Пожалуйста, только живи! — страница 3 из 4

Часть III

1

Казино называлось «Фортуна». Разноцветные буквы сияли над входом, сверкающим каскадом электрических брызг сбегая в темноту. Это заведение открылось в центре Москвы только недавно и было в этом сезоне самым модным местом.

Левка затащил сюда Риту, получив гонорар за макияж, сделанный им для клипа какой-то юной восходящей звезды, которую богатый папик жаждал протащить на небосклон отечественного шоу-бизнеса. Левка, только недавно окончивший ВГИК, успел уже приобрести некоторую известность в качестве художника по гриму, про золотые руки которого в приближенных к искусству кругах ходили приятные слухи. Левка получал достаточно много деловых предложений, но, продолжая мечтать о большом искусстве, эту работу считал поденщиной и гонорары от нее предпочитал спускать легко и весело, чтобы, как он сам говорил, не удариться в мещанскую практичность.

На этот раз он притащил Риту в это новомодное казино, и теперь девушка с интересом рассматривала просторный зал, по стенам которого метались разноцветные блики. В черно-зеркальном потолке отражался свет множества светильников. По задрапированному темно-пурпурным бархатом полу передвигались туда и сюда разодетые посетители. За барной стойкой ловкие бармены смешивали коктейли, временами, красуясь, подкидывали бутылки и жонглировали тонкостенными стаканами. По залу сновали вышколенные официантки в узких темных платьях, разнося напитки и яства. С правой стороны расположились, помигивая многочисленными кнопками и освещенными экранами, игровые автоматы. Слева, в глубине, играли в рулетку. Рите видно было, как крупье, в крахмальной белой рубашке и красном жилете, отточенным движением пускал шарик вскачь.

Атмосфера в казино стояла такая напряженная, что сам воздух, казалось, подрагивал от сумасшедшего азарта. Нетрезвые посетители, озверев от запаха псевдолегкой наживы, ныряли в игру с головой. Рита увидела, как к одному из игроков, татуированному бандюку с толстой золотой цепью на шее, невозмутимые охранники подтащили две пластиковые клетчатые сумки, набитые пачками банкнот, и тот тут же кинулся менять их на фишки.

Левка успел уже исчезнуть куда-то и объявиться снова, вкладывая Рите в руку круглую фишку.

– Ну что, Гретхен, испытаешь фортуну? Ты в первый раз сегодня, тебе должно повезти.

Рита дернула плечами.

– Я в фортуну не верю, честно говоря. Ловкость рук – дело другое. Мой блудный папаша в свое время от нефиг делать меня кое-чему обучил. Так что, если б мы тут с тобой в русский покер сели играть, я б тебя мигом без штанов оставила. А на удачу полагаться я не люблю.

– Ну, тут твои навыки применить не удастся, – осклабился Левка. – Обмануть казино невозможно.

– Левка, ты же знаешь, что «невозможно» для меня волшебное слово! – обернулась к нему Рита. – Ты что, меня на слабо берешь?

– Ни на что я тебя не беру. Просто хочу, чтобы ты поставила на что-нибудь и посмотрела, что будет. Рискнем?

– Ладно, рискнем, – пожала плечами Рита.

Левка, подхватив ее под локоть, увлек к игорному столу. Перед глазами запестрело игровое поле, и Рита остановилась взглядом на клетке «семнадцать черное». Семнадцатого октября она видела Марата в последний раз. С тех пор от него не было известий.

Прошло уже больше двух лет с того дня, когда Марат, в последний раз поцеловав ее, вышел за дверь хлипкого деревенского домика. Вышел, пообещав, что вернется. Только с каждым месяцем верилось в это все труднее.

Ее жизнь шла своим чередом. Близилось к концу обучение во ВГИКе. Стопка рассказов, набросков, сценариев короткометражек, которые все так же сдержанно хвалил мастер Демьянов, становилась все толще. Она давно уже прижилась в Москве, стала своей в этом вечно не спящем городе. Научилась даже сносно зарабатывать на жизнь и регулярно высылать деньги матери. Волосы Ритины давно отросли, спускаясь теперь плавными волнами до середины шеи. И, проводя по ним ладонями, она иногда представляла себе, что это сквозь пальцы Марата скользят блестящие темные пряди.

Все чаще она спрашивала себя, правильное ли решение приняла тогда, убедив Марата, что ему нужно исчезнуть. Та давняя история с Гнусом уже почти забылась, поросла быльем. Первое время несостоявшегося Бертолуччи никто особенно и не искал. Видимо, род занятий Гнуса и его приближенность к бандитским кругам были для знакомых уцененного порнокороля достаточным основанием к внезапному исчезновению. Лишь спустя пару месяцев Левку вызвали в отделение милиции, где сонный следователь, едва не зевая, задал ему несколько вопросов про его знакомого, Валерия Петровича Лыкова, внезапно бесследно исчезнувшего. Левка рассказал о вызове Рите между делом, с любопытством поглядывая на нее. Однако если о чем и догадался, вопросами не донимал. И Рита предпочитала думать, что Беликов так никогда и не узнает о том, что произошло в его квартире и куда подевался протоптанный бабкин палас. Так или иначе, в милицию Левку больше не вызывали. Видимо, пропажу восходящей звезды порноиндустрии признали одним из висяков, и дело сдали в архив.

«Возможно, – думала иногда Рита, – Марат мог бы остаться со мной. Может быть, его никто не стал бы разыскивать. Ему ничего не угрожало, а я заставила его уехать. Своими руками разрушила все, что могло бы быть». Но потом она вспоминала пустынную ночную дорогу, тяжело повалившегося на мостовую гаишника и убеждала себя, что поступила правильно.

Как бы там ни было, Марат уехал. И ей оставалось только ждать его. Ждать и надеяться, что он жив, что однажды – когда-нибудь – вернется к ней. Вот только с каждым днем ждать становилось все мучительнее.

– Ты что замечталась, Гретхен, – дернул ее за рукав Левка. – Ставить-то будешь?

– Буду, – кивнула Рита и опустила фишку на «семнадцать черное». Крупье встретился с ней глазами. У него был смешной, раздвоенный на кончике нос и рыжеватые ресницы. Физиономия же при всем при том чем-то пугала – этакая спокойная, уверенная в себе акула, готовая сожрать любого, кто попадется в ее призывно поблескивающие челюсти.

Он крутанул рулетку, и шарик заплясал по делениям. Рите вдруг подумалось, что, выиграй она сейчас огромную сумму, она бы ни минуты не сомневалась, на что ее потратить. Завтра же отправилась бы получать французскую визу, а потом – купила бы билет до Марселя, добралась до Обани, поселилась бы в каком-нибудь старинном каменном домике у моря и ждала Марата. Там, наверное, ей удавалось бы видеться с ним хоть иногда. И ждать, когда истечет срок его контракта, было бы легче. Если… Если, конечно, Марат жив…

Шарик в последний раз подпрыгнул и остановился. Рита, не веря своим глазам, ошеломленно смотрела на рулетку.

– Семнадцать черное, – объявил крупье и снова на мгновение встретился с ней глазами.

– Гретхен, мать твою, тебе сам черт ворожил! – Левка сгреб ее в объятия. – Я же говорил, что в первый раз всегда везет.

Выигрыш ее составил почти две тысячи долларов. Толпа за спиной восхищенно загудела. Рита сгребла к себе фишки и покачала головой.

– Левка, никакой удачей тут и не пахнет. Сам подумай, почему новичкам везет? Потому что крупье нарочно дает им поначалу выиграть кое-какую не слишком большую сумму, чтобы разбудить азарт и заставить поверить в свою удачу. Все просто, самый последний вокзальный наперсточник расскажет тебе, как это делается. Фигня это все, джекпот наудачу не сорвешь.

Левка, кажется, не особенно вслушивался в ее слова. Его уже захватил азарт, и Беликов, раскрасневшийся, со взмокшими на висках золотыми прядями, снова ставил фишки на игровое поле. Заскучав, Рита осмотрелась по сторонам. Блестящие вечерние платья, дорогие костюмы, каблуки, бриллианты. Кажется, в толчее мелькнуло даже несколько известных лиц. А затем…

Она склонила голову набок, с изумлением вглядываясь в легко скользящего в толпе невысокого парня в сером костюме. Это узкое, бескровное какое-то лицо со вздернутой короткой верхней губой и быстрыми серыми глазами она ни за что бы не перепутала. Оставив Левку спускать свой гонорар у игорного стола, Рита двинулась сквозь толпу, осторожно опустила ладонь на плечо старому знакомому и шепнула едва слышно:

– Вышел на дело?

Парень вздрогнул, обернулся, и Рита, широко улыбнувшись, поздоровалась:

– Привет, Санек!

– Марго! – ошарашенно осклабился некогда спасенный ею от праведного гнева толпы карманник Саня. – Ты какими судьбами здесь?

– Имею к тебе аналогичный вопрос, – отозвалась Рита. – Может, ответим друг другу за парой рюмок?

– Идет, – кивнул Саня.

Они расположились за одним из покрытых белыми скатертями столиков. Саня смущенно помялся, заглядывая в винную карту:

– Слышь, Марго, я типа только пришел, не при деньгах еще…

И Рита рассмеялась, довольная тем, что ее догадка оказалась правильной. Ну конечно, Санек вышел на новый уровень, предпочитал теперь обчищать лохов не в автотранспорте, а в самом модном месте столицы. Оно и понятно – азарт, увлеченность, толстые кошельки, фишки летят во все стороны. Санина очередная жертва может еще долго не заметить пропажу нескольких фишек, дорогого украшения или наручных часов, а если повезет, то и вовсе решить, что все это потеряно в запале игры.

– Ладно уж, я только что выиграла. Угощаю, – объявила она.

Официантка приняла у них заказ. Саня ухмылялся, кажется, весьма довольный тем, что встретил старую знакомую. Рита неожиданно поймала на себе чей-то тяжелый взгляд. Незаметно оглядев зал, обнаружила, что таращится на нее женщина в форме администратора зала, коротко стриженная блондинка лет около тридцати пяти с острым носом.

– Твоя знакомая? – Она глазами указала Сане на девушку.

– Ага, – хихикнул тот. – Ленка, маруха моя. Администратор тут. Через нее, можно сказать, сюда и попал. У нее все схвачено, всегда знает, кто вечером играть будет, у кого что хапануть можно.

Лена продолжала сверлить Риту ревнивым взглядом, должно быть, считала, что та нагло покушается на ее молодого любовника. Саня же, кажется, ничего не замечал и продолжал разливаться соловьем.

– Ну и вообще, Ленка, она все, что тут происходит, сечет. У хозяина на хорошем счету. Тут их двое вообще, хозяев. Компаньоны типа. Но один, Кратов, кажется, он по ходу не при делах, редко появляется. А заправляет всем Дюбель, слыхала про такого? Ленка говорит, жадный как черт. Вон, например, видишь автоматы?

Саня кивком указал в ту сторону, где вспыхивали разноцветными огнями выстроенные рядком игровые автоматы. Вокруг них толпились посетители. Рита заметила, как какая-то старуха в бриллиантах дернула за рычаг, и на экране заметались, сменяя друг друга, картинки с изображением семерок, бабочек, фруктов и черепов.

– Их недавно только завезли. Типа новая модель, все на электронике. Компьютерное управление типа. Никто ни хрена не понимал, че с ними делать. Ленка им знакомого своего подогнала – типа одноклассник бывший, компьютерный гений. Ну, убогий там какой-то, ясное дело. Он все там настроил, разобрался, запустил систему. А Дюбель с деньгами его опрокинул, заплатил копейки какие-то и выпер взашей.

Рассеянно слушая Саню, Рита внимательно следила за происходящим вокруг игровых автоматов. На висевшем над аппаратами электронном табло изредка высвечивалась информация о чьем-то выигрыше, и удачливый игрок подзывал одного из служащих казино, который вписывал выпавшую сумму в специальный листок, а затем сопровождал счастливчика к кассе, где можно было обналичить выигрыш. Крупных выигрышей, кажется, здесь не случалось, что, впрочем, никак не охлаждало кипящих азартом игроков.

Что-то медленно вызревало в ее голове. Какая-то странная идея, дерзкая и сумасшедшая. Но, если ее осуществить, может все получиться – и с югом Франции, и с домиком на берегу моря, куда однажды к ней придет Марат…

– Ну, что скажешь, Марго, неплохо я устроился? – тем временем самодовольно провозгласил Саня.

