– Как я рад видеть вас, ребята. Мы скоро закончим купать Ракефет. Я совершенно мокрый.
Кедми, неуклюже стоявший посреди комнаты, прищурившись, смотрел на них.
– Он сейчас зарабатывает у нас профессиональный стаж няньки.
Они принужденно улыбнулись.
– Давайте садитесь. Где попало. Кавардак, который вы видите, – это фирменный знак семьи Каминка. – И, подавая пример, Кедми первым опустился в просторное кресло.
И Дина, и Аси вопросительно посмотрели на меня, не произнося ни слова и не глядя друг на друга, словно между ними пролегла пропасть. Мне следовало отправиться в мою комнату для дальнейших сборов, но я вместо того шагнул к ним – так и не одевшись, а затем обнял и поцеловал Аси, который тут же отстранился от меня.
– Да не бойся ты… Это всего лишь вода. А вообще – спасибо, что заехали, – пробормотал я с чувством.
Он не ответил. Я повернулся к ней, собираясь обнять ее тоже, но она уклонилась, очевидно смущенная моей наготой. Улыбнувшись, я наклонился, чтобы понюхать букетик, который она держала, но она только крепче сжала его в кулаке, протянув мне свою прохладную руку.
– Как поживаете? – спросила она.
– Как видите… Я здесь последний день… А как прошел ваш седер?
– Как и положено, – встрял Аси, бросив на нас пронзительный взгляд.
Она даже глазом не моргнула.
– А как поживают твои симпатичнейшие родители?
– Хорошо, спасибо.
– Не хотел бы уехать, не попрощавшись с ними. Наверное, удобнее всего позвонить им прямо сейчас.
– Они будут очень рады. Но не сейчас… Лучше позже вечером. Они не отвечают на звонки во время религиозных праздников.
– Да, да. Конечно. Вечером, значит. Я должен был об этом помнить.
И тут я положил свою руку на ее хрупкое плечо.
Яэль появилась из ванной с малышкой, вымытой и причесанной, и буквально упакованной в белоснежный подгузник. Коротко вскрикнув от восторга, Дина всунула в руки Яэли цветы, взамен получив Ракефет, и прижала к себе сверток грациозным движением. В эту минуту в комнату вступил Цви, был он свежевыбрит и одет как франт. Оглядевшись, он кивнул Дине.
– Было еще темно, когда вы уезжали из Иерусалима? – спросил он, после чего подошел к своему знаменитому уже младшему брату и тепло его обнял; Аси, сделав неловкую попытку освободиться от объятия, вопросительно посмотрел на Яэль. Затем, подойдя к Яэли, Цви с неожиданной застенчивостью прижался к ней как-то по-сыновьи и нежно ее поцеловал. Я испытал острый укол зависти. На какое-то время мы все словно потеряли дар речи. Кедми, развалясь в кресле, насмешливо поглядывал на нас. А затем пробурчал так, что каждому было слышно:
– Ну, давайте, давайте… Не стесняйтесь. Целуйте друг друга, проклятые русские большевики… А нацеловавшись, доставайте свои ножи и режьте друг друга на кусочки. И отправляйтесь к самовару пить чай…
Я был так ошеломлен, что буквально застыл на месте. Что за гнусный характер! Как у него только язык повернулся сказать такое. Но похоже, что остальные просто его не расслышали. А у меня все поплыло перед глазами. Холодный ветер, ворвавшись через окно, заставил меня задрожать. Я поспешил к себе в комнату и вытащил сложенный белый свитер из саквояжа. Пальцы мои нащупали часы. Они все еще показывали восемь, похоже, они остановились. В раздумье я подержал их некоторое время, а затем положил обратно. Снова просмотрел свой паспорт и билет и нашел доверенность для Аси, которую сложил и сунул в карман брюк. Внезапно у меня закружилась голова. Как пережить все это?
Пропасть между ними оставалась все той же, в глазах моих стояли слезы, тень моя куда-то сместилась, вытащенный было из-под кровати саквояж я затолкал обратно и из последних сил убрал беспорядок вокруг меня. Еще несколько часов, еще чуть-чуть. Держись. Улыбайся. Они собрались специально, чтобы порадовать тебя. По-прежнему ты в их глазах – глава семьи. Несмотря ни на что. А ты боялся позора. Ты видишь – твое исчезновение из их жизни – это не эпизод. Это событие. Может быть, даже катастрофа. Ожидали ли они такого поворота? Похоже, что нет. Похоже, что в их жизни разрыв ваших отношений разбивает им сердца. А ты видишь нагую еврейскую вдову с гладкой, без единой волосинки, кожей, простершуюся на постели. Образец фригидности. И себя ты видишь – потеряв голову от страсти, ты целуешь каждую клеточку ее тела, испытывая одновременно невообразимую нежность и неутолимую похоть. Но кто мог бы предположить, что в результате всего этого появится ребенок?
Гадди входит в комнату:
– Мама спрашивает, не хочешь ли ты чаю?
– Конечно, я выпью, старина. Пойдем вместе. – И я прижимаю его к себе, большого, неуклюжего. – Иди к Аси и покажи ему своих шелковичных червей и коконы. Когда он был в твоем возрасте, он тоже очень любил ставить опыты.
Я вытер свои слезы, надел рубашку и галстук, причесался и вышел к остальным. Яэль и Дина были в детской комнате с малышкой. Цви убирал постель под наблюдением Кедми. Аси стоял в стороне на балконе, стоял, курил и любовался открывающимся видом, весь погруженный в мрачные свои раздумья. Может быть, он вспоминал, как сам себе нанес удар там, в маленькой библиотеке? Или о том, как бросил в воздух соглашение о разводе? Что с ним происходит? Что с ним не так? Сломленный, опустошенный, не выдержавший испытания ее красотой. Гадди пытается привлечь его внимание своей коробкой с червями и коконами. Аси машинально кивает и глядит на меня. Я подхожу к нему.
