Кальдерон, до сих пор не произнесший ни слова, подал голос:
– Итак… что вы решили?
– Мы собираемся навестить в больнице маму. Вы можете нас довезти?
– Конечно.
– Твоя жена в Тель-Авиве, должно быть, сходит с ума?
Кальдерон горестно закрывает глаза, слабое подобие улыбки кривит его тонкие губы.
– Ну и что? Допустим, что на праздники в кои-то веки я сменил одну семью на другую…
Появляется официант. Он принес счет и, передавая его Кальдерону, что-то шепчет ему.
Кальдерон рассматривает счет.
– Готов принять участие, – говорю я.
– Абсолютно лишнее. Для меня это удовольствие.
Цви смеется:
– Можешь ему верить. Для него это на самом деле удовольствие.
Я гляжу ему прямо в глаза:
– Так ты на самом деле готов продать квартиру?
Он, побледнев, поворачивается к Кальдерону:
– Ты должен обязательно разболтать все на свете? Трепло ты поганое, вот кто ты!
На Кальдерона страшно смотреть.
– Я… Я… нечаянно. Прости меня. Я был уверен, что твой отец уже знает…
– Тебе мало того, что я тебя… Ты хочешь получить еще и все остальное.
– Нет… Я не хочу… Я… подожди минуту… Цви…
– Все. Заткнись! С меня хватит. Ты – жалкий предатель!
Гадди дергает меня за рукав:
– Мы ждем только тебя.
Кедми трубит в свой рог. Надо садиться в машину. Дина и Яэль с малышкой уже сидят внутри. Ракефет все еще кричит. Дина даже не попрощалась с Аси. Двигатель рычит. Я втискиваюсь внутрь.
Ракефет надрывается.
– Что с тобою, Ракефет? Где болит?
Машина, пятясь, выезжает из ворот. Какие-то несколько секунд я могу видеть всю троицу, стоящую поодаль. Аси удерживает Кальдерона, который борется с ним за свое право встать перед Цви на колени.
– Сейчас он упадет, – говорит Гадди.
Который сейчас час?
Внезапно, безо всякого перехода, Ракефет умолкает.
– Точь-в-точь как было тогда, – кричит, не в силах сдержаться, Гадди.
Кедми останавливает машину.
– Сейчас она наконец замолчала. Она просто не хотела, чтобы я получил свой десерт. А ведь там готовили чертовски вкусно. Может быть, вернемся?
– Ради бога, Кедми, – кричит Яэль. – Давай домой.
– Вы тоже называете его Кедми? – удивленно спрашивает Дина.
– Никому не приходит в голову называть меня по имени. Хотя просто сказать «Израэль» было бы вполне достаточно. Тот парень чертовски хорош… Но почему Цви так над ним издевается, а?
– Выкинь это из головы, Кедми, и поехали уже. Подумаешь об этом потом.
Но хорошее настроение Кедми никто не может испортить. Он весело насвистывает, и тень от машины словно бежит за нами наперегонки по обочине тротуара. Улицы пустынны. Тихий праздничный послеполуденный час. Погода снова, похоже, готова измениться, и в воздухе пахнет дождем. Ракефет сидит, соски во рту у нее нет, широко раскрытыми глазами она смотрит прямо перед собой. В глазах этих нет и следа недавних слез.
– Что с ней происходит? – тревожно вопрошает Яэль.
– Ничего особенного.
– А который сейчас час?
– Времени достаточно, Иегуда, – отвечает Кедми, небрежно держа руль, – чтобы вы улетели от нас на другой конец света. Вы вообще счастливчик. Большинству из нас предстоит закончить свой жизненный путь с Бегином…
– Но разве сам ты не голосовал за него? – в недоумении спрашивает Яэль.
– Это абсолютно ни о чем не говорит. – Он разражается смехом, и руки его, лежащие на руле, исполняют какой-то замысловатый танец.
Квартира погружена в полутьму. Ракефет спит, запрокинув голову. Яэль, похоже, несколько успокоилась.
– Чего она хотела? – размышляет она вслух. – Что с ней вообще происходит? – И с этим она укладывает малышку в постель. Гадди уходит в детскую и тоже ложится, он лежит на спине, положив одну руку на грудь. Вся квартира кажется неопрятной. Грязные чашки для чая. Брошенная на пол открытая сумка Цви. Кедми подходит к холодильнику и достает из него большую плитку шоколада.
– Кто хочет? – предлагает он. – Сладкое к сладкому.
– Мы с Диной побудем пока в моей комнате, – говорю я Яэли. – Она хочет показать мне кое-что.
Яэль и Кедми исчезают в своей спальне. Дина усаживается на мою кровать, сбросив туфли и поджав под себя ноги, отливающие золотом в ее шелковых чулках. Она сидит, выпрямившись, – это видно даже по тени на стене. У меня голова кружится от выпитого вина. Она достает толстую пачку бумаги, исписанную убористым почерком, из своей сумки и, вдруг зардевшись, смотрит на меня.
– Вы будете первым, – мягко говорит она.
– Каким образом? Разве Аси не читал это?
– Нет.
– Нет?.. Но почему?
Она неопределенно пожимает плечами. Странная девушка. Сейчас она похожа на черную свечу, горящую синеватым пламенем.
– Скажи… между вами… что-то стряслось?
– Что заставляет вас так думать?
– Я чувствую это… нечто вроде вооруженного перемирия между вами. За целый день вы не обменялись даже словом.
– Верно. Мы давно уже не злоупотребляем разговорами.