– Скажу… – не отводя глаз от игральных автоматов, ответила Рита. – Скажу, что мелко вы плаваете при таких-то возможностях. Вот что, Санек, – обернулась она к своему собеседнику. – Познакомь меня со своей Ленкой, а?

– Это зачем? – дернул короткой верхней губой карманник.

– Да так… Хочу порасспросить ее про одноклассника, убогого компьютерного гения, – медленно улыбнулась Рита.

– На фига? – захлопал глазами Саня. – Марго, ты че, в натуре, решила казино грабануть? Да это ж голяк. Ну, ничего не выйдет, в смысле.

– Забавно, – произнесла Рита, – ты сегодня уже второй, кто говорит мне, что обмануть казино невозможно. Это прямо-таки настоящий вызов.

Лениного одноклассника звали Павел, но та по старой школьной привычке называла его Паштет. Так и представила его Рите. В квартире Паштета, однокомнатной конуре в Текстильщиках, омерзительно воняло. Рита, не отличавшаяся особенной брезгливостью, с трудом подавила рвотный рефлекс, впервые переступив порог этого логова. Пол здесь, кажется, не мыли последние лет десять – разводы, следы ботинок, покрытые приставшей пылью липкие пятна от пролитых напитков. Все поверхности заставлены были тарелками с заплесневелыми объедками, разодранными упаковками из-под фастфуда, недопитыми бутылками газировки. В глубине комнаты, у окна, помещалась Паштетова святыня – помигивающий скринсейвером огромный навороченный компьютер. Кажется, Паштет сам усовершенствовал его, потому что рядом с основным системным блоком стояли несколько разобранных, из вскрытого нутра которых торчали покрытые бархатной пылью перевитые между собой проводки.

Сам Паштет лихо лавировал среди всего этого бедлама на инвалидной коляске. Он был огромен, Рита боялась даже предположить, сколько весил этот компьютерный гений. Все лицо его, казалось, состояло из заросших щетиной пухлых щек, из которых выглядывали пуговичный нос, маленький круглый подбородок и внимательные глаза за круглыми стеклами очков. От самого Паштета запах шел не лучше, чем от всего его жилища. Однако Рита заставила себя переступить через брезгливость и прямо-таки стала лучиться дружелюбием. На данном этапе успех всей операции зависел от ее умения сходиться с людьми, добиваться их расположения и искусно дергать за ниточки, заставляя действовать ей на пользу. И проигрывать из-за трепетности собственной натуры Рита не собиралась.

Саню же, кажется, нисколько не смущала обстановка квартиры. Он удобно устроился с ногами в продавленном кресле, выудил из горы мусора на полу недоеденный пакет чипсов и забросил в рот целую горсть разом. Лена, откровенно дававшая понять, что ей категорически не нравится ни Рита, ни вся затеянная ею афера, остановилась в дверях комнаты, облокотилась плечом о дверной косяк и подчеркнуто смотрела в сторону, поджав губы.

Склонить на свою сторону Паштета оказалось так легко, что даже и неинтересно. Компьютерный гений был до кровавых мальчиков в глазах обижен на своих недавних нанимателей. Он доверительно поведал Рите, что на полученные деньги собирался свалить в Израиль, где ему могли бы сделать операцию и поставить на ноги. Теперь же он, настроивший уникальное оборудование и разработавший для него не имеющую в мире аналогов систему безопасности, вынужден гнить тут, в «сраной Рашке».

– Дюбель, сука жадная, кинул меня, ткскать, – слегка заикаясь, обиженно повествовал Паштет. – Я такую защиту ему поставил, ткскать. Взломать ваще невозможно. А этот упырь…

– Совсем невозможно? – осведомилась Рита, с восхищением заглядывая в заплывшие жиром маленькие глазки Паштета. – То есть вот никто-никто никогда не сможет взломать?

– Спрашиваешь! – гордо выпятил грудь вперед Паштет.

Он принялся нахваливать собственную разработку, сыпать программистскими терминами, в которых Рита ничего не понимала. И ей стоило больших усилий не прервать эту тронную речь, а лишь изредка с придыханием поддакивать:

– Это удивительно! Потрясающе!

Паштет, явно не привыкший к восхищению, от ее восторженного взгляда и изумленных реплик вскоре «поплыл» и готов был для своей новой знакомой на что угодно.

– Неужели даже ты сам не смог бы ее взломать? – наконец, дождавшись паузы, ахнула Рита.

Паштет презрительно фыркнул:

– Я? Обижаешь, ткскать. Я же сам ее создал. Да я могу… Да что угодно! Могу такой вирус туда запустить, что все автоматы целый вечер будут, ткскать, одни черепа выдавать. Дюбель, свинья ублюдочная, даже не понял, с кем имеет дело…

– А давай заставим его понять, а? – Рита едва подавила усмешку, собственный голос звучал так сладко и заманчиво, словно у злодейки-лисы из советского мультфильма. – Понять и пожалеть о том, как он с тобой поступил. А тебе вернем деньги, которые Дюбель тебе задолжал, и отправим лечиться в Израиль. Мм?

Паштет завороженно глядел на нее. И Рита, тепло улыбнувшись, погладила его по колючей щеке, участливо спросив:

– Какой, говоришь, максимальный выигрыш у автомата?

– Бесит меня вся эта сложная канитель, – плевался Санек. – Хрень какая-то, компьютерные программы типа. Тьфу! Вот бы корешей с Солнцева с пушками позвать да грабануть всю эту шарагу без лишней суеты. Эх, жаль, нельзя. Охрана там – волки, всем глотки перегрызут.

Договорившись обо всем с Паштетом, они наконец выбрались на улицу. И Рита теперь жадно вдыхала чуть сладковатый теплый воздух ранней осени.

– Вот именно, перегрызут, – отозвалась Рита. – Сань, сам подумай, это же идеальное преступление. Мы ничего не нарушаем, все по правилам. Ведь должен же автомат хотя бы раз за время службы выдать джекпот? Должен! Нам просто повезет – вот и все.

– Вам служба безопасности все равно не даст выйти с выигрышем, – сквозь зубы выплюнула Лена. – Завалят мордой в пол и начнут разбирательство, что вы такое сотворили с автоматом.

– Да забей, Ленка, не парься! – сграбастал ее за плечи Санек. – Я ж тебе говорил, Марго – это мозг. Она так все по полочкам разложит, что не подкопаешься.

– Я и вижу, что ты от своей Марго без ума, – скривившись, бросила Лена.

Рите отчаянно хотелось высказать этой ревнивой дуре все, что она о ней думает. Но если она действительно хотела провернуть всю эту аферу, стоило сохранять хорошие отношения с каждым участником операции. Всего лишь несколько дней, которые потребуются Паштету для того, чтобы написать программу взлома. А потом, забрав свою долю, она распрощается с этими людьми навсегда. А потом – и с этим городом.

Если все выгорит – ее ждет юг Франции, домик на берегу и встречи с Маратом. Пусть – редкие, кратковременные, может быть, раз в несколько месяцев. А однажды его контракт закончится, и он придет к ней в дом на берегу навсегда.

– Лена, вот чтобы этого не случилось, как раз и будете задействованы вы, – обернулась Рита к ревнивой подруге Санька. – У вас же, как у администратора, есть ключ-карта, открывающая доступ ко всем рабочим помещениям казино. Вы впустите меня и Саню вместе с деньгами во внутреннюю дверь и проведете к черному ходу. Пока служба безопасности будет искать нас в зале, мы успеем оказаться уже черт знает где.

– А камеры? – взвилась Лена. – Там камеры слежения понатыканы во всех коридорах.

– Но вы же сами говорили, что Дюбель от жадности и на камерах сэкономил и они дают не полное покрытие, мм? – уточнила Рита. – Вы же знаете, где расположены слепые зоны и как пробраться по коридорам так, чтобы никто не засек?

– Ну, знаю, – неохотно отозвалась Лена. – Но только все равно Дюбель нас всех попишет. Я вам точно говорю!

– Лена, восемьсот тысяч долларов, твои двести, – напевно произнесла Рита. – Неужели это не стоит того, чтобы рискнуть?

За два дня до операции все чуть было не полетело к чертям. Паштет написал уже свою программу-вирус, которая должна была сделать так, чтобы в одном из игральных автоматов в зале в определенное время выпал джекпот. Он объяснил, что дискету с программой нужно будет вставить в определенный блок в серверной. Затем нажать комбинацию клавиш, вытащить дискету и уйти. Все дальнейшее программа сделает самостоятельно. Серверная находилась на задворках казино, в дальней, специально оборудованной комнате, и постоянно в ней никто не присутствовал. Хозяин казино Дюбель, кажется, испытывал некий священный ужас перед компьютерными технологиями, считая их чем-то сродни черной магии, и к заповедной комнате не приближался. Имевшиеся в заведении два сисадмина предпочитали проводить время в кабинете, попивая пивко и рубясь в компьютерные игры. В серверную же наведывались, только если что-то в системе выходило из строя, чего после настройки Паштета ни разу не случалось.

По разработанному Ритой плану в серверную должна была проникнуть Лена, имевшая доступ ко всем помещениям казино благодаря ключ-карте администратора. Лена должна была всунуть дискету в нужный блок. Запустить программу, а затем дождаться, когда Рита и Санек, находящиеся в зале, сорвут джекпот, получат в кассе выигрыш, – и запустить их во внутреннюю дверь. На улице должен был уже ждать на машине саньковский кореш, который и отвезет их троих вместе с деньгами в безопасное место.

Однако в последний момент Лена заартачилась:

– Я не стану никуда пихать эту сраную дискету. Вы отлично устроились – сами ничем не рискуете, а я должна подставляться по полной.

– Слушай, мы будем выходить из зала вместе с деньгами, – с трудом сохраняя самообладание, попыталась достучаться до нее Рита. – Тебе не кажется, что это немного опаснее, чем просто войти в серверную и вставить долбаную дискету в дисковод?

– Тогда сама и иди туда, если такая умная, – ощерилась на нее Лена. – А я буду в зале следить, чтобы охрана Санька на выходе не остановила.

– Но тебя же там все знают, ты можешь беспрепятственно пройти в любое внутреннее помещение, – устало объясняла Рита. – К тому же ты точно знаешь, как пройти мимо камер незамеченной.

– А мне пофиг! Делайте что хотите, а так подставляться я не буду. Думаешь, там все так просто? Охрана так и шныряет. Меня повяжут с этой дискетой, а вы себе спокойно с баблом свалите. Как бы не так!

– Ленок, ну хорош! – ныл Саня, пытаясь улестить свою боевую подругу. – Да никто тебя не повяжет, никому и в голову не придет…

– Нет, я сказала, – отрезала Лена.

Маргарита закусила костяшки пальцев, пытаясь справиться с раздражением. Неужели из-за этой тупой трусливой курицы все сорвется? Нет, этого она допустить не могла.

– Хорошо, – медленно произнесла она. – Хорошо, в серверную пойду я. Мне нужна будет форма официантки и подробная информация обо всех установленных камерах. Идет?

И Лена, дернув плечами, отозвалась:

– Легко.

В назначенный вечер Рита явилась в «Фортуну» примерно за полчаса до начала операции. Она намеренно надела яркое, привлекающее внимание алое платье, распустила по плечам блестящие черные локоны. Образ притягательной юной брюнетки, одержимой азартом, должен был примелькаться и никак не ассоциироваться с безликой официанточкой, которая появится позже. На входе Рита поулыбалась службе охраны, немного покрутилась в зале, проиграла пару фишек и лишь затем двинулась в туалет.

Третья кабинка слева, та, где помещалась дверца стенного шкафа. Именно в нем, среди швабр и бутылок с моющими средствами, Лена должна была оставить для нее пакет. Обнаружив его в условленном месте, Рита быстро стянула через голову платье, заколола волосы тугим узлом и вытащила из пакета приготовленную униформу и белую крахмальную наколку на голову. В пакете нашелся даже настоящий официантский бейджик.

Черное платье официантки оказалось Рите велико. То ли Лене не удалось достать форму нужного размера, то ли она окончательно сбрендила от своей ревности и нарочно притащила эту гигантскую хламиду. Как бы там ни было, чтобы не привлекать лишнее внимание нелепым видом, Рите пришлось закалывать свой наряд изнутри английскими булавками (к счастью, она взяла несколько штук с собой, предполагая, что форменное платье может прийтись ей не совсем по размеру), и теперь одна из них, кажется, расстегнулась и грозила вот-вот впиться в нежную кожу.

