История мировой науки, созданная в СССР к этому времени, уже вполне соответствовала этой фантастической картине, которая была чистым продуктом позднесталинского ресентимента. Васильев воспроизводил ее в химически чистом виде, рисуя злобных иностранцев,
…тянувшим из тьмы
К российским сокровищам грязные руки.
Они-то и были для русской науки
Опасней холеры, страшнее чумы.
То в роли советчиков, то консультантов
Ломились к нам наглые эти врали
И крали проекты у русских талантов,
Тащили бессовестно, сколько могли.
Крикливо кичась европейским уменьем,
Носы непомерно высоко задрав,
Смотрели на русских они с сожаленьем –
Шпионы различных заморских держав.
В культуру России как будто не веря,
Кричали о бедности нашей степной,
А сами врывались в открытые двери,
Тащили сокровища всей пятерней.
При случае что-то невнятно проблеяв
О нищей, отсталой славянской судьбе,
Во всем понимая не больше лакеев,
Смотрели на нас они как на плебеев…
Завершалась поэма не столько гимном русскому ученому, сколько инвективами в адрес Запада:
Так пусть же запомнят на веки веков
На Сене, на Темзе, Гудзоне, Ла-Манше,
Что дивная песня воздушных винтов
Возникла у невских крутых берегов
Других голосов убежденней и раньше!
Да, истина видит: рожден самолет
Не братьями Райт и не Ленгли хваленым.
A скромным и доблестным русским ученым,
Разведчиком тайных небесных высот.
Случай с Можайским – только один из самых известных. Нечто подобное происходило едва ли не с каждым «русским приоритетом», к которому присасывались свои черемные и шипиловы.
Особенность кампании состояла не только в возвеличивании русских открытий и первенства, но и в поношении тех, кому они были приписаны. Она сопровождалась многочисленными контрпропагандистскими акциями. Так, к 50-летию открытия радио АН СССР отказалась от приглашения в Рим, поскольку, с точки зрения руководства Академии и партийного руководства, это означало бы признание приоритета за Маркони. Решение в октябре 1947 года принималось на уровне Политбюро. Далее последовали публичные протесты С. Вавилова, шумная кампания в советской печати против «итальянских фальсификаторов истории науки». Всеми этими акциями руководил ЦК и лично Суслов[377]. Именно с этого времени советская позиция становится непримиримой: если вчера еще говорилось только о русском первенстве, то сегодня речь уже шла о том, что русские открытия и изобретения были «украдены», а сами западные ученые всячески шельмовались. Маркони в этом смысле досталось больше других. Его имя стало в СССР нарицательным: он стал образцом западного ученого – вора и проходимца.
Иностранные ученые, какими они представлены в обслуживавшей кампанию литературе, – чистый продукт военного воображения. Это не оппоненты и даже не противники в науке, но враги. Нельзя вообразить, чтобы персонажи этого паноптикума относились к ученым, интеллектуалам или просто к просвещенной публике, чтобы с этими невеждами, проходимцами и мракобесами можно было о чем-то дискутировать. Такими они представлены, например, в пьесе Вс. Иванова «Ломоносов» (1953), состоящей из бесконечных дрязг «русского Ньютона» с академиками-иностранцами – англичанами, французами и главным образом немцами. При первом же появлении Ломоносов заявляет, что его коллеги не ученые, а торговцы: «Сии „академики“, чуя, что быть войне между Англией и Францией из‐за колоний, ну – товары у нас закупать. Кожи, лес, железо, зерно за границу везут во множестве. Кафтаны академиков, а лапы торгашей!» По ходу пьесы он называет их «неучами», «лжецами», «грабителями», «бездельниками», «прохвостами».
Пьеса пестрит авторскими ремарками типа: «Фигуры мнимоученых, вроде Уитворта, будут читателю теперь более понятны. Академики говорят по-французски, немецки, английски и чрезвычайно мало и чрезвычайно плохо – по-русски. Зато слова русские, вроде „кожи“, „зерно“, „лес“, „пшеница“, „чугун“, они выговаривают отлично!» Вокруг коммерческих интересов академиков вращается сюжет пьесы, кульминацией которой является сцена экзамена иностранцами учеников Ломоносова, когда выясняется, что разрешенные ими едва ли не все проблемы российской экономики фактически обанкротили иностранцев.
Уитворт. Я скупаю преимущественно кожи! Миллионы кож, ха!
Ломоносов. Да, много вложено денег. Стало быть, вам интересно знать, сколько же благодаря трудам сих ученых юношей русские заготовили новых товаров? Вдруг много? Вдруг да старые товары упадут в цене? И тогда выйдет, что вы их напрасно заготовляли-с?
Тревожное молчание.
Де-Рюшампи(изменившимся голосом). Вряд ли русские могут заготовить товаров столько, чтоб это отразилось на ценах мирового рынка!
Ломоносов. Спросите у сих юношей, они ответят вам.