– Но почему?
– Так получилось.
– Могу ли я хоть как-то вам помочь?
– Боюсь, что в этом случае – нет.
– Но сколько… сколько времени вы уже не разговариваете?
– Со среды.
– Прошлой недели?
– Да.
– Я не удивлюсь, если у него все это время настроение не из лучших. После среды. Он ведь посетил вместе со мной в тот день больницу. Там, поверь мне, было совсем непросто. И его вины в этом не было.
– Да. Я знаю. Он рассказал мне, что прямо перед вами поранил себе лицо.
– Он тебе об этом рассказал?
– Да. Я знаю обо всем в деталях. Но дело не в этом.
– Так в чем же?
– Сейчас я не готова об этом говорить. – Внезапно в ее голосе прозвучало нетерпение. – Вы готовы меня слушать?
– Слушать?
– Да. Выслушать то, что я хочу вам прочитать.
– Прочитать? Ах да, ты хочешь прочитать это без свидетелей, верно. Отлично, идея вовсе не плоха. Если ты предпочитаешь такой путь… Прекрасно. Я сяду вот сюда. Как называется эта вещь?
– Пока еще никак. Но сейчас это и не важно… Вы должны только обещать мне, что честно выскажете свое мнение…
Она достала из своей сумки очки и надела их, отчего ее красота только выиграла. И сразу начала читать низким, звучным, чуть-чуть хрипловатым голосом, по мере чтения становясь все более и более серьезной. Взгляд ее не отрывался от текста, а лоб прочертила мягкая, едва заметная морщинка. Проза ее была сложной, предложения длинными и замысловатыми. Ее стиль я назвал бы эклектичным. В некоторых абзацах она употребляла только имена существительные, без глаголов. Описан был иерусалимский вечер, увиденный глазами женщины, секретарши средних лет, возвращающейся домой с работы, устало шагающей по улице; она заходит в банк; все это время мысли ее заняты желанием обрести ребенка. Длинные описательные пассажи, нередко повторяющие самих себя, но отличающиеся по тону, в зависимости от самоощущения героини. Слова многосложные, с тремя, а то и с четырьмя ударениями, что придает тексту определенную музыкальность. Небо за окном становится все более мрачным. А в квартире царит уютная тишина. Дина устраивается поудобнее, подогнув под себя свои стройные ноги, и уже не отрывает взгляда от рукописи, читает она медленно и четко, произнося каждое слово разборчиво, читает, не поднимая головы, словно боясь встретиться со мною взглядом.
– Дина, извини… Может быть, нам лучше зажечь свет?
Она качает головой и продолжает чтение. Я пытаюсь изо всех сил сохранить концентрацию, но… Помимо моей воли существуют мысли о судьбе квартиры в Тель-Авиве. Если Аси не сумеет воспрепятствовать ее продаже, она останется без крова над головой, и вина за это снова ляжет на меня. В доме не раздается ни звука… Но внезапно я слышу чье-то тяжелое дыхание. Оно доносится до меня из-за стены за моей спиной, там, где моя комната граничит со спальней Яэли и Кедми. Неужели там кто-то хрипит? Кедми? Я прислушиваюсь… и застываю. Это действительно он, вернее, они, и они занимаются любовью. До меня доносится голос, и это голос моей дочери… Такого голоса я никогда у нее не знал.
– Что… что… что ты со мною делаешь? Еще… да… да… да…
Сомнений быть не может – это вскрикивает, это стонет Яэль… Ну, что ж, они занимались этим много раз… Я неуклюже поднимаюсь со стула и перехожу на другое место, у окна. Дина бросает на меня недовольный взгляд, я сбиваю ее с ритма, в голосе ее звучит упрек, когда она говорит:
– Вам уже надоело? Или я могу продолжать?
– Конечно продолжай.
И она продолжает, как продолжаются, становясь все более слышными, стоны и тяжелое дыхание за стеной. Но Дине в эту минуту не до чужих страстей. Ее героиня, секретарша какого-то офиса, женщина лет тридцати, кратковременно побывавшая замужем, собирается похитить ребенка и садится в автобус, идущий в новые районы Иерусалима, где это можно проделать, как она полагает, легче всего. Описание места действия более всего напоминает мне район их собственного с Аси проживания. Она обращает внимание на некую женщину с ребенком в коляске и следует за нею в супермаркет. Описание всех действий героини становится все более и более детализированным.
Стоны и скрипы за стеной слышны уже совершенно явственно. Теперь уже стонет и хрипит, словно от удушья, Кедми. Словно там, за стенкой, издыхает животное. Или это все же Яэль? Разве мы все не подозревали, что за ее покладистостью и покорностью таятся, в самых глубинах кроткого ее существа, необузданные страсти? Пусть она не получила даже среднего образования. Стоны и хрип переходят в крещендо. Зрелище, которое лучше не представлять себе. Больше всего я боюсь, как отнесется ко всему этому, если услышит, Дина. Я торопливо пересекаю комнату обратно и приваливаюсь спиной к тому месту, откуда наиболее явственно доносятся звуки. Но она настолько погружена во все, связанное с рассказываемой ею необычной и причудливой историей, что не слышит ничего. Поток слов неостановим. Описание продавцов, продуктов, рекламируемых товаров… В этой неостановимости есть какая-то незавершенность, какой-то перехлест эмоций. И тем не менее талант у нее есть. Вопрос только в том, что в действительности пробудило подобные фантазии? Что вызвало их к жизни?