Рита быстро двигалась по залу с подносом в руках, стараясь не задерживаться в особенно ярко освещенных местах. Маловероятно было, что кто-то узнает ее – она успела побывать здесь всего дважды: один раз тогда, с Левкой, и второй – несколько дней назад, когда в последний раз оценивала все детали разработанной операции. А сегодня специально постаралась создать образ, максимально контрастирующий с ее теперешним обличием официантки. К тому же черное форменное платье делало ее безликой – Рита хорошо знала, что на обслуживающий персонал обычно не обращают внимания. Оставалась, конечно, вероятность, что кто-то из работников казино всполошится, откуда взялась эта незнакомая девушка, но шанс был невелик – текучка кадров в заведении, по словам Лены, была большая, и в случае чего можно было просто представиться новенькой.

Бесшумно скользя по залу, она встретилась глазами с вошедшим Саньком. Недавний карманник был одет в свой обычный простой неброский костюм, позволявший ему серой мышью шнырять в толпе. Но вот его кореш Зуб, маячивший у Санька за спиной, здоровенный шкаф с мрачной, откровенно бандитской физиономией, постарался на славу и вырядился, словно мексиканский сутенер – в шикарный белый с серебристым отблеском костюм и черную рубашку. «Придурок!» – охнула про себя Рита. Черт, черт, ну почему ей вечно приходится иметь дело с кромешными идиотами?

Зуба пришлось вводить в дело из-за строптивости Лены, потому что один Санек с деньгами мог бы и не выйти, нужен был кто-то, кто прикроет в случае, если служба безопасности все же попытается остановить выигравшего прямо в зале, на глазах у посетителей.

Санек, пробираясь к кассе, чтобы купить фишек, едва заметно кивнул ей и улыбнулся уголками рта, отчего его неестественно короткая верхняя губа смешно вздернулась над зубами.

Пора! Дальше счет пойдет на минуты.

Рита поспешно схватила с ближайшего столика пустой бокал, водрузила его на поднос и заскользила в угол зала, туда, где стояла на своем администраторском посту Лена. Проходя мимо, Рита едва заметно кивнула Лене, и та прошла вперед, приблизилась к двери, ведущей во внутренние помещения казино, и открыла ее пластиковой картой. Рита проскользнула следом за Леной, и дверь за ними захлопнулась.

Отсюда начинался разветвленный коридор, ведущий в кухню и другие подсобные помещения. Открыть дверь можно было обычным ключом-картой, который был у каждой официантки. Но вот для того, чтобы попасть в левую часть коридора, отделенную тяжелой железной дверью с решетчатым окном до середины, за которой находились специальные помещения, нужен был особый доступ, которым владели далеко не все сотрудники заведения. У Лены как у администратора зала он был.

Убедившись, что в коридоре они одни, Лена двинулась к железной двери. Рита следовала за ней, распластавшись по стене. Администраторша утверждала, что камера, установленная над дверью, эту область не видит. Задача заключалась в том, чтобы на мониторе видно было только Лену. Сработало, потому что никто из охраны не спешил к ним выяснять, что происходит, коридор по-прежнему оставался пустым. Лена вставила ключ в щель, что-то пискнуло, и замок щелкнул. Рита все так же по стеночке проскользнула за дверь, шепнув Лене:

– Семь минут.

Та кивнула, захлопнула дверь и двинулась обратно в казино. Сквозь решетчатое окно Рита видела, как она выходила в зал. На мгновение в коридор вплыли звуки музыки, множества голосов и взрывы смеха из зала. Затем дверь захлопнулась, и все стихло.

Чутко прислушиваясь, Рита двинулась по коридору вперед. Нельзя было терять ни минуты. Успех всего плана зависел от точного соблюдения времени. Саня не должен был привлекать лишнее внимание. Прямо сейчас он дергает за рычаги другие автоматы, снова и снова проигрывая, матерясь и проклиная судьбу. Но ровно через четыре минуты он подойдет к третьему автомату по правой стенке, и к тому времени тот уже должен быть взломан.

За поворотом располагалась следующая камера. Рита знала о ней от Лены и загодя прижалась к стене и проскользнула прямо под установленным прибором, снова попав в слепую зону. Затем она неслышно заскользила мимо множества дверей. Вот за той, деревянной, кажется, размещался кабинет хозяина. Слева располагалась бухгалтерия. За ней помещение, в котором сидели админы. Дверь в него была приоткрыта. Рита, распластавшись по стене, приблизилась к проему и бросила короткий взгляд внутрь. Двое парней примерно ее возраста увлеченно рубились в какую-то стрелялку. Из кабинета доносился треск компьютерных автоматных очередей и восклицания:

– Получи, фашист, гранату!

– А мы тебя вот так!

На секунду Рите почему-то вспомнился пустынный школьный коридор, сторож Михалыч, таращившийся в экран телевизора, и твердый дерматиновый журнал под футболкой. Смешно. Столько лет прошло, история, в которую она впуталась, была значительно серьезней, а она и сейчас ощущала легкое покалывание азарта в пальцах и странный адреналиновый восторг.

Она пробежала мимо двери, обернулась на секунду, убедившись, что ни один из админов ничего не заметил, и двинулась дальше. Наконец впереди показалась дверь серверной. Нужно было отдать Паштету должное, он объяснил ей все достаточно доходчиво.

За дверью было ощутимо прохладно. Паштет говорил, что в серверной установлены специальные холодильные установки для того, чтобы «мозг» всего заведения не засбоил от перегрева. Зябко передернув плечами, Рита принялась двигаться между тихо гудящими и помигивающими зелеными огоньками блоками. В этот момент она почти жалела, что подалась в свое время учиться сценарному мастерству. Пошла бы куда-нибудь в технический вуз, не чувствовала бы себя сейчас такой кретинкой. Вся дальнейшая часть плана представлялась ей странной магической последовательностью действий. Ничего в ней не понимая, она вынуждена была положиться на то, что Паштет рассчитал все верно.

Точно следуя его указаниям, Рита добралась до нужного блока, вытащила из-за пояса колготок дискету, вставила в дисковод и нажала последовательность клавиш. Что-то тихо пискнуло, заурчало в процессоре, а затем стихло. Молясь про себя, чтобы все прошло, как надо, Саня именно в эту минуту сел за нужный автомат и сорвал банк, Рита вытащила дискету, сунула обратно под платье и бросилась прочь из помещения.

Она бесшумно бежала по коридору, мысленно отсчитывая секунды. Сто девятнадцать, сто восемнадцать… Санек уже должен получать деньги в кассе. Конечно, администрация казино уже знает о случае небывалого выигрыша, но в зале, на публике, никто шум поднимать не будет, постараются задержать в дверях. Только как раз в двери-то Санек и не пойдет.

Она завернула за угол и вздрогнула. Прямо ей навстречу шел охранник в черной форменной одежде. Мать-перемать, значит, одна из камер все же ее засекла. Увидев Риту, он нахмурился и преградил ей путь:

– Ты что здесь забыла, дорогая моя?

– Я?.. – Рита невинно захлопала глазами, изображая простушку-официантку. – Я, понимаете, новенькая здесь. Кажется, заблудилась. Зашла не туда. Вы не подскажете, как мне к кухне выйти?

Восемьдесят два, восемьдесят один…

– Заблудилась, значит? – Охранник цапнул ее за руку и угрожающе навис над ней. – Только вот не надо мне вола крутить! Как бы ты сюда забрела без ключа, а?

Рита все еще растягивала губы в виноватой улыбке, понимая уже, что заболтать этого дуболома не удастся.

Шестьдесят четыре, шестьдесят три… Мать твою, еще ведь нужно добежать до железной двери. Она на секунду прикрыла глаза, глубоко вдохнула, скользнула свободной рукой за спину и выдернула из платья одну из скалывающих его булавок. Незаметное движение – и охранник взвизгнул от боли, отпустив Риту и выдирая из ладони глубоко вошедшую туда иглу. Не теряя ни секунды, Рита сначала ткнула ему пальцем в глаз, а затем съездила временно ослепшему болвану кулаком в переносицу. Конечно, вырубить такого здоровенного мужика было ей не под силу, но выиграть несколько минут – вполне. Изо всех сил она бросилась прочь по коридору.

С разбегу она больно приложилась грудью о решетку железной двери и отчаянно заорала уже маячившей в коридоре Лене:

– Открывай! Живо!

Та же, как-то странно взглянув на нее, не двинулась с места, напряженно глядя на дверь, ведущую в зал.

– Ты что, оглохла? – рявкнула Рита. – Открывай, мать твою. Там охранник!

Дверь распахнулась, и в коридор из зала ворвались Санька и его кореш Зуб, где-то уже утративший свой пижонский пиджак.

– Да на хрен ты нам сдалась! – выкрикнула, обернувшись к Рите, Лена. – Думаешь, самая умная! Ну и сиди там, гордись интеллектом!

Рита изо всех сил вцепилась пальцами в железную решетку.

– Саня! – заорала она. – Саня, что происходит?

Но ее ушлый подельник уже спешил к выходу, на бегу крикнув Рите:

– Прости, Марго! Ничего личного.

– Суки! – задыхаясь, выплюнула она.

За спиной уже грохотали шаги оправившегося от удара охранника. Рита слышала, как он вопил в рацию:

– У черного выхода. Задержать!

Сквозь решетку ей видно было, как в заднюю дверь влетели двое охранников, преграждая путь бегущим. Одного из них Санек успел вырубить, второй же схватил Лену. Та забилась в его руках, отчаянно вопя:

– Саня! Саня!

И тогда Зуб, бывший уже у дверей, резко развернулся, выхватил из-под куртки пистолет и дважды выстрелил, уложив на месте и охранника, и Лену, которой тот попытался прикрыться, как живым щитом. Охранник тяжело сполз по стене, Лена же, лишенная опоры, рухнула на пол как подкошенная. Глаза ее закатились, по форменной белой блузке расползалось кровавое пятно. Саня помедлил с секунду, скользнув равнодушным взглядом по распростертой на полу бывшей марухе, и вслед за Зубом выскочил на улицу.

А больше ничего увидеть Рита не успела, потому что ее схватили сзади, развернули, со всей силы приложив затылком о железную дверь, и она потеряла сознание.

Ее вытолкнули из машины прямо в чавкнувшую под ногами грязь. Она не удержалась на ногах и упала на колени. Голова кружилась и надсадно болела. Губы стянуло коркой запекшейся крови. Прохладный ночной воздух с силой врывался в горло, обжигал легкие.

– Поднимайся, сука! – прошипел над ухом Дюбель.

Теперь Рита знала, как он выглядел. Именно этот пузатый коротышка с до смешного крупным для его маленького лица орлиным носом истерически орал на нее в своем кабинете, хлестал по щекам, пытаясь добиться от нее, куда сбежали ее подельники, а затем с садистским любопытством следил маленькими глазками-изюминами, как Риту избивали его охранники. Сначала она пыталась отбиваться, сопротивляться. Но двое здоровенных мужиков, один из которых к тому же был распален тем, что наглая девка отбилась от него в коридоре, разумеется, были сильнее. Рита понимала, что они не особенно стараются, что могли бы при желании сделать ей куда больнее, искалечить, даже убить. Значит, пока не получили такого приказа.

В конце концов она совершенно отупела от боли и почти уже ничего не чувствовала. Равнодушно думала о том, как могла оказаться такой дурой, поверить Саньку, так убедительно игравшему перед ней простоватого лопуха. Теперь ясно было, что кинуть ее Санек и Лена замыслили с самого начала. Она нужна была им только как разработчик операции, мозг, который учтет все детали и создаст подробный план. В тот же момент, как план сработал, она становилась ненужной обузой, лишним ртом, с которым придется делиться кушем. Лена не учла лишь того, что и ее Санек кинет тоже. Рите, можно сказать, еще повезло оказаться козлом отпущения, а не словить пулю в коридоре.

Через некоторое время Дюбелю, видно, надоело это развлечение, он брезгливо процедил сквозь зубы:

– Ладно, хорош мне тут кабинет пачкать. Тащите эту соску в машину, поедем прокатимся.

