нем и тебе определено место, но пока о нем помолчу, чтоб не сглазить.
Конечно, не из-за опасения сглаза не говорил брат Василий о какой-то своей задумке. Иная причина есть. Ну да Бог с ним. Подойдет время - скажет.
Василий Иванович умалчивал о сговоре с Михаилом Глинским не из боязни сглаза или для сохранения тайности, он опасался осуждения со стороны младшего брата. Открытый Андрей, прямой, не принимает не только коварства, но даже лукавства, а в сговоре с Глинским хватает и того, и другого. Все свои связи использует Михаил Львович, всю свою хитрость, чтобы толкнуть Сигизмунда на опрометчивый шаг, но, к сожалению, пока это не удается. Князь Глинский признался в этом с полной откровенностью, хотя заверил, что придумал иной ход, при котором определенно станет без вины виноватым. Что за ход, не раскрыл даже царю, тоже, видимо, опасаясь, что тот не согласится с задуманным. Василий Иванович, конечно, понял, что затеял Глинский весьма сомнительное в вопросах чести дело, но не стал допытываться до сути, не стал и возражать. Ловко ли обо всем рассказывать брату Андрею? В лицо вряд ли он что скажет, но в мыслях осудит. А нужно ли ему, царю, терять уважение единственного из братьев, верного трону? Нет и еще раз - нет!
Вот так и разъехались братья в недомолвке. Худо вроде бы, но и для одного, и для другого лучше недомолвка, чем откровенность.
Минуло лето - захмурилось небо. Подули злые ветры, принося с собой нудные окладные дожди, и если бы не княжич Владимир, скучноватой была бы жизнь. Андрей и Ефросиний в уединенном уделе, непременно уехали в Москву. И всё же, несмотря на радость общения с сыном, ежедневно удивляющим новыми успехами в постижении жизни, князь Андрей и княгиня Ефросиния решили к Рождеству переехать в Кремль, а недели за две до этого хотели известить царя о своем намерении. Но вышло все иначе. Прежде чем князь Андрей послал в столицу вестника, от царя прискакал гонец со страшной вестью: их сестра Елена, вдовствующая королева польская, чувствуя притеснение Сигизмунда, решила покинуть Вильно и удалиться в свое Бряславльское имение, о чем письмом известила брата Василия Ивановича. Но то ли письмо это, тайно прочитанное приспешниками Сигизмунда, приняли за тайный сговор, то ли, получив неожиданный предлог возбудить против Сигизмунда Россию - Михаил Глинский позже признался, что все было сделано по его наущению, - только Елену арестовали, обвинив ее принародно в измене. Воеводы Николай Радзивилл-младший и Григорий Остиков увели ее из церкви во время обедни.
- Государь Василий Иванович велит тебе на этой же неделе прибыть в Кремль. Одному ли, с семьей ли - выбор твой.
Конечно, с семьей. Княгине уже надоела удельная жизнь, она страстно желала (не полностью открываясь мужу) жить в Москве, чтобы обрастать друзьями и подругами. Ефросиния понимала, что наследовать престол сыну Владимиру будет тем легче, чем больше станет у него сторонников. Князь же Андрей Старицкий Рвался в Москву, думая получить воеводство над ратью, которая пойдет на Сигизмунда. В этом он нисколько не сомневался. Хотя по различным причинам, но выходило единогласие: решили супруги вместе ехать в Кремль в теремной дворец.
Василий Иванович сам пришел в гости к брату Андрею в первый же день его приезда, предупредив сразу:
- За трапезный стол не сяду, не обессудь. Дел по горло. Поговорим накоротке о делах, и я поспешу ксебе.
- Что ж, уединимся?
- Лучше будет.
Первым делом разговор пошел о сестре Елене.
- Перестарался князь Глинский, - признался с прискорбием Василий Иванович. - У нас с ним прежде был уговор, чтобы он помог мне под достойным предлогом отойти от договора о вечном мире с Польшей. Чтоб на Сигизмунда легла вина. Повод теперь есть, но велика цена.
- Бедная Елена.
- Но во всем, что с ней случилось, виню я еще и Юрия. Сдается мне, не без его участия опалена сестра наша. Я тебе сказывал о его намерении бежать к Сигизмунду, так вот успел я его перехватить, хотел даже оковать, но митрополит предостерег. Зачем-де сор из избы выносить. Да и Дмитрий за него просил.
- А мне ни слова. Далеко ли до Старицы? Гонцу, если срочно, суток хватит.
- Не хотел лишний раз волновать. Тем более все уладилось внешне. Похоже, Юрий раскаялся. Вернее, смирился. Но не уверен я в его искренности. Будет искать удобного момента, чтобы под дых кулаком ударить. Велел я тайному дьяку не спускать с него глаз. Нескольких бояр у него сменил, окружив верными мне.
- Я поговорю с ним. Глядись, повлияю.
- Не помешает твой разговор. Но теперь не об этом. Без войны с Сигизмундом не обойтись, а главное в ней - взять во что бы то ни стало Смоленск.
