– Я могу работать только вместе с тобой.
– Разумеется, вместе со мной. Я уже выучил наизусть правила игры. Словом, ты знаешь, прошлая ночь была более чем странной. Мой отец появился далеко за полдень и настоятельно стал тащить меня из дома в какой-нибудь ресторан, хотя я потратил несколько часов, чтобы собственноручно приготовить нам ужин. Он одержим был идеей пойти в один маленький ресторанчик, где, как его убедили, готовят совершенно необыкновенный борщ, о котором он мечтал все это время, пока жил в Америке. Ну ладно… и мы отправились туда, но ресторан этот был уже закрыт в преддверии праздника. Но он настоял на своем, потребовав, чтобы любым образом вызвали владельца, и владельца нашли. Тот был настолько ошеломлен своей международной известностью, о которой даже не подозревал, что на радостях распорядился открыть свое заведение специально для американского профессора Каминки. Но увы… борщ весь был съеден еще в обед. И тем не менее борщ появился – один Бог знает откуда. Его доставили в большом кувшине вместе с крынкой сметаны, и он сел и весь погрузился в красную, дымящуюся, осуществленную свою мечту, облизывая губы, глотая за ложкой ложку, и все никак не мог остановиться, на лице его можно было прочитать, что он испытывает истинное наслаждение, ибо, поглощая очередную порцию, он ухитрялся еще шутить и перебрасываться репликами с дюжиной людей вокруг него. Профессор из Америки, прилетевший специально, чтобы перед Пасхой отведать борщ! Он почти ничего не рассказал мне, как прошла его встреча с мамой, кроме того, что надеется завершить все дела к воскресенью и что он готов отдать ей квартиру всю целиком… после чего почувствовал такой упадок сил – не исключаю, что виновато в этом было и то количество борща, которое он умудрился поглотить, так что самое лучшее, что мы могли сделать, это отправиться домой. Дома он принял душ и уселся на диван, просматривая все письма и журналы, адресованные ему за время его отсутствия, а потом погрузился в передачу по телевизору, посвященную интервью с рядом политиков новой волны, о которых он ничего не слышал. Но затем он стал задремывать, так что мы не успели поговорить о чем-нибудь важном. Я тоже рано отправился спать, пока в два часа ночи этот старый гомик не постучал к нам в дверь. Он известнейший банкир из старой иерусалимской семьи… странный сентиментальный тип, который влюбился в меня по уши…
– Кальдерон?
– Именно он. Это означает, что мои усилия не пропали даром, ибо я в разговоре с ним упомянул твое имя… ну, а ты, как я вижу, не упустил свое. Совершенно верно – Рафаэль Кальдерон. Я показал ему его истинное лицо и с тех пор его жизнь превратилась в одно сплошное бедствие. Все в его жизни пошло вверх дном. Скрепы, державшие его семью, исчезли, а сама семья развалилась на части. Он бегает за мной, как собака, делает – и готов еще делать для меня – абсолютно все и более всего боится оставить меня одного. Замечательное дело для тебя. Сразу после пяти он будет ожидать меня внизу в роскошной машине с шофером. Для тебя это подходящий случай, сейчас он испытывает настоящее страдание… попомни мое слово, вскоре он явится взглянуть на тебя. У меня нет никаких сомнений – он уже ревнует меня к тебе. Этот человек попал в штопор. Но, возвращаясь назад, он постучал в дверь и разбудил меня в два ночи. А у меня такое нежное сердце, что я не в состоянии даже такого типа, как он, отправить обратно, так что мне пришлось подняться и выслушивать его предрассветные признания. Как ты можешь видеть, у меня тоже есть свои пациенты и, долго ли, коротко ли, мне приходится лечить их, заметь, совершенно бесплатно… встречаются такие, знаешь ли, ни на что не похожие экземпляры, которые сначала отдаются мне психологически, а потом желают овладеть мною физически. Что?
– Ничего.
– Мне послышалось, что ты что-то сказал.
– Нет.