Так Рита и оказалась в этом незнакомом месте, избитая, измученная, стоящая содранными коленями в грязи.

– Я кому сказал, встань! – брызгал слюной Дюбель.

Рита тяжело поднялась на ноги, покачнулась, но удержала равновесие, бросив своему мучителю:

– Что орешь? Не в лесу.

– Ошибаешься, тварь, как раз таки в лесу! – осклабился Дюбель.

Рита подняла голову и убедилась, что он прав. Прямо за обочиной, у которой они остановились, начинался лес. Кроны деревьев мрачно чернели в темноте. Лишь белые стволы берез ярко выделялись из общей темной массы.

Двое уже знакомых ей охранников, подхватив ее под руки, потащили куда-то за деревья. По лицу хлестнула сырая еловая ветка. Впрочем, ушли они недалеко, с просеки, где охранники выпустили ее, свет фар машины был еще виден сквозь стволы деревьев. То ли место это было такое уж глухое, то ли Дюбель был достаточно влиятельным человеком, чтобы не бояться случайных свидетелей.

Рита заметила, как босс задержался у машины, доставая что-то из багажника, а затем двинулся за ними. Выйдя на просеку, он швырнул к Ритиным ногам лопату и бросил сквозь зубы:

– Копай!

– Что? – оторопело уставилась она на него. – Клад искать будем?

– Поговори мне еще, тварь! – рявкнул Дюбель. – Могилу себе копай, сука. Думаешь, кто-то из нас станет ради такой падали руки марать?

Рита незаметно повела головой в сторону, прищурившись, окинула взглядом окрестности, оценивая, сможет ли, внезапно рванувшись вперед, добежать до дороги и позвать на помощь прежде, чем ей выстрелят в спину.

– Даже не думай, мразь! – услышала она голос одного из охранников.

Обернувшись, Рита увидела направленное на нее дуло. Значит, побег отпадал. Ну, что ж…

Рита с силой ухватилась за черенок лопаты и вонзила ее в податливую сырую землю. Ей отчего-то было совсем не страшно. Может быть, боль оглушила ее, а может быть, все происходящее казалось слишком уж нереальным, каким-то дешевым боевиком. Лопата входила в землю, взрывая тяжелые мокрые комки.

«Какая нелепая получилась жизнь. Пустая, никому не нужная. Хотела быть с Маратом, уехать к нему на юг Франции… Хотела писать книжки… Жить ярко и весело… Ничего не вышло. Ну, разве что кроме последнего. Ярко, весело, но недолго. Маму жалко… Совсем одна останется. Ладно, Розенфельд за ней присмотрит. Марат… Марат никогда не узнает, не найдет… Губы горячие и руки в ожогах. Марат…»

Она стерла ладони в кровь, но яма все никак не становилась глубже. Потеряв терпение, Дюбель шагнул к ней, схватил за грудки и прохрипел прямо в лицо:

– Последний раз тебя спрашиваю, кто взломал систему? Кто? Не ответишь, тут и останешься.

Рита подняла руку и брезгливо отерла с лица капельки слюны. Ей нечего было ответить. Санька и Зуба она сдала бы с превеликим удовольствием, если бы только знала, где теперь их искать. Но доходягу Паштета она не сольет ни за что. Парень и так ничего не получит за свои труды. И на этот раз не судьба ему свалить в Израиль и встать на ноги. Прости, Паштет.

Не дождавшись ответа, Дюбель с силой оттолкнул ее, процедив сквозь зубы:

– Ну, тварь, сама напросилась. Давайте, ребята!

И ровно в эту секунду со стороны дороги послышался рев мотора. Дюбель сделал знак своим воинам подождать. За деревьями, прямо напротив них остановился автомобиль. Марку отсюда было не разглядеть, лишь плавные очертания корпуса и узкие, словно прищуренные, фары. Рита увидела, как из машины вышел какой-то мужчина и неспешной походкой направился прямо к ним.

Колени мелко задрожали. Как будто только сейчас, почуяв мизерную надежду на спасение, она вдруг ощутила страх перед смертью. Она не знала, что за человек движется к ним через лес. Может быть, это вовсе не спаситель, а кто-нибудь еще омерзительнее Дюбеля. Но сама по себе отсрочка приговора заставила девушку вдруг заново ощутить свежесть ночного воздуха, сладковатый запах желтеющей листвы и мягкую землю под ногами. Мать твою, а ведь ей совсем не хочется умирать!

В темноте она не могла толком рассмотреть подошедшего мужчину, отметила только, что он высокий, худой и в темном пальто. Что-то блеснуло на переносице – очки?

– Добрый вечер, – голос вновь прибывшего звучал низко, глуховато и совершенно бесстрастно. – Что тут у нас, Аркаша? – обратился он к Дюбелю.

Выходит, у этого носатого выродка было человеческое имя. К Ритиному удивлению, при появлении незнакомца Дюбель мигом подрастерял свои командные замашки, даже голос его утратил капризно-барственные нотки и стал едва ли не заискивающим. Получается, Дюбель боялся этого человека?

– Да вот, Борис Андреевич, решаем вопросы. Эта сука с «Фортуны» 800 тонн зелени свистнула с подельниками. А сдавать, кто ломанул систему, не хочет.

– Кто ломанул систему – совершенно очевидно, – спокойно ответил мужчина. – Я предупреждал, Аркаша, жадность тебя погубит. Заплатить настройщику все же стоило.

– Хочешь сказать, это тот жиробас, что систему защиты нам ставил? – протянул Дюбель.

– Разумеется, это он, – с легким раздражением от того, что приходится озвучивать очевидные вещи, подтвердил незнакомец. – И очень тебя прошу, Аркаша, не посылай к нему своих троглодитов. Я сам им займусь. Этот парень куда полезнее живой, чем мертвый.

«Это совладелец казино, – поняла вдруг Рита. – Кратов или как там его называл Санек? И, видимо, в этом тандеме он – главный».

– Ладно, – сумрачно бросил Дюбель. – Только кто нам тогда бабло вернет? Восемьсот тонн зелени, не хрен собачий.

– Не беспокойся, ребят с баблом мы поймаем. Их, можно сказать, уже поймали, – заверил Кратов. – А девушку отпусти, с нее все равно взять нечего.

Он вдруг шагнул к Рите и спросил:

– Как вас зовут?

– Маргарита, – буркнула она.

– Борис, – представился он. – Пойдемте, Маргарита, я подвезу вас до города, – предложил Кратов, протягивая ей руку.

Ладонь его была холодная, под стать безэмоциональному голосу, и Рита, коснувшись ее, с трудом сдержала дрожь. Черт знает почему, этот человек казался ей опаснее, чем пышущий агрессией Дюбель. Едва выбравшись из ямы, она разжала кисть и пошла рядом с Кратовым, сунув руки глубоко в карманы.

– Вали отсюда, – гаркнул ей в спину Дюбель. – И только сунься еще раз в мое казино, я тебя порву, так и знай.

Небо над лесом уже посветлело, наливаясь рассветной синевой. В придорожных кустах заухала какая-то бессонная птица. Автомобиль Кратова оказался грациозным и поджарым, словно черная пантера, это была редкая модель изысканной «Альфа-Ромео». Кратов распахнул перед ней дверь и опустился рядом на заднее сиденье. Безмолвный шофер, не дожидаясь команды, завел мотор, и машина плавно рванулась с места.

В салоне автомобиля Рита скорчилась в углу сиденья, прилагая все силы, чтобы не застонать от боли. Теперь, когда уровень адреналина в крови постепенно понижался, избитое тело прямо-таки выкручивало спазмами. Расфокусированным от боли взглядом Рита скользнула по лицу Кратова. Ему было около сорока, короткие жесткие волосы тронуты сединой. Его немного портили костистый нос и тонкие, плотно сжатые губы. Темные глаза из-за стекол очков в тонкой, явно очень дорогой оправе смотрели внимательно и отстраненно. Этот человек явно не был добрым самаритянином. Чего же ради он заставил Дюбеля ее отпустить?

Кратов бросил на нее быстрый взгляд и протянул носовой платок. Рита отерла лицо, на полотне остались следы крови и брызги грязи. Скула, по которой заехал один из головорезов Дюбеля, ныла немилосердно. Кратов рассматривал ее внимательно. Ее синяки и ссадины, кажется, не вызывали у него ни малейших эмоций – ни сочувствия, ни отвращения. Он просто принимал их к сведению, вот и все.

– Маргарита, вы смотрите на меня волком, – заметил Борис. – В чем дело? Вы меня боитесь?

– Нет, – дернула плечами она. – Просто… не люблю и не понимаю благотворительности. Вам что-то от меня нужно?

– Нет, – в свою очередь, ответил он. – Вам хочется знать, почему я не дал Дюбелю вас убить? Просто на свете не так уж много интересных мне людей, и я, насколько возможно, стараюсь не сокращать их количество. А вы мне интересны.

– Почему? – недоверчиво спросила Рита.

– Потому что вы оказались достаточно умны, чтобы разработать аферу с ограблением казино, и достаточно легковерны, чтобы позволить вашим подельникам вас подставить. Из этого можно сделать вывод, что вас интересует не столько прибыль, сколько адреналин, опасность. Вы сами провоцируете ситуации, из которых можете не выйти живой, и тем не менее все еще живы. Это интригует.

– Вы меня впервые видите. С чего вы все это взяли?

– Просто интуиция, – пожал плечами Борис. – Я привык ей доверять. И она же подсказывает мне, что однажды мы встретимся снова.

Автомобиль уже подъезжал к Москве. Рита увидела впереди бетонную эстакаду Кольцевой автодороги и быстро ответила:

– Надеюсь, что нет. Высадите меня здесь, пожалуйста.

– Пожалуйста. – Кратов приказал водителю остановиться.

Автомобиль притормозил у обочины. Рита распахнула дверь, все еще не веря, что ее так просто отпускают, что эта безумная ночь закончилась, а она все еще жива.

– До свидания, Маргарита, – попрощался Кратов и улыбнулся уголками тонких губ. Глаза же оставались серьезными и внимательными.

И Рите отчего-то подумалось, что он похож на волка, старого, опытного, расчетливого и беспощадного волка.

2

Лагерь размещался на территории бывшей базы отдыха. Множество некогда аккуратных типовых домиков, расположенных на холме. Теперь, после нескольких месяцев войны, стены этих «бунгало» были закопченными, кое-где обвалившимися от взрывных волн. Крыши местами провалились, выбитые окна скалились неровными осколками. Однако их разместили в нескольких, относительно уцелевших строениях.

Вниз с холма сбегала асфальтированная дорога, петляя среди пыльно-зеленых, местами едва тронутых осенней желтизной деревьев. Там, внизу, видны были деревни, частью пострадавшие от бомбардировок НАТО, сохранившие такой мирный сельский вид, словно здесь, в Косово, и не шла последние месяцы война.

Марат в последний раз затянулся и затушил окурок о стену дома. Они торчали здесь уже несколько месяцев, и за это время живописный, хоть и слегка подпорченный войной сельский пейзаж успел ему до смерти надоесть. Официально их действия здесь назывались «миротворческой миссией». На деле же заняты они были в основном патрулированием местных деревень с целью обнаружить засевших там сепаратистов, сопровождением колонн гуманитарной помощи, охраной беженцев. Смысла во всей этой деятельности Марат особенного не видел – сербы что-то не поделили с албанцами, кто-то кого-то казнил, кто-то в кого-то стрелял. В результате вмешалось НАТО и, для насаждения мира, решило регион слегка побомбить.

Ему, впрочем, было все равно – сербы, албанцы, пропади они все пропадом. В легионе он служил уже третий год и давно перестал пытаться дать личную оценку операциям, в которых за это время участвовал. Кто прав, кто не прав – не все ли равно.

В легионе их муштровали хорошо. Марат и не подозревал раньше, на что способен его организм. За эти годы он привык, если нужно, спать по полтора часа в сутки, совершать многочасовые марш-броски, не есть по нескольку дней, ощущать опасность по едва заметному напряжению в воздухе. Французским он тоже овладел неплохо еще в первые месяцы обучения. Их всех тогда поделили на команды по два-три человека, так, чтобы в каждой команде был боец, владеющий языком. На него и возложена была миссия обучить остальных. Язык схватывался в буквальном смысле «на лету», во время практических занятий. Когда командовали: «Бежать!», «Ползти!», «Копать окоп!» – нужно было максимально быстро, по действиям других, сориентироваться и понять, что тебе приказано. Вскоре никаких проблем с пониманием команд у Марата не осталось. А дальше дело пошло еще проще, и теперь, спустя два с лишним года, он говорил по-французски достаточно свободно, чтобы понимать шутки своих сослуживцев.