– Жаль, что мы так и не сумели организовать наше время, чтобы побыть вдвоем, правда? Этот чертов такой короткий визит… Это он во всем виноват…
– Ну так как все там было?
– Где?
– Там, где вы были.
– Лучше, чем можно было ожидать. Но я ведь уже все рассказал тебе по телефону. Сама церемония оказалась предельно короткой.
– Так или иначе, все закончилось.
– Да.
– А мама?
– Что ты имеешь в виду?
– С ней тоже все было в порядке?
– В каком смысле? Да…
– Она вела себя тихо?
– Вполне. Почему бы ей вести себя иначе?
– Яэль сказала мне, что один из рабби доставил всем неприятности.
– Да… Но он не слишком в этом преуспел. Молодой фанатик… К счастью, рабби Машаш призвал его к порядку.
– А она… Что, она и на самом деле хотела, чтобы ее выписали? Врачи на это готовы пойти?
В его голосе явно прозвучала тревога.
– Я не знаю. Возможно. Во всяком случае, ее лечащий врач сказал, что не видит никаких противопоказаний.
– Но если так… Куда же она пойдет? – Он не дает мне договорить, и я слышу его частое дыхание, словно у него одышка.
– Я на самом деле не знаю, Аси. Она может идти куда захочет. Теперь она ваша. Целиком. Ваша, а не моя.
– Что… Никаких даже намеков о ее планах?
– Нет. Я не стал выспрашивать ее о них.
– Не говорила она что-либо об Иерусалиме?
– Об Иерусалиме?
– Ладно, забыли…
Он и в самом деле ненавидел ее.
– Ты ведь знаешь, что я… словом, я должен передать тебе доверенность, чтобы ты мог официально оформить передачу ей моей доли собственности на квартиру.
– А почему ты решил доверить это мне? Почему не Цви… или Кедми?
– Потому что я хочу, чтобы это сделал именно ты. Цви может прийти в голову все что угодно, вплоть до… Ты знаешь, каков он, чуть дело коснется денег. А что до Кедми… Это не его бизнес. Я хочу, чтобы именно ты позаботился обо всем. Это не займет у тебя слишком много времени.
Он слушает меня, не произнося ни слова.
– Ну, а как вообще идут твои дела, Аси? Как поживает твоя Вера Засулич?
Захваченный врасплох, он пошел пятнами:
– При чем здесь Вера Засулич?
– Я как раз думал о ней. Твои студенты… Я вспомнил о тех нескольких минутах твоей лекции, которую мне довелось услышать… Я был просто в восторге от того, как ты это делал… Как излагал свои идеи… Я говорю совершенно честно. Все это меня просто потрясло. Пожалуйста, не забудь прислать мне свои публикации. Обещаю тебе ответить… Мне просто стыдно, что тогда я не… До сих пор не могу себе простить…
– Забудь это…
Цви опять появился в комнате, дружески болтая с Диной. Кедми демонстративно продолжал сидеть в кресле с газетой, насмешливые его маленькие глазки поглядывали в разные стороны, выискивая цель для очередной реплики.
Яэль готовила чай. Становилось все светлее, но теплее не стало. Похоже, что длинные портьеры задерживали солнечные лучи, но, так или иначе, день набирал силу. В отличие от весны. Сквозь окна, открывавшие прекрасный вид на белые домики, окаймленные зелеными рощицами, доносился приглушенный шум невидимой автодороги с ее потоком машин. Яэль расставила чайные чашки, тяжелое лицо ее раскраснелось от удовольствия, может быть, еще и потому, что накрывать на стол ей помогала Дина с ее удивительной грациозностью. Я улыбался, глядя на нее, и почему-то ожидал, что она захочет со мной поговорить, хотя до настоящей минуты она скорее избегала общения со мной, не исключено, что оставив его на потом. Гадди принес поднос, полный горячих лепешек, пит… Аси расспрашивал Кедми о новостях и получал развернутые объяснения. Цви разразился потоком сомнительных острот, а я разглядывал свое потомство, волею случая собравшееся вместе – и вместе со мной. А затем перевел свой взгляд на окно и в последний, по-видимому, раз увидел вдалеке, у самой границы с Ливаном, вырисовавшийся с поразительной четкостью высокий белый утес Рош-а-Никра.
Что ж… Родина навсегда останется родиной. Именно отсюда начинается сладкий сердцу горизонт. Здесь возникают звуки, которые я слышу, где бы я ни находился, – тонкий посвист ветра, шум ленивого прибоя, щебет птиц. Моя страна… которую я покидаю. Моя семья, которую… которая… Вот сидит она вокруг меня… Безостановочно и даже самозабвенно как-то все пьют чай. Быстро исчезают с подноса горячие лепешки. Прозрачен мерцающий свет. Обрывки разговоров. Цви вспоминает о каком-то из своих недавних приключений. Я поражаюсь красоте его речи – даже не верится, что это он. Я думаю без конца все о том же – каким они увидели меня в этот раз. Быть может, последний. Разочарованы ли они? Или они отказались наконец от роли моих судей? Вот я сижу среди них – старый, потерпевший поражение отец. Странный тип. Неудачник. Кедми продолжает просвещать всех в отношении политики. Я вижу, как в глазах Аси загорается полемический