– Никогда.
– Но ты провалил его предмет. Даже если это и правда – все равно он преподавал единственный предмет, по которому ты провалился, из-за чего и не смог в конечном итоге получить диплом.
– Для меня этот факт не имеет абсолютно никакого значения.
– Но ты ведь не станешь отрицать, что в каком-то смысле это тебя задело…
– Нет. Ничего подобного. Но тем менее продолжай.
– Учитель говорит по-английски, но ты тем не менее понимаешь его так, словно он говорит на иврите. Теперь твой отец обосновался в Америке, обретя новую, английскую идентичность. Невзирая на это, его прежняя, еврейская идентичность продолжает оставаться здесь…
– Продолжай. Я тебя слушаю. И пока что не могу сказать, что ты прав. Или – что ты не прав.
– Учитель из твоего сна изменился. Обычно он ходил в толстой зимней одежде, а здесь он внезапно предстал в белой летней рубашке. Он был не похож на себя, прежнего… изменился… точно так же, как, по твоим словам, изменился твой отец… ты ведь говорил об этом… о его новом, молодцеватом стиле, о том, насколько артистично стал он выглядеть. Я пытаюсь на эти факты опереться. На детали, о которых ты упоминаешь в твоем сне: преподаватель, сидя у окна, ожидал насыщения какой-то сытной пищей благодаря его ОХОТЕ… А твой отец прошлым вечером что делал? Он тоже ОХОТИЛСЯ, только за красным БОРЩОМ. Сходство прямо бросается в глаза: красное… как кровь… и там и здесь. Мне показалось или нет, что аппетит твоего отца определенно расстроил тебя? Он стал похож на другого учителя, который для тебя ничего не значит, обрел другую личину, маску – не без твоей, кстати, помощи. Зачем ты надел ему очки и наградил лысиной? Кому и для чего понадобился подобный камуфляж? А это случилось потому, что на самом деле ты думал о нем… Потому что сон вывел наружу некие твои затаенные желания. Тебе нужно было спрятать их в других образах, чтобы защитить самого себя и в то же время дать, найти для них какой-то выход. Какой именно – это и предстоит нам выяснить.
– Я внимательно слушаю тебя. И снова – не говорю, что ты прав. Так же, как не утверждаю обратного. Однако у меня возникает один небольшой вопрос: эта теория камуфляжа, скрытности, подмены – она общепринята или ты сварганил ее специально для меня?
– Можешь не сомневаться – она принята повсеместно. В нашей работе это – букварь. Любой сон – это попытка подмены одного другим – так работает эта система.
– Но что, по-твоему, я пытался скрыть?
– Нечто, имеющее отношение к твоему отцу… или к твоим намерениям, связанным с ним. Это уже твое дело разобраться с этим. Потому что с самого начала твой сон ясно свидетельствует и о тебе самом, о попытке твоей самоидентификации… Да и все остальное также имеет отношение к тебе. Я сужу об этом на примере упомянутых тобою двух лестниц. Ступени в твоем сне означают наличие у тебя сексуальных желаний, сам факт подъема по ним и спуска есть не что иное, как сам половой акт…
– Считаешь меня за дурака? Да?
– Даже не думаю.
– Тогда пытаешься выглядеть дураком сам.
– Не умничай, а слушай. Это классический символ, а в твоем случае он выражается с предельной ясностью. Ты поднимаешься по лестнице одного вида, прямой и светлой. Но тут же, рядом, вьется лестница совсем другая – темная, продуваемая насквозь ветром, ведущая неведомо куда, без всякой пользы, и покрыта она красным, старым, потрепанным ковром. Заметь, на всякий случай, снова красный цвет. И приводит эта лестница тебя в комнаты, уже, похоже, давно оставленные жильцами, – мне совершенно ясно, что женщинами: полотенца, заколки, клочки использованной ваты, разноцветные женские пожитки… Между двумя этими лестницами – разделяющий их пролет, который ты не пробовал даже преодолеть; небольшой и не столь уж такой опасный, он, без сомнения, оказался бы тебе под силу. Что это ты сказал мне несколько минут тому назад? «Есть сколько хочешь женщин, которых я могу…»
– Это начинает звучать ужасно по-талмудически.
– Но сны и работают по-талмудически, используя абстракции, смещения и смешения. А твоя задача – интерпретировать их, отделяя одно от другого, надеясь восстановить разорванные связи, и попытаться понять, что они хотят тебе сказать.
– Следуя твоей логике, что я должен был понять, увидев пожарный шланг в зарослях кустов?
– А у тебя самого не возникает в связи с этим каких-либо ассоциаций?
– Никаких.
– А само это место ты не смог бы узнать?
– Нет. Я, по-моему, сказал тебе, что оно не похоже было на Израиль.
– Может быть, это место напоминало тебе о твоем детстве?
– О моем детстве? Я бы не сказал…
– А может быть, оно ассоциируется у тебя с тем местом, в котором сейчас находится твоя мать?
– Моя мать? Там? Нет… тот кустарник… там не было таких зарослей. И вообще…
– Но место… больница… она ведь находится неподалеку от моря… по пути к северу…
– То, что мне приснилось… никакого моря там не было, было рядом маленькое озерцо… окруженное горами. Пейзаж, похожий на Швейцарию. Да, я отчетливо помню горы, окружавшие его.