Служба в легионе имела свои положительные стороны. Здесь все они были большой семьей – и Марат часто ловил себя на том, что маленький алжирец Али или высоченный швед Олаф кажутся ему ближе и роднее, чем был когда-то давно погибший брат Руслан. Командование делало все возможное, чтобы создать у солдат впечатление, что за пределами легиона ничего интересного нет – пользоваться телефоном можно было только изредка, возможности выхода в Интернет не было, и Марат временами и в самом деле начинал верить в то, что вся его прошлая жизнь приснилась ему в коротком тревожном сне между двумя марш-бросками. А здесь… Здесь и была его настоящая жизнь. Здесь все свои, все друзья и братья, все выполняют одно дело. Здесь не нужно ни о чем думать – просто выполнять приказы, делать свою работу на совесть. Никаких сомнений в своей правоте, моральных терзаний, мук выбора. Все просто и понятно.

Раз в несколько месяцев, когда выдавалась возможность, он звонил бабе Дине. Старуха, кажется, уже смирившаяся с тем, что он в ближайшее время не вернется, коротко сообщала ему, что у нее все хорошо, вот только ноги, проклятые, болят, да забор перед домом повалился. Про Риту она никогда не упоминала, а он не спрашивал. Зачем? Он сам не знает, что будет с ним завтра, куда его пошлют и вернется ли он оттуда.

Он потянулся, разминая плечи, и пробормотал на выдохе:

– Эх, спать охота!

И только тут заметил, что говорит по-русски. Нехорошо. Он давно уже не позволял себе говорить на родном языке, даже в минуты задумчивости. Не то чтобы скрывал свое происхождение, просто не хотел ненужных расспросов от сослуживцев. Он легионер Марк Брэг, человек без родины, без семьи, без прошлого – и точка.

На крыльцо вышел Олаф, держа за запотевшее горлышко бутылку пива. Толкнул Марата плечом – будешь? Марат отрицательно качнул головой и предупредил Олафа по-французски:

– Ты особо не увлекайся, сегодня в девять мы заступаем на патрулирование.

Тот осклабился, продемонстрировав крупные белые шведские зубы:

– Только пару глотков! От скуки!

Насчет скуки Олаф не особенно шутил. Теоретически у каждого из служащих легиона было право отказаться от командирования в горячие точки. На деле же желающих отсидеться в тылу оказывалось ничтожно мало. Все они здесь были адреналиновыми наркоманами, ищущими приключений, опасности, риска. В редкие периоды затишья перед рейдом бойцы начинали скучать, развлекаясь кто чем может. Алжирец Али, например, имел прямо-таки охотничий нюх на травку, умудрялся разжиться косяком даже в безлюдной пустыне. Олаф спасался алкоголем. Кое-кто из ребят налаживал контакты с женской частью местного населения. А Марат… Марат, к собственному стыду, предавался совершенно идиотским фантазиям.

Редко, очень редко. Когда выдавался свободный вечер, солнце падало, словно подстреленное, за черепичные крыши, в воздухе разливалась прохлада, а в груди начинала ныть непрошеная тоска. Тогда он воображал тот чистый и светлый, продуваемый морским ветром дом в пригороде портового города, запах жарящейся свежей рыбы из кухни, пляшущую на окне белую занавеску, рассветное солнце, мягко крадущееся по подушке, бродящее в копне спутанных темных волос, прыгающее по упругим выгнутым ресницам. Спокойные веки вдруг вздрагивают, глаза открываются, причудливо вырезанные губы мягко улыбаются ему и шепчут: «Доброе утро!» И Рита, живая, теплая со сна, тянется к нему, обхватывает горячими руками, прижимается всем своим до темени в глазах желанным вздрагивающим телом. И сердце его тяжело бухает прямо в ее грудную клетку.

Могло ли такое быть у них когда-нибудь? Получилось бы все, если бы он не поддался на ее уговоры, не сбежал из страны? Он не знал этого и, наверно, не узнает уже никогда.

Патруль двигался по деревне в мягко сползающих на землю сумерках. Шесть человек, облаченные в одинаковую темно-зеленую форму, с традиционными зелеными беретами на головах. Марат шел первым. Руки привычно сжимали теплый металл автомата. Тихая деревенская улица, некогда аккуратные белые домики под черепичными крышами, превратившиеся теперь в развалины. Все так мирно и спокойно на первый взгляд. Обычный осенний вечер. Из-под оград заходились заливистым, но не злым лаем местные мелкие рыженькие собачонки. Из некоторых дворов аппетитно пахло домашней пищей. Местные жители, уже привыкшие к людям в военной форме, здоровались с ними. Некоторые отводили взгляд, некоторые перекидывались с патрулирующими парой фраз на ломаном английском.

Часть домов они обходили стороной, в другие дворы Марат давал команду зайти. Проверить, все ли спокойно. Он и сам не знал, по каким признакам выбирает двор, показавшийся подозрительным. Всецело доверялся обострившейся за годы службы интуиции.

Поль, худой черноглазый парень, втянул своим длинным острым носом аппетитный запах и бросил:

– Черт, жрать охота!

– Понюхай ботинки Олафа, сразу аппетит перебьет, – отозвался Али.

Все заржали, и хриплые перекаты смеха покатились по тихой деревенской улице.

Тот двор они тогда почти уже миновали. Марат коротко обежал пристальным взглядом чистый, ничем не примечательный домик, аккуратный сад, хозяйку-сербку, неспешно ковырявшуюся в огороде, бак с мусором у забора. На мгновение ему вспомнился его собственный родной двор, забор, который они с Русланом каждое лето подновляли, а после зимы он неуклонно снова начинал заваливаться набок. Сейчас, наверно, совсем повалился – баба Дина говорила ему, когда он звонил ей последний раз.

Он и сам не сразу понял, почему насторожился. Что-то было не так. Что-то никак не вписывалось в мирный вечерний деревенский пейзаж. Марат замедлил шаг, пытаясь ухватить за хвост мелькнувшее в груди беспокойство. Что привлекло его внимание? Корявые яблоневые стволы, покрытые снизу белой краской, женщина, медленно распрямившаяся над грядкой и равнодушно следившая за проходящим мимо патрулем, окна дома, светившиеся теплым желтым светом…

Марат еще раз окинул взглядом дом и двор и задержался глазами на голубом мусорном баке у забора. Консервные банки, какие-то очистки овощей, бытовой мусор. А это что? С краю бака явственно выделялся в сумерках край белого аптечного пакета. Упаковка из-под бинтов! Откуда она здесь? Хозяйка поранилась в огороде?

Он коротко приказал своим людям остановиться. Увидел, как сдвинулись светлые брови Олафа, как едва заметно выпрямил спину Али.

– Два у калитки, еще двое – с той стороны, – вполголоса скомандовал он. – Олаф – со мной, – и вошел в калитку.

– Добрый вечер, – обратился он к сербке по-французски. – Нам необходимо осмотреть дом.

Та непонимающе уставилась на него, почерневшее от загара лицо ее вдруг исказилось страхом, и, не отрывая от него взгляда, она внезапно что-то коротко и отрывисто выкрикнула по-сербски.

– На землю! – успел скомандовать Марат.

А из окна мирного аккуратного домика уже затрещали выстрелы.

А дальше все произошло очень быстро. Словно череда коротких вспышек, когда события сменяют друг друга с головокружительной быстротой и разум не успевает до конца осмыслить происходящее, давая волю инстинктам. Вот он, лежа на земле, орет в рацию:

– Подкрепление! Нам нужно подкрепление! Как меня слышно?

Вот пуля выбивает из земли фонтанчик пыли, приземляясь рядом с его головой. Вот он пытается разодрать непослушными пальцами окровавленную футболку Олафа. Ничего не выходит, и он хватает заскорузлую от крови ткань зубами, рвет, чувствуя на языке солоноватый металлический вкус. Он не замечает, в какой момент его собственная рука немеет и наливается холодом, а рукав рубашки становится влажным и тяжелым. Он, пригибаясь к земле, рвется туда, в белый домик, откуда трещат, не прекращаясь, выстрелы. Прорваться туда ему удается, только когда прибывает подкрепление. Они влетают по ступенькам, вышибают дверь. И Марат сбивает с ног молодого, обросшего рыжеватой бородой парня в камуфляже, прижимает его к дощатому полу, выкручивая руку с оружием. В задней комнате обнаруживается раненый албанец. Вот, значит, для кого нужны были бинты.

На первый взгляд кажется, что в доме никого больше нет. Но чуткий натренированный слух улавливает какой-то скрип, шорох позади. Марат резко оборачивается и видит тонкую дощатую дверь кладовки. Поль – лоб его перемазан темно-кирпичными полосами присохшей крови – тоже услышал этот звук. Он успевает первым – распахивает дверь и тычет дулом автомата внутрь. Марат видит – в кладовке, скорчившись на полу и спрятав руки за спину, сидит на полу девочка лет восьми. Одна коленка ее окровавлена.

Марат знает – это война. Повстанцы-фанатики часто задействуют в боевых операциях детей. Он сам видел малолетних террористов, умело сжимающих оружие исцарапанными детскими ручонками. Знает это и Поль. Выяснять, что прячет за спиной эта девчонка, нет времени. Слишком опасно. Марат словно в замедленной съемке видит, как Поль опускает палец на спусковой крючок.

– Не стрелять! – слышит он словно со стороны собственный резкий приказ.

Поль замирает, бросив на него короткий изумленный взгляд. Но обсуждать приказ командира он не будет.

Марат знает, что поступает глупо, беспечно, непрофессионально. Но что-то внутри, еще не окончательно задушенное им самим, срабатывает быстрее. Он бросается вперед, с силой подхватывает девчонку с пола, дернув на себя ее руки. Из разжавшихся кулачков на пол выпадает вымазанный кровью одноухий плюшевый мишка. Поль приподнимает брови и чуть заметно пожимает плечами. Что ж, на этот раз его командир Марк Брэг оказался прав. Но если бы за спиной у девчонки скрывалось оружие или заряженный детонатор…

Марат убеждается, что рана на коленке у девочки пустячная – нога всего лишь оцарапана, наверное, задело рикошетом. Девчонка со спутанными свалявшимися темными кудряшками испуганно бьется в его руках и, наверное, истошно орет – он ничего не слышит, оглушенный перестрелкой, лишь видит широко открытый распяленный рот. Марат выносит девочку из дома и передает ее на руки подоспевшей санитарной команде. Затем возвращается в дом, убедиться, что все боевики обезврежены.

Потом оказалось, что он сам ранен, задето плечо. Ничего страшного, пуля только чиркнула по коже. И Марату было немного обидно, что из-за этой фигни ему выпадет несколько пустых, ничем не заполненных дней отдыха, который положен будет ему по ранению. Подумал, что умрет со скуки в этой богом забытой, хоть и весьма живописной, глуши.

Руку ему перевязывала симпатичная медсестра, молодая француженка с быстрыми лукавыми светло-зелеными глазами. Медицинский пункт расположен был на другом склоне холма, где разбит был их лагерь. Кажется, раньше, в мирное время, здесь и правда была поликлиника. По крайней мере, едкий, острый запах медикаментов, кажется, намертво впитался во всю обстановку – в крашеные стены, пластиковые жалюзи на окнах, простую, обитую голубым дерматином мебель.

На входе в медпункт Марат спросил у дежурного, что стало с албанской девочкой, которую он вынес из дома. И, получив ответ, что малышке обработали раненую руку и отправили в штаб, чтобы там разобрались, что делать с ней дальше, успокоился.

Медсестра ловко разрезала на его плече запекшуюся от крови рубашку, раздвинула в стороны куски ткани, обнажая рану. Марат едва слышно зашипел сквозь зубы, когда воздух коснулся засохшей кровяной корки.

– Больно? – участливо спросила медсестра.

– Нормально, – коротко отозвался он.

У нее были темно-русые волосы, неровными асимметричными прядями выбивавшиеся из-под белой медицинской шапочки. И, когда она низко наклоняла голову, так, что виден был только чистый лоб и эти ниспадающие на него пряди, можно было представить себе, что это – Рита.