Де-Рюшампи(после молчания). Я, пожалуй, спрошу. У меня, видите ли, приготовлено несколько кораблей с железом. Господин министр, интерес понятный?
Увидев представленные одним из учеников Ломоносова узорные кожи, выделанные при помощи специальной обработки, один из академиков поражен их качеством:
Уитворт(тыча пальцем то в Калину, то в кожи). Этот? Эти? Такие кожи – этот… мальчишка?..
Калина. Химия, сэр. Химия суть подражательница естества, и она столь же пространна, как сама природа. Химия разрушает или растворяет – и паки оживляет, и превращает в новое творенье природы!..
Уитворт. Ах, сэр! Я объелся теорией. Скажите лучше скорее, сколько времени вы дубили этот сорт юфти?
Калина. Этот сорт юфти, сэр, прежде старики дубили от осьмнадцати месяцев до двух лет, сэр. А теперь, сэр, самое большое дубим мы ее, с помощью химии, в срок от пятнадцати дней до двух месяцев.
Уитворт. В двенадцать раз сократили срок дубления? Боже!.. И сколько же вы таких кож заготовили, сэр?
Калина вопросительно смотрит на Иконникова. Тот кивнул.
Калина. К концу нонешнего года, сэр, заготовили более мильона штук.
Уитворт. Более миллиона штук юфти? А цена им, цена, сэр?
Калина. Да как обещали, раз в пять дешевле прежних.
Уитворт. Мои окупленные кожи в пять раз дешевле?!
Люкке. Умоляю, сколько выплавлено железа?
Иконников. Шелех! Сколько вы там выплавили железа?
Шелех(посмотрев в бумаги). Три миллиона пудов.
Люкке.
Уитворт. По цене?
Де-Рюшампи.
Шелех. По цене втрое дешевле прежней.
Люкке. Я разорен!
Уитворт. Господа, мы все разорены… (Калине). Поддержите меня, сэр… (Студенты отводят его к креслу, и он повисает на нем.)
Противники Ломоносова не просто зловещие карикатуры. Интриганы и злоумышленники, они строят против него козни. Так, провоцируя поединок Ломоносова с одним из якобы оскорбленных им академиков, они хотят гибели «русского гения». Их замысел разгадывает генерал Иконников в разговоре с Разумовским:
Политика есть направление государственных сил в заранее определенное и желаемое течение. Некоторые государства всегда стремятся направить Россию к степени беспомощного азиатского государства. ‹…› России, вследствие угрозы внезапного нападения, необходимо вооружаться. Ломоносов помогает и поможет нам вооружиться. И не кажется ли вам странным, ваше сиятельство, что сии иноземцы чересчур настойчивы в стремлении к дуэли?
Главный злодей в пьесе управляющий канцелярией Академии Шумахер для дискредитации Ломоносова в глазах знати составляет заговор против него:
Ломоносов сообщил Эйлеру новый открытый им закон сохранения материи и энергии. Нам давно пора опровергнуть этот закон. Сколь ни невежественны русские придворные круги, но и они уважают имя величайшего математика. И, если Леонард Эйлер поддержит новый физический закон Ломоносова, – мне будет труднее с ним бороться. Жаль, конечно, что академики мои мало влиятельны для Эйлера, ибо они бездарны и тупы. Но зато они яростные сторонники бога и престола! Что же касается плохих книг, которые они пишут и печатают, то зачем людям хорошие книги, если, по мнению богословов, человек вообще плох?
Будучи умнее и коварнее своих коллег, Шумахер готов пойти навстречу Ломоносову, надеясь на его провал: «Я дам ему сотни учеников! Ломоносов-то ведь, знаю, одной химии их учить не будет. А когда подойдет срок, туда приедет президент Разумовский… Немного надо разума, чтобы понять – профессор, желающий учить всем наукам, ни одной не научит. И тогда – за сие ученое шарлатанство Сенат отнимет у Ломоносова и лабораторию и учеников». Он даже пытается при помощи шантажа вовлечь в заговор жену Ломоносова, но она отказывается, заявляя ему: «Я не верю вам. Вы не простой и не добрый. Вы ненавидите и Ломоносова и Россию. А я люблю и Ломоносова и Россию. И верю в них».
Заговор против Ломоносова раскрывает все тот же Иконников. Появляясь в финале пьесы, этот «прибывший по именному повелению» генерал, как Deus ex machina, сообщает монаршую волю: Ломоносов торжествует, его враги повержены, но главное – он заставляет Шумахера публично зачитать письма Эйлера, которые тот скрывал:
Иконников. Эйлер не ответил ни на одно ваше письмо? (Показывая письмо.) А это? (Молчание). Вы получали, сударь, ответы Эйлера, но прятали их. Читайте же вот этот последний ответ вслух!
Шумахер(читает). «Все труды господина Ломоносова в области физики и химии не только хороши, но и превосходны. Ломоносов обладает счастливым гением для редких открытий в области физики, химии, электричества…»
Иконников.