– Я не уверен, что сейчас надо перейти к моему сну. У нас осталось не так много времени… ну хорошо, я лучше расскажу его, чтобы ты опять не говорил, будто я увиливаю. Я отправился досыпать, а Кальдерон засел на кухне с моим отцом, который тоже проснулся. В конце концов начались звонки от его жены… не могу точно сказать, это случилось тогда или чуть раньше того, как мне приснился этот сон. Большинство деталей я забыл… но то, что я помню, имеет отношение к тебе, и это примерно следующее – более или менее. Место действия – в какой-то маленькой гостинице, стоящей на берегу озера в окружении отдаленных гор… возможно даже, что все это находилось не в Израиле. Я многого в этом отношении не запомнил, но что запомнил, так это ступени… и что у лестницы было два пролета. Один, по которому я поднимался, был пологим и светлым, а рядом, словно они были пристроены по ошибке, шли ступени собственно здания, которыми, похоже, не пользовались. Они были высечены из грубого старого камня и покрыты красной ковровой дорожкой, растрепанной по краям… лестницу продувал ветер, она вела в комнаты, предназначенные для сдачи, из большинства которых постояльцы давно уже выбыли. В них я мог разглядеть разобранные кровати, чьи-то личные вещи, разбросанные там и сям: полотенца, заколки, использованные клочки ваты, разноцветные халаты… На первом этаже, на который я попал в последнюю очередь, я заметил сидящего у окна – бог знает, как он туда забрался – преподавателя английского из вечернего лицея-экстерната, в котором я учился двенадцать лет назад. Мы прозвали его «мистер Фокси», но это никак не связано было с его настоящей фамилией – его, немецкого еврея, фамилия звучала как Нейштадт, или Фрейштадт, мрачный старый холостяк, сокрушенный в свое время финансовой катастрофой неудачник, потерявший свой бизнес и не нашедший ничего лучшего, как стать преподавателем английского в вечерней школе. Он всегда ходил в зимней одежде – высокий и лысый, в очках, с опущенными плечами и желтой кожей – весь, за исключением его пальцев, которые были желтыми от никотина… и говорил с нами только по-английски, потому что только это возвышало его над нами. Сейчас он сидел в этом… ну, скажем так, строении в расстегнутой белой рубашке, ожидая чего-то или кого-то в этой похожей на столовую комнате, заставленной столами. Я не знал, помнит ли он меня, но подошел к нему. Он говорил со мной, как и прежде, по-английски, но это был такой английский, который я свободно понимал, так что слушал его безо всяких проблем… слова, смысл сказанного был мне понятен так же, как если бы он говорил на иврите. Не удостоив меня даже взглядом, он объяснил, что ожидает своей охоты. Я думаю, что он стосковался по мясному блюду, но он дал ему английское название ОХОТА… звучало это так, как если бы он был английским аристократом или владельцем поместья… так это, по крайней мере, выглядело. Ты меня слушаешь?
– Да.
– Это выглядело абсурдом – то, как этот невзрачный человек сидел там, рассказывая мне о своей ОХОТЕ, которая должна была возникнуть откуда-то из леса – очевидно, он подразумевал, что оттуда, из леса, кто-то принесет ему уже готовое блюдо, поскольку в самой комнате я не обнаружил ничего похожего на кухню. Но он, внезапно перегнувшись через подоконник, стал вглядываться во что-то внизу. И, проследив за его взглядом, я увидел заросли кустарника, сквозь которые был протянут толстый пожарный шланг, из которого текла вода. Где-то там, внизу, видимо, что-то происходило, мне почудилось какое-то движение, после чего струя воды стала ослабевать, а затем и вовсе исчезла, как если бы кто-то завернул вентиль…
– И?!
– Это все.
– Это все? В этом месте твоего сна ты и проснулся или отправился досыпать?
– Нет, я проснулся. Звонил телефон, и я мог расслышать, как он кого-то о чем-то умоляет…
– А проснувшись, ты испытал тревогу?
– Может, ты отстанешь от меня с этим? Нет… не было никакой тревоги… меня просто разбудил телефонный звонок. Но если бы я отправился досматривать свой сон, то уверен, что первым делом спустился бы вниз посмотреть, куда прикреплен этот шланг и кто его перекрыл.
– А этот учитель английского… как ты сказал его звали?
– Ученики звали его «мистер Фокси». Потому что он был похож на длинную серую лису.
– Возникали ли у тебя какие-нибудь ассоциации, связанные с ним? Видел ли его когда-нибудь позднее?
– Нет. Он для меня абсолютно ничего не значил. Я даже не догадывался, что он занял какое-то место в моем сознании. Я не видел его все эти годы… и никогда не вспоминал о нем… почему же нечто подобное произошло?
– Ты хорошо успевал по английскому?
– Нет. Был одним из самых худших. Совершенно не приспособлен к учебе. Никогда не надеялся даже сдать выпускные экзамены…
– Были ли еще предметы, по которым ты не дошел до конца учебы?
– Нет. Я думаю, английский язык был единственным… Поскольку я как-то разом потерял интерес к получению багрута[6], я больше экзаменами не интересовался.
– А когда ты начал посещать вечернюю школу? Этот лицей. После учебы в средней школе?
– Примерно через год.
– А до того, в школе, в которую вы ходили… отец твой тоже работал там преподавателем?
– Да.
– А твоим учителем он когда-нибудь был?
– Нет. Он преподавал только у восьмиклассников.
– Ну и из-за чего же ты бросил школу?
– Кому это интересно? Мне – нет.
– Не допускаешь ли ты, что причиной было твое нежелание учиться именно у него?
– Ох… может быть, и так. Это возможно… ну, если я и думал об этом, то как-то по-другому. Могла быть эта причина… могли быть и другие, а эта – одна из них. Все это могло быть… только каким образом это поможет нам разобраться с моим сном?
– Этот преподаватель английского… ты говорил, что он для тебя был фигурой довольно второстепенной… уверен ли ты?
– Уверен абсолютно.
– Но во сне подобная второстепенная, малозначащая фигура может быть ширмой для других. Она этих других скрывает… более значительных.
– Не слишком понятно…
– Этот… мистер Фокси… он более или менее ровесник твоего отца… и подобно ему работал учителем… приходилось ли тебе когда-нибудь сталкиваться с ним?