Марат, еще не остывший после боя, заведенный, чувствовавший, как в крови бурлит адреналин и так и не прорвавшаяся наружу ярость, резко втянул затрепетавшими ноздрями воздух. От склонившейся над его плечом девушки пахло чем-то сладким – цветами, фруктами? Это было не то, совершенно не то. От нее должно было пахнуть влажной лесной хвоей, чем-то горьким и пронзительно нежным. Но сейчас ему было все равно.

Марат рывком поднялся на ноги, слегка толкнув не ожидавшую этого девушку грудью.

– Что вы… – начала она. – Я еще не закончила.

Но он, не слушая, крепко обхватил ее руками и принялся целовать, яростно, жадно, как будто все еще был в бою, горел и плавился от острого ощущения опасности. Девушка сначала испугалась, попыталась отпрянуть, но потом огонь, сжигавший Марата изнутри, перекинулся и на нее. Коротко застонав, она обвила руками его шею, прижалась горячими губами к ссадине на скуле.

Не выпуская ее из рук, Марат двинулся к стоявшей у окна процедурной клеенчатой койке, опрокинул медсестру навзничь и рванул вверх ее тонкий голубой халатик.

– Ты бы хоть спросил, как меня зовут, – хихикнула девушка после, оправляя одежду и заново прикалывая к растрепавшимся волосам белую шапочку.

– Как тебя зовут? – покладисто повторил за ней Марат.

– Николь. А тебя?

– Марк. – За два с лишним года он так привык к этому имени, что оно начало выскакивать у него чисто автоматически.

– Марк, – медленно повторила она и сверкнула на него смеющимися глазами. – Приятно познакомиться.

– Прости, – не глядя на нее, проговорил Марат. – Я…

– Да нет, почему же, – улыбнулась Николь. – Это было впечатляюще. Можем и повторить. У тебя как раз будет несколько дней отдыха после ранения.

Николь была похожа на Риту, совсем немного похожа. Темные, асимметрично подстриженные волосы (только оттенок другой, более пепельный) и прихотливо вырезанная верхняя губа с мягкой ложбинкой посередине. Все остальное в ней нисколько не походило на Маргариту. Фигура более округлая, пышная, веселая безмятежная усмешка, вечно порхающая по губам солнечным зайчиком.

Марат не жалел о том, что произошло. Вот только… Только теперь он почему-то острее чувствовал, что со старой жизнью покончено навсегда, что ничего и никогда уже не будет. Тогда он сказал Рите: «Мы обязательно увидимся» – и верил в это. А теперь…

За это время ему так и не удалось ни разу с ней связаться. В легионе звонки и письма родным не слишком приветствовались, считалось, что их семья теперь – здесь. За все время службы ему лишь дважды, во время нечастых отсидок в Обани, удавалось получить разрешение на звонок в Москву. Оба раза он набирал номер Беликова, но каждый раз на том конце не отвечали.

Прошло больше двух лет, он – другой человек, с другим именем, говорящий на чужом языке. У него новые друзья, новые интересы. И женщина тоже новая… Может быть, того человека, которым он был когда-то, – парня по имени Марат, запутавшегося в своей дурацкой жизни, но неизменно и строго любившего одну-единственную девушку на земле, – и могли ждать там, дома. Такого, каким он стал сейчас, – солдата удачи, человека без прошлого, не отягощенного никакими моральными принципами, не испытывающего почти никаких чувств, грубо заваливающего после боя первую попавшуюся девицу, – там точно не ждали. Все равно. Ему почти не больно. Она сама этого хотела. Маруся…

– Почему ты приехала сюда? – спросил он у Николь как-то вечером.

Темное подсвеченное сиреневым небо плыло над ними, разворачивая над их запрокинутыми головами звездную карту. В воздухе терпко пахло увядшей листвой. Николь хитро посмотрела на него.

– Я – дипломированная медсестра, а здесь хорошо платят. Я много откладываю, через год вернусь – и куплю квартиру в Париже. Не в центре, конечно, но и не в самом плохом районе.

– Ясно, – кивнул Марат.

Значит, не адреналин, не тяга к приключениям, не жажда помогать людям, в конце концов, а деньги. Она оказалась очень практичной, эта лукавая Николь с яркими глазами. Ему не хотелось сравнивать ее с Ритой, хотелось просто забыться, болтая с симпатичной женщиной, дотрагиваясь до нее, зная, что в любой момент может потянуться и поцеловать ее и она это позволит. Но он не мог ничего с собой поделать, постоянно прикидывал, как бы выглядела Рита здесь, на крыльце медсанчасти, одетая в голубой медицинский халат.

– Ты приедешь ко мне в гости? В мою новую квартиру? – спросила Николь, склонив голову к плечу. – Когда закончится твой контракт…

– Не знаю, – пожал плечами Марат. – Нужно еще дожить.

– А ты? – Она вдруг цепко ухватила его за запястье, придвинулась ближе, обжигая горячим дыханием. – Ты почему оказался здесь?

– Долгая история, – мотнул головой он и попытался поцеловать ее.

Но Николь отпрянула и пристально посмотрела ему в глаза.

– У тебя есть кто-то? Там, на родине?

– Есть, – твердо ответил он, не отводя взгляда.

– Ты ее любишь? Собираешься к ней вернуться?

– Не знаю.

Марат придвинулся к ней, навалился всем телом, заставляя замолчать, прекратить этот никому не нужный разговор. Приник к ее губам, заставляя их разжаться и ответить на поцелуй. Ладонью проскользнул под полу халата.

– О, Марк! – прошептала она, откидываясь спиной на ступеньки под его напором.

Марк… Он теперь Марк.

Через месяц им объявили, что миссия окончена и их часть отправляется обратно, в штаб-квартиру легиона в Обани. Ребята, перешучиваясь, собирали вещи. Как бы там ни было, возвращаться домой – точнее, в то место, которое они за последние годы привыкли называть домом, было приятно. Это означало завершение этого этапа и начало чего-то следующего, неизведанного. Куда их пошлют теперь? В Африку? В Азию? Интересно…

Али, как водится, напоследок разжился где-то травкой и утащил Поля на окраину лагеря курить. Кто-то паковал вещи Олафа, отправленного во Францию еще месяц назад, сразу после ранения – в госпиталь. Сержант, наблюдавший за сборами, ненадолго вышел на улицу, а затем, вернувшись, бросил Марату:

– Эй, Марк, тебя там спрашивают.

Он спустился по ступенькам и увидел Николь. Без своей обычной белой шапочки и халата она казалась немного незнакомой – милая улыбчивая девушка в джинсах. Русые пряди золотом отливали на солнце.

– Уезжаете? – легко спросила она. – Ты собирался зайти попрощаться?

– Да, да, конечно, – соврал Марат.

На самом деле прощаться ему не хотелось, и он надеялся, что каким-то чудом этого удастся избежать. Может быть, его не отпустят из лагеря или сержант поручит ему что-то вплоть до самого отъезда. Прощаться… Он слишком часто прощался с Ритой, слишком живо было в нем воспоминание о рвущихся из грудной клетки всхлипах, больных, придушенных, застывающих на губах запекшейся коркой. О торопливых признаниях, откровенных до бесстыдства, сделанных сумасшедшим задыхающимся шепотом. О телах, сплетенных последней судорогой, которые, кажется, никакими силами не разорвать. Он ревниво оберегал эти воспоминания и не хотел примешивать к ним прощание с Николь.

Показалось или во внутреннем уголке ее глаза блеснула слезинка? Марат решил для себя считать, что показалось. Так было проще. Тем более что уже через секунду Николь безмятежно улыбнулась и протянула:

– Жа-а-алко. Еще неизвестно, кого тут разместят после вас. Вдруг уродов каких-нибудь.

– Надеюсь, тебе повезет, – поддерживая шутливый тон, отозвался он.

– Держи! – Николь вдруг, посерьезнев, сунула ему в руки бумажку с телефонным номером. – Это номер моих родителей. Позвони, когда будешь свободен, хорошо? Они скажут тебе, как меня найти. Позвони, слышишь?

Ее светло-зеленые глаза смотрели настойчиво, без улыбки, как будто хотели что-то донести до него, доказать, потребовать, чтобы он не обращал внимания на фальшивую улыбку на губах.

– Хорошо, – ответил Марат. – Ладно. Я постараюсь.

Он притянул Николь к себе и поцеловал в русые волосы. От нее все так же пахло чем-то сладким, фруктовым, только немного примешивался еще резкий запах медикаментов.

– Ну, прощай!

Девушка резко оттолкнула его ладонями в грудь, отвернулась и пошла прочь. Марат еще некоторое время постоял на крыльце, убедившись, что она ни разу не оглянулась.

3

Лифт изнутри был блестящим, хромированным, кнопки подмигивали светло-зелеными огоньками. А боковые стены от пола до потолка были зеркальными. Рита нажала кнопку двенадцатого этажа, где находилось издательство, и повернулась к зеркалу. Двери мягко и бесшумно закрылись, отгородив ее от суетливого холла громадного бизнес-центра.

Она пробежала придирчивым взглядом по отражению с головы до ног. И осталась довольна увиденным. Что же, как ни странно, к двадцати пяти годам она умудрилась превратиться в то, что глянцевые журналы называли «стильная женщина». Кто бы мог подумать, что десять лет назад она носила драные джинсы и бесформенные свитера, а пять лет назад – какое-то асимметричное кожано-шелковое безумие и полупанковскую стрижку на голове. Теперь в зеркале отражалась красивая и элегантная молодая женщина – темно-бордовое закрытое платье, подчеркивающее ее стройную фигуру, распахнутое темное пальто чуть ниже колен, сапоги на тонких каблуках.

Рита перевела взгляд выше: четкая стрижка – волосы аккуратной волной ниспадают до плеч, ровная густая челка прикрывает брови; яркая помада. Немного агрессивно? Так и нужно, пусть знают, с кем имеют дело!

Нет, она определенно была довольна собой. Красивая, уверенная в себе, смелая, независимая. Одинокая? Чушь! Самодостаточная.

ВГИК уже два года как окончен. Рита достаточно известна в творческих кругах как начинающий писатель, сценарист, драматург. Начинающий – отвратительное слово, но ничего не поделаешь. Ей до сих пор удалось не охомутать себя официальной работой с четким рабочим графиком и дресс-кодом – бррр. В то же время несколько модных современных изданий всякий раз с руками отрывают ее обзоры московской ночной жизни, самых популярных злачных мест и закрытых вечеринок на грани законности. Каждый из этих журналов спит и видит, как заполучить ее в штат, Рите же удается искусно водить их за нос, маня обещаниями и вытягивая приличные гонорары за свои не имеющие особой художественной ценности труды. Не имеющие ценности – с ее точки зрения, редакторы-то заходятся овациями, восхищаясь ее «непричесанными» текстами, яркими деталями, неизбитыми метафорами и прочими выразительными средствами, которыми Рита умеет так ловко жонглировать, украшая всю эту бессмысленную галиматью. На самом деле, все это, конечно, нисколько ее не интересует – подделка, поденщина, ерунда. Ничего, когда-нибудь наступит время и для ее настоящих текстов.

А пока… Пока, не особенно напрягаясь, ей удается жить на нерегулярные гонорары, снимать небольшую квартиру, покупать себе все вот эти элегантные шмотки, регулярно отправлять деньги матери и… А больше ей ничего и не надо.

Забавно, думала она иногда, в пятнадцать ей казалось, что двадцать пять не исполнится никогда. Что столько вообще не живут. А если и настанет когда-нибудь такое страшное время, то она, Рита, к тому моменту будет глубокой старухой с пятью детьми. Теперь же оказалось, что в двадцать пять – все только начинается. Ну, не считая детей. Этого, наверное, с ней никогда не случится. По крайней мере, никакой необходимости выстраивать что-то, что можно было бы хоть с натяжкой назвать «постоянными отношениями», Рита не видела. Единственный человек, при взгляде на которого такие мысли у нее некогда проскальзывали, сгинул из ее жизни, вероятно, навсегда. Остальные же… Редко кого вообще хотелось увидеть еще раз после одной ночи.

Иногда, бросая на себя взгляд в зеркало, вот как сейчас, Рита не могла не думать о том, как отреагировал бы на нее, такую, Марат. И только усилием воли прогоняла эти мысли. «Марат не вернется, – твердила она себе. – Не вернется. Забудь!» Первые годы она еще очень его ждала, а он… Он ни разу не дал ей о себе знать. Только навещая мать, она узнавала, что Марат изредка связывался с бабой Диной, что он жив и с ним все хорошо. Правда, последней информации обычно бывало уже несколько месяцев.

А этим летом, приехав к матери, Рита узнала, что баба Дина недавно умерла. Что Марат на похороны не приехал, а значит… Значит, наверное, с этой жизнью он покончил навсегда и возвращаться не собирался. Да и к кому ему возвращаться? Бабки больше нет, отец все еще где-то на зоне. А Рита… Ну, это смешно, в конце концов.

Прошло уже пять лет после его отъезда. Его контракт должен быть окончен. Если бы он хотел вернуться, он бы вернулся. Но он не приехал. Значит, так ему было лучше.

Лифт остановился на двенадцатом этаже, двери бесшумно расползлись в стороны, и Рита, цокая каблуками по мраморному полу, прошла в офис издательства. Здесь, как обычно, царила неразбериха. Двери во все кабинеты были распахнуты, сотрудники стремительно носились туда и сюда, вздымая со столов ворохи распечатанных листов, которые, рванувшись в воздух, затем, плавно кружась, медленно опускались на пол. Пахло бумагой, типографской краской и плохим растворимым кофе.

Рита прошла по коридору, здороваясь со знакомыми – со многими здесь она виделась не раз, и постучалась в единственную прикрытую дверь – кабинет главной редакторши.

Ирина Вячеславовна, царица и богиня всего издательства, всегда казалась ей похожей на металлическую школьную линейку. Прямая, как струна, жесткая, четкая. Ей было, наверно, крепко за пятьдесят, но по холеному, тщательно подлатанному за, вероятно, гигантские деньги лицу определить возраст было практически невозможно. Выдавали ее глаза – усталые, водянистые какие-то, в красных воспаленных прожилках.

– Ну что же, Маргарита, – начала редакторша. – Мне, как обычно, очень понравились ваши рассказы.

– И, как обычно, напечатать их вы не хотите, – съязвила Рита.

Ирина Вячеславовна развела руками. Ладони ее были сухие и – Рите почему-то так казалось – на ощупь должны были быть как писчая бумага.

– Поймите, Маргарита, моя личная оценка ни на что не влияет. Почти ни на что, – уточнила все же она. – Вот ваш рассказ про съемки порнофильма. Все очень точно и цепко подмечено, много юмора – довольно жесткого и едкого, между нами говоря. Все герои живые люди, характеры их переданы скупыми яркими мазками, и тем не менее этого достаточно, чтобы мы их поняли и прочувствовали. История о неудачной попытке ограбления казино тоже весьма захватывает. Но…

– Но? – без особого интереса переспросила Рита.

На самом деле все, что дальше скажет редактор, было ей давно известно.

– Но от ваших произведений веет безысходностью. Все слишком… жизненно, если вы понимаете, о чем я. Слишком откровенно. Ни одного счастливого финала. Поймите, Маргарита, у нас есть формат, рамки которого мы можем нарушать только в особых случаях. Когда речь идет о раскрученном бренде, так сказать. Ваше имя читателям неизвестно. Рисковать и запускать вас персонально мы не можем. Ни в одну же из издающихся на сегодняшний день серий ваши рассказы не вписываются.

– Ясно, – с усилием улыбнулась Рита. – Ну что же, тогда до свидания? Спасибо, что уделили время.

– Подождите!

Ирине Вячеславовне явно не хотелось так просто с ней расставаться. Рита знала, что ее рассказы и в самом деле цепляли эту жесткую циничную тетку, что она, может быть, и не против была бы рискнуть и издать их, но существовали еще хозяева издательства, спонсоры, контрагенты…

– В любом случае начинать свою деятельность со сборника рассказов – неэффективно, – заключила она. – Как насчет крупных форм, Маргарита? Вы когда-нибудь пытались работать в этом направлении? Может быть, роман? Повесть?

Рита сдержанно усмехнулась:

– Есть одна задумка, еще с детства, честно говоря. Я с переменным успехом пытаюсь над ней работать уже лет десять. За это время, конечно, от первоначального варианта почти ничего не осталось, но сама идея мне все еще кажется интересной.

– Так-так, – заинтересованно склонилась к ней через стол редакторша. – И о чем же этот роман?

– О человеке, который попал в неприятную историю и вынужден был бежать. Из родного города, из страны, изо всей своей былой жизни. Начать все сначала на новом месте, с новым именем. Ну, это так, не вдаваясь в подробности. В определенный момент он попадает в Иностранный легион…

– А дальше? – хищно спросила Ирина Вячеславовна. – Что с ним происходит в конце? Он возвращается домой? Есть хоть какая-то надежда на хеппи-энд?

– Не знаю, – покачала головой Рита и с силой выдохнула: – Пока не знаю.

– Ясно, – кивнула Ирина Вячеславовна. – Ну что же, Маргарита, я думаю, все ясно. Пока что принять у вас мы ничего не можем, но в сотрудничестве с вами очень заинтересованы. Если когда-нибудь вам удастся написать что-то более светлое, оптимистичное, так сказать. Если, скажем, ваша порноактриса в конце встретит своего принца и счастливо выйдет замуж…

Рита хмыкнула, вспомнив почему-то свою старую злоязыкую соседку Эсфирь Леонидовну, и четко произнесла:

– Ирина Вячеславовна, идите в жопу!

Рита вышла из здания бизнес-центра. В холодном воздухе медленно плыла какая-то снежная труха, мягко оседая на серый асфальт. Зима в этом году что-то рано начала заявлять свои права.

В сумке запищал мобильник. Рита стянула зубами кожаную перчатку и ответила на звонок.

– Гретхен, душа моя, ты еще жива? – загремел из трубки Левка. – Сто лет тебя не видел. Какие планы на вечер?

– Что, Виктор на какой-нибудь фестиваль уехал? – со смехом спросила Рита.

Левка, за эти годы ставший известным театральным гримером, виртуозом и признанной звездой в своей области, в последнее время завязал с вольной жизнью, наполненной ни к чему не обязывающими случайными связями, и ввязался в гражданский брак с модельером Виктором Терновским. Где Левка выкопал начинающего кутюрье, приехавшего в Москву из Витебска в поисках славы, Рита не знала. Но, так или иначе, Терновскому, по ее мнению, сильно повезло завести роман с Левкой. Тот познакомил молодого, никому не известного закройщика одежды с нужными людьми, где-то направил, в чем-то помог.

А через год Терновский вместе с Левкой уже открывали собственный дом моды. Рита подозревала, что своим успехом Терновский чуть более, чем полностью, обязан Левкиным гениальным рукам, безупречному вкусу и чуткому чувству стиля. Левкин талант, выдающийся, удивительный, какой-то по-настоящему инопланетный, в эти годы уже раскрылся полностью. Он был не просто художником по гриму и стилистом, не просто «рисовал» лица и взбивал локоны, он плавными и точными движениями рук, парой четких штрихов создавал доселе невиданный образ. Под его руками «оживали» любые лица, каждый созданный им персонаж имел свой характер, свою историю. Театральные режиссеры чуть ли не дрались за право заполучить Левку в качестве художника по гриму на свой спектакль. Поговаривали, что талант Беликова способен вытянуть любую, даже саму слабую постановку.

Судя по тому, что видела Рита на показах Терновского, только театральными подмостками Левкино дарование не ограничивалось. Довольно заурядные, не особенно оригинальные модели Терновского начинали играть новыми красками, когда к подготовке показа подключался Беликов. Именно ему удавалось превратить не особенно выдающееся шоу Виктора в настоящий спектакль, неизменно срывающий аплодисменты публики.

Виктор, то ли в самом деле влюбленный в Левку без памяти, то ли отчаянно боявшийся потерять своего доброго гения, заполнял собой все его время, и Рита, признаться честно, скучала по их былым сумасшедшим вылазкам. Правда, стоило Виктору куда-нибудь ненадолго уехать из Москвы, как Левка тут же возникал на горизонте, увлекая ее в карнавал московской ночной жизни.

– Ага. Зришь в корень, как всегда. Так как ты смотришь на то, чтоб потрястись в лихорадке джунглей?

– Левка, мне вечером надо в клуб «Аллея». Я журналу «Не спать» еще на той неделе обещала сделать обзор. Составишь компанию?

– Спрашиваешь! Конечно!

В полумраке большого зала модного клуба плавал рассеянный дым. Каскады огоньков сбегали по стенам, расплываясь в белой дымке. Эстрада расположена была на возвышении, к которому вели две витые, тоже унизанные огоньками, золоченые лестницы. Оттуда хрипло мурлыкала в микрофон блондинистая певица.

Среди посетителей мелькали известные лица. На низком диване развалился, потягивая коктейль, депутат в дорогущем пиджаке. Рядом с ним блестела гладкими коленками и подрагивала прококаиненными ноздрями модель, лицо которой украшало в последние месяцы развороты гламурных журналов. Поговаривали, что девушка имела большой успех в мире высокой моды и удостоилась чести поиметь роман с какой-то голливудской звездой – не то Ди Каприо, не то Джонни Деппом. А теперь, значит, вернулась, так сказать, к истокам, под крыло влиятельного земляка. За соседним столиком отдыхала, уложив на противоположное кресло знаменитые ноги, известная балерина.

Музыка гремела, взрываясь как будто внутри головы. По стенам метались белые всполохи. Рита, сидя в круглом глубоком кресле, обтянутом дорогой кожей, потягивала через соломинку какой-то замысловатый ярко-полосатый коктейль. Она уже успела оценить интерьер клуба, переброситься парой слов с персоналом, мысленно сделать интересные заметки о музыке, публике, кухне и предлагаемой выпивке и теперь могла позволить себе просто расслабиться, «поплыть» под воздействием мягко пьянящего коктейля.

Подскочивший Левка, тоже уже «поплывший», возбужденный стучавшей ритмичной музыкой, схватив ее за запястье, потянул за собой, увлекая в отплясывавшую на танцполе разномастную разгоряченную толпу. Закружил Риту, заражая своим пенящимся весельем. Ритм подхватил ее, она принялась двигаться в такт музыке. Левка в своей обтягивающей черной футболке извивался в каком-то бешеном танце.

Вокруг приплясывали, подпрыгивали и покачивались разгоряченные тела, незнакомые лица. Левка несколько раз снова приносил Рите коктейли. Иногда это было необходимо ей – полная перезагрузка мозга, возможность хоть ненадолго отключить мысли. В такие дни, как сегодня, когда ей невольно начинало казаться, что все – зря и ничего никогда не получится.

Рита разглядела в толпе какого-то смазливого паренька со взглядом порочного ангела. Он пристально следил за ней томным взором, явно не оставляющим сомнений относительно его намерений. Рита рассеянно улыбнулась ему, и тот принялся целеустремленно пробираться к ней через толпу. Через мгновение они уже танцевали вместе. Незнакомый парень прижимался к ней, скользя по телу ловкими ладонями, и что-то нашептывал на ухо – слов в грохоте музыки Рита разобрать все равно не могла.

«Я могу уйти отсюда с ним, с этим красивым и наглым мальчишкой, – вяло размышляла она. – Я не знаю его, он не знает меня. Какая разница? Не все ли равно? Сегодня этот, завтра другой. А Марат уже не вернется. Никогда…»

Юноша с порочным взглядом принялся водить мокрыми губами по мочке ее уха. Рита невольно скривилась от отвращения, к горлу подкатила тошнота. Она несильно толкнула его ладонью в грудь, проскользнула между бившимися в танце телами и скрылась в толпе.

Левку она разыскала у бара, дернула его за руку:

– Пошли отсюда! Быстро!

– Пошли-пошли, – примирительно поднял ладони он. – Только не бей!

На улице висела сырая и стылая московская ночь. Сыпавшийся днем снег уже растаял и хлюпал под ногами размокшей грязью. Во влажном темном воздухе дрожали, расплываясь, огни вывесок и рекламных щитов.

– Такси возьмем? – спросил Левка. – Черт, я, кажется, пустой, все потратил в баре. Заплатишь?

– Сейчас!

Рита порылась в сумочке, пошарила по карманам и вдруг, откинув голову, расхохоталась.

– Ты чего? – заморгал Левка.