– Тогда это может быть Хайфский залив. Он изогнут плавной дугой, подобно арке. Во сне ты по своим внутренним причинам плавно замкнул… и получил озеро… А?
– Значит, ты полагаешь, что горы на заднем плане – это не что иное, как гряда Кармель?
– Очень может быть.
– Нет. Это не то, что там было. И ты не можешь принудить меня силой, чтобы я с тобой согласился.
– Я и не пытаюсь. Я хочу только одного – пробудить в тебе собственные твои ассоциации.
– Это было сказочное место… могу я в своем сне создать новое место действия?
– Можешь. Но обычно все новое оказывается составлено из старого. С пейзажами – то же самое.
– Хорошо. Пусть это будет именно такой случай.
– Может быть, ты вспомнишь еще какие-нибудь детали?
– Нет.
– А в зарослях… не было никого?
– Нет. Правда, что-то там шевелилось… что-то двигалось. Это было как-то связано с…
– С пожарным шлангом?
– Да.
– А шланг… сам по себе… не напоминает о чем-либо? Что-нибудь означает?
– Боюсь, что нет.
– Какова была первая твоя мысль, когда ты его заметил?
– Ну… не знаю… это был просто пожарный рукав, шланг, который лежал на земле, почти сливаясь с ней. И такого же коричневого цвета, немного более светлого в том месте, где он выползал из зарослей, – это было отчетливо видно в свете заходящего солнца. Вода вытекала из него… а потом струя вдруг иссякла… как если бы кто-то закрутил вентиль… или согнул рукав, перекрыв течение.
– Может – приподняв? Так, что он встал… и вода перестала…
– Ты говоришь – встал?..
– Э-э, брось… не приписывай моим словам то, чего в них нет… я имею в виду, что кто-нибудь, проходя мимо, просто наступил на рукав, и полив прекратился… А учитель… он что-нибудь произнес? Как-то среагировал?
– Нет. Впрочем, я не обращал на него внимания. Сейчас мне кажется, что связано это с тем, что он ожидал, когда из леса ему принесут результат его чертовой ОХОТЫ.
– А что ты почувствовал, увидев, что вода уже больше не течет?
– Я подумал, что там, в кустах, кто-то есть… и что он должен появиться… и тут я проснулся. Я должен был услышать, о чем говорят между собой Рафаэль и мой отец… и о чем Рафаэль умолял кого-то по телефону…
– Давай вернемся немного назад. Пейзаж… горы… озеро… кустарник… что все это вызывало в тебе?
– Полагаю, что об этом сказать мне должен ты. Может быть, это были тоже некие символы. Мне бы это понравилось, да, скорее всего… Нет ли у тебя какой-нибудь книги… пособия… ну, чего-то вроде словаря, который толковал бы язык символов… так, примерно, как ты растолковал мне символы лестниц… и где бы мы нашли соответствующие смыслы кустов, пожарного рукава, заката…
– Боюсь, что все это не так просто. Попробуй ответить сам – только быстро. Какова была твоя первая мысль?
– Если быстро, то первая мысль была совсем никакой… и если медленно – тоже.
– А ты копни здесь поглубже… или ты хочешь спрятаться за своими защитными стенами?
– Спрятаться – от чего?
– Я не знаю. Но чувствую, что истинное значение сна скрыто здесь.
– А мне на самом деле нечего тебе сказать. Голова совершенно пустая. Совершенно. Все это ведь, в конце концов, не больше чем фантазии…
– Нам с тобой не нужны отговорки. Кого мы обманываем? Себя? У нас в руках есть ключ. Я могу только предполагать. Ты пришел ко мне с возникшими у тебя проблемами из-за твоего бессмысленного, я бы сказал, обезвоженного сна, похожего на обглоданную, сухую кость… но теперь ты и сам видишь, что сны разговаривают с нами на своем собственном языке, используя свои способы организации. Если ты можешь еще больше углубиться в них, мы – быть может – узнаем наконец, какое послание они несут нам.
– Мне очень трудно думается под таким нажимом.
– Что ж… тогда давай оставим все до лучших времен.
– Я чувствую такую пустоту… ты досуха выжал из меня все… этот сон… и все в нем… происходило в такой темноте…
– Я думал, что слышал от тебя о ярком свете…
– Светло было только снаружи, возле кустов. А я стоял у окна. В кромешной тьме.
– Хорошо. Оставим это пока. Мы можем вернуться к этому эпизоду в любую минуту. Ты не собираешься проводить своего отца в воскресенье?
– Я? С чего бы это вдруг? Это что, мой сыновний долг? Им же, уверен, будет лучше без меня. А я увижу его этим вечером у сестры за пасхальным седером.
– А твоя мать?
– Она останется в больнице. Что мы можем поделать? Это только в плохих рассказах бывшие супруги после развода проводят первую ночь под одной крышей. Реальность обычно отличается от литературы.
– Оставалась ли она там, у себя, на пасхальный седер в прошлом году?
– Нет. Она всегда проводила его у моей сестры. Кроме самого первого года. После этого мы получили официальное разрешение забирать ее на праздники.
– Разрешение… от кого?
– От больничной администрации.
– Разве она была в то время в такой плохой форме? Я думал…