Радостно заколотилось сердце Андрея Старицкого в ожидании, что царь скажет сейчас, что брать великую крепость ему, его брату, и что к походу нужно готовиться уже с сегодняшнего дня, увы…
- Тебе, Андрей, однако, иное поручение. Менгли-Гирей не хочет или не может держать слово о мире с нами. Его сыновья, Мухаммед-Гирей[114] и Бармаш-Гирей, разбойно воевали Белевские, Одоевские и Воротынские земли. Князья достойно встретили грабителей, да еще я дослал княжеским дружинам на помощь Даниила Щеню с полками. Крымцы бежали. Менгли-Гирей уверяет, будто сыновья его без ханского ведома пошли малым походом на наши украинные земли, но это еще прискорбней. Похоже, скоро власть захватит Мухаммед-Гирей, давний наш неприятель и разбойник из разбойников. Да и теперь можно ждать от него в любой момент коварства.
- А как Казань?
- Мухаммед-Амин отдал душу поганую своему Аллаху. Казанцы присягнули Шаху-Али[115], которого я послал им в цари. Казань, стало быть, нас может пока не волновать. А вот от Крыма, боюсь, можно ждать этим летом знатной угрозы. Поэтому, брат Андрей, отдаю под твою руку Окскую рать, имея большую надежду, что заступишь ты путь разбойникам, если они появятся. Помни: главная наша сила пойдет на Сигизмунда, поэтому от меня большой помощи не ожидай, на нее не надейся. Возглавишь обычные пять полков, еще под твою руку пойдут дружины Верхнеокских и Заокских князей. Сам погляди, как они устроены. Пособи, если в чем-либо окажется нужда.
- Дай мне вторым воеводой Хабара-Симского.
- С великой бы душой, но поздноват спрос. Я послал его воеводой в Рязань, не ловко тут же менять его. Но ты с ним не теряй отношений. Побывай у него в Рязани, погляди, ладно ли устроена крепость, а заодно посоветуйся, как разумней распорядиться полками.
- А ты, стало быть, на Сигизмунда? Братьев без Пригляда оставляешь в Москве. Не рискованно ли?
- Я их возьму с собой. Возле себя стану держать в походе, даже в вотчины не отпущу. Опасно в такое смутное время. Чем черт не шутит, пока Бог спит.
- Разумно.
- Стало быть, уговорились. Готовь Окскую рать. Мы же с князем Глинским станем готовить рать на Сигизмунда. Выступим задолго до распутицы. Ты же выступай в обычные сроки. Если, конечно, ничего не изменится.
Полки московские выступили в поход сразу же после крещенских морозов. Князь Андрей Иванович остался в Москве вести Думу и решать неотложные судные дела, не принимая, однако, никаких посольств. Им ждать самого царя. Сколь долго, одному Господу известно.
На прощание Василий Иванович еще раз уточнил:
- Останешься на Москве до выхода на Оку. Тогда на Москве останется князь Василий Холмский.
Едва лишь Василий Иванович увел полки на Смоленск, как из Крыма прискакал с ужасной вестью посланец тайных друзей России: сыновья Менгли-Гирея царевичи Мухаммед-Гирей и Бармаш-Гирей, вопреки воле отца, лишь при поддержке вельмож, которые льстили царевичам как будущим властелинам, согласились получать ежегодно от Сигизмунда пятнадцать тысяч злотых при условии, что расторгнут мирный договор с московским великим князем и станут воевать его украинные земли.
- Как только поднимется в Поле[116] трава, Мухаммед-Гирей и Бармаш-Гирей выйдут малым походом на Рязань.
- Им уже мяли бока. Все неймется? - неожиданно для себя спросил князь Андрей, понимая в то же время неуместность подобного вопроса к тайному посланцу, и, сделав паузу, добавил: - Будем встречать. А тебе и пославшим тебя низкий поклон и знатные подарки. Передохни, сколько пожелаешь, и под видом купца отправляйся в обратный путь, но если же нет желания возвращаться, оставайся в России. У царя Василия Ивановича на службе много магометан.
- Нет. Я поеду к себе. Через пять дней.
- До Поля тебя проводят и обоз с товаром приготовят. Не медля, князь Андрей позвал дьяка Разрядного приказа, пересказал ему весть, полученную из Тавриды, и приказал:
- Сегодня же пошли гонца в Рязань с моим словом. Кроме того, отправь гонцов во все Верхнеокские княжества, чтобы не благодушествовали. Окскую рать поведу на летнее сидение недели на две раньше. Сбор ее и смотр - в Коломне.
- А государю думаешь, князь, послать весть? Сведения очень важные. Если Сигизмунд затеет переговоры, обвинив царя нашего в разрыве вечного мира, будет чем утереть ему нос.
- Непременно пошлю.
Гонец с важной вестью от князя Андрея подоспел к самому что ни есть нужному времени. Полки русские осадили Смоленск, начав обстреливать город крупными ядрами, тут от Сигизмунда к царю Василию Ивановичу прискакал гонец - не посольство для переговоров, а простой шляхтич - с письмом. Король требовал, именно требовал, прекратить военные действия и возвратиться с войском в Москву, после чего решать взаимные неудовольствия переговорами.
Ничего не написал в ответ Василий Иванович, только повелел гонцу Сигизмунда:
- Нынче же скачи к своему королю и передай ему: его коварство для меня не тайна. Мне известен его заспинный сговор с сыновьями Менгли-Гирея и многое другое. Я не намерен ждать коварного удара в спину, не прощу и оскорблений, нанесенных моей сестре, вдовствующей королеве Елене. Окончательное мое слово такое: взяв себе в помощь Господа Бога, иду на тебя, Сигизмунд, и буду стоять на этом твердо и неизменно. А крестное целование с себя снимаю не по своей воле, а по вине самого короля! Все! Скачи, пока не передумал отпустить с миром!