– Он у меня кошелек вытащил, – давясь смехом, сообщила она. – Этот порочный ангел… Я думала, он ко мне подкатывает, а он… Левка, ты вдумайся, меня обокрали… Меня! Вор у вора дубинку украл.

Она прислонилась спиной к стене соседнего дома, все еще сгибаясь пополам от хохота.

– Чего ты хохочешь, я не понимаю! – рассердился Беликов. – Пошли обратно искать этого порочного ангела. Объясним ему, что чужое брать нехорошо.

Рита бессильно отмахнулась.

– Да ну, брось! Я ему сама заплатить готова за такое развлечение! Потерпевшей мне быть еще не приходилось!

– Очень смешно! – все еще негодовал Левка. – Пошли пешком тогда, раз у тебя сегодня приступ небывалой щедрости. Придется ночевать в моей старой халупе, до нее тут ближе.

Левка вместе с Виктором Терновским давно уже поселились вдвоем в новом, недавно построенном элитном доме. Рита часто наведывалась в их двухэтажную квартиру-студию. Старая же двухкомнатная квартира на Пятницкой почти все время стояла пустой. Левка приходил туда лишь изредка, как он говорил, «проведать бабкиных болванов». Однако сейчас, вынужденные идти пешком, Рита и Левка направились именно туда.

Они нетвердо брели по извилистым переулкам. Тени их дрожали и покачивались, четко высвечиваясь на асфальте под фонарями. Риту слегка пошатывало. Приступ горячечного веселья прошел, и теперь по лицу ее медленно разливалась бледность.

– Мне нужно выпить! – заявила она, когда они свернули в очередной переулок. – Еще выпить. Потому что… это все бессмысленно, понимаешь? Он никогда не вернется. Я никем не стану. Все – тлен и пустота. Иногда я думаю, лучше бы меня в самом деле пристрелили в том лесу…

Левка поморщился. Рита знала, что он простить себе не может, что позволил ей пару лет назад ввязаться в ту историю с казино, едва не стоившую ей жизни. Он оценивающе глянул на Риту.

– Тебе определенно нужно еще выпить! А то ты впадаешь в меланхолию. Только денег у нас нет. Что будем делать?

– Обижаешь! – возмущенно взмахнула полами пальто Рита. – Под моей хламидой легко прячется восемь бутылок шампанского, ты знал? Идем!

Конечно же, кассирша ночного магазина поймала их за выносом бутылки виски. Они, впрочем, и не пытались разыгрывать какую-то сложную комбинацию, просто схватили бутылку и направились к выходу. Тетка подняла крик, откуда ни возьмись материализовался усатый милиционер, чем-то напоминавший дядю Колю. Черт его знает, как это получилось, но уже через полчаса милиционер распивал с ними этот самый виски в ближайшем дворе, сидя на деревянном бортике детской песочницы.

– Нет, вот ты скажи! – наседал он на Левку. – Ты думаешь, я что? Мент поганый, я не понимаю, как может быть хреново? Да меня самого теща, сука старая, попрекает каждый день, что прописался на ее жилплощади. Толку, мол, нет с меня никакого, зарплата с гулькин хрен, а ее Катя могла бы за доцента МГУ замуж выйти. Это моя Катерина-то, дура набитая! За доцента МГУ!

И он возмущенно поводил усами.

Потом мент куда-то смылся, Рита этот момент не отследила. Просто осознала, что стоит в какой-то подворотне, помахивая полупустой бутылкой виски, и орет на Левку:

– А может, я и в самом деле бездарь, а? Ну, скажи, скажи честно! Что вся моя писанина – полная чушь и графомания.

– Гретхен, душа моя, – заплетающимся языком выговаривал Левка, пытаясь сдвинуть ее с места. – Да в этом городе талантливее тебя только один человек – это я! Пойдем домой, бога ради!

– А тогда почему? – не унималась Рита. – Почему я, как проклятая, рассылаю свои работы по всем издательствам, по киностудиям и самым замшелым конторам и отовсюду получаю – очень нравится, но увы. Как это понимать? Может быть, я и правда – ничтожество?

– Может быть, – устало выдохнул Левка. – Может быть, ты ничтожество и я ничтожество. И все наши потуги не имеют смысла. И что? Предлагаешь по этому поводу сдохнуть от холода в этой подворотне? Пойдем домой, Гретхен, ну правда, два переулка осталось!

Потом, уже поднимаясь по ступенькам в Левкином подъезде, вдыхая знакомый запах лака от деревянных перил, Рита говорила:

– Мне нужно было уехать с Маратом. Тогда, в первый же день. Послушать его, вернуться домой, жить нормальной жизнью. Для чего это все? Я ведь каждый раз… Ты не поверишь, каждый раз, поднимаясь на твой этаж, смотрю в лестничный пролет. Вдруг он приехал и ждет меня, как тогда. Он ведь даже номера моего телефона не знает, он искать меня может только у тебя. Только его никогда здесь нет. Он уже не вернется. Я все профукала, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Левка. – Но ведь и ты пойми. Любить кого-то – это ведь не просчитывать шансы на удачу, не разрабатывать правильную стратегию игры. Ты говоришь так, как будто поставила не на ту карту и проиграла. А ты не проиграла, нет, Гретхен. Это вообще не игра, и проигравших в ней быть не может. Это просто что-то в твоей крови, какое-то химическое соединение, вирус, может быть. От которого уже не избавиться. Если только не сделаешь полное переливание крови, – он усмехнулся, распахивая дверь квартиры. – Заходи! И хватит на сегодня философствований, ладно?

Телефонный звонок разорвал сонную тишину квартиры. Рита с трудом разлепила веки. Голову нещадно ломило, во рту пересохло. В окно заглядывал серый осенний день, заставляя ночную тьму жаться по углам, прятаться за спинами гипсовых и мраморных изваяний.

Они с Левкой спали вповалку на большой кровати, целомудренно уткнувшись друг в друга, как испугавшиеся грозы брат и сестра. Рита перегнулась через Беликова и на ощупь сняла с разрывавшегося аппарата телефонную трубку.

– Алло, – хрипло выдохнула она в телефон.

– Тебе не стыдно, распутница? Снова его спаивала? – визгливо задребезжала трубка голосом Левкиной матери.

Рита, поморщившись, отодвинула ее от уха и протянула сонно моргавшему Леве. Тот вздохнул, подвигал бровями и ответил на звонок:

– И тебе доброго утра, мам!

Рита скатилась с постели, придерживая рукой раскалывавшуюся голову, и принялась шарить по комнате в поисках воды. Не найдя ничего, даже отдаленно напоминавшего бутылку минералки, она в конце концов отпила из хрустального кувшина, стоявшего на подоконнике. Вода отдавала затхлостью – черт его знает, сколько недель назад Левка наполнял этот чертов кувшин. Но ничего лучше все равно не было.

Левкина мать что-то громко вещала в трубку, Беликов отвечал односложно и строил гримасы, выражавшие его бесконечное терпение и смирение перед жизненными невзгодами.

– Ладно, мам, я тебя понял. Пока.

Он наконец опустил трубку на аппарат и, застонав, откинул голову на подушку.

– Хорошо, что она не знает номера телефона моей новой квартиры. Упорно названивает сюда. А то мне приходилось бы выслушивать ее раз в пять чаще!

– Она должна же быть рада, услышав в трубке женский голос, разве нет? – хмыкнула Рита. – Может, ты свернул наконец с опасной дорожки и вернулся в мир богоугодных гетеросексуалов?

– Гретхен, да она за эти годы твой голос выучила лучше, чем мой, – отозвался Левка. – И прекрасно знает, что никакой надежды он не несет.

Рита невесело рассмеялась.

– Вообще, нам с тобой стоило бы пожениться ей на радость. Твоя родня бы успокоилась, а мы бы продолжали жить каждый своей жизнью, не паря друг другу мозги.

– Блестящая идея! – кивнул Левка и тут же снова поморщился от головной боли. – Только, чур, я буду невестой!

– Договорились! А мне, думаю, смокинг пойдет куда больше, чем белое платье, – фыркнула Рита.

Телефон снова заверещал, и Левка, простонав: «Да сколько же можно!», не глядя, схватил аппарат и с размаху швырнул его в стену, едва не задев мольберт с какой-то своей недописанной старой работой.

В трубке сначала раздавались длинные гудки, затем что-то оборвалось, затрещало, и повисла тишина, нарушаемая лишь отдаленным механическим попискиванием.

Ну, вот и все.

Марат опустил трубку на рычаг. Это был единственный номер, по которому он мог бы связаться с Ритой, – номер телефона того педика, ее приятеля, в квартире у которого они провели тогда несколько дней, – и этот номер не отвечал. Во вгиковское общежитие он уже звонил, там ему сказали, что Маргарита Хромова окончила институт два года назад и в общежитии больше не проживает. Где она обитала теперь, на вахте, естественно, не знали. Можно было бы позвонить домой, упросить бабу Дину дойти до Риткиной матери и разузнать у нее московский номер телефона, но баба Дина умерла в прошлом году.

Марат отодвинул от себя гостиничный телефонный аппарат, черный, с плоскими серыми кнопками, и уставился в окно. За стеклом виден был маленький южный городок – двускатные темно-красные крыши, мелькавшие среди остроконечных кипарисов, извилистые горбатые улицы, редкие автомобили. Впереди, за крышами, катило тяжелые свинцовые волны холодное предзимнее море. Чайки мелькали над ним белыми всполохами, оглашая округу своими тревожными отрывистыми криками.

Контракт с легионом закончился у Марата месяц назад. Весь месяц он провел в этом крохотном неряшливом отельчике, в Обани, слушая вопли чаек, беседуя с хозяйкой отеля мадам Шаброль о ее покойном муже и пытаясь понять, что ему делать дальше со своей жизнью.

Офицер безопасности, тот самый поляк, теперь он уже знал его фамилию – мсье Дубинский, – сказал ему на прощание:

– Далеко не уезжай, все равно потянет вернуться.

– Вы уверены? – с недоверчивой ухмылкой переспросил Марат.

– Уверен, – твердо кивнул тот. – Легион – это на всю жизнь, парень. Здесь мы одна семья, а там, за стенами… Ты хоть задумывался, что тебя там ждет? И кто?

Марат задумывался. И мысли эти приносили беспокойство и острое ощущение пустоты и одиночества.

– А что с оформлением мне французского гражданства? – тем не менее спросил он у офицера.

Тот тут же напустил на лицо озабоченность, принялся что-то искать в компьютере.

– С документами вышла небольшая задержка, – неохотно сказал наконец он. – В посольстве что-то перепутали. Придется немного подождать. Мы приносим свои извинения.

Марат в принципе был к этому готов. Сослуживцы предупреждали его, что легион очень неохотно расстается со своими бойцами. Старшие офицеры всеми силами стараются убедить отслуживших заключить новый контракт, не возвращаться на гражданку. Медлят с оформлением документов, вселяют сомнения, пытаются создать ощущение, что за пределами легиона никакой жизни нет. В целом это нетрудно, человеку, прожившему здесь пять лет, практически отрезанному от внешнего мира, и без их стараний так кажется. Впрочем, загранпаспорт, отсутствие которого так осложняло Марату жизнь пять лет назад, ему выдали. И по идее, он хоть сегодня мог бы вернуться в Россию, вот только…

Баба Дина умерла прошлой зимой. Он был тогда на задании, в одной крохотной африканской стране. Узнал о смерти бабушки только через два месяца, вернувшись в Обань. Теперь, конечно, ехать прощаться было уже поздно, похороны прошли без него.

Бабушка… Маленькая, круглая, нелепая, с по-восточному раскосыми черными глазами. Она растила его, лечила от болезней, ругала за двойки, ворчала, быстро целовала в лоб, гладила по голове маленькой, шершавой от работы рукой. Почему-то вспомнилось, как в детстве она нарезала для него, маленького, бутерброд кубиками, выстраивала их в шеренгу и приговаривала:

– Топ-топ, солдатики.

Солдатики. Вот и они с Русланом стали солдатиками, ушли из родного дома и не вернулись. Сначала Рус, потом он. И баба Дина осталась одна. И умерла одна, без единой родной души рядом. Пока он мотался по саванне, ползал по раскаленной сухой земле, отплевывался от набивавшихся в рот колючек, прищурившись, смотрел в оптический прицел и недрогнувшей рукой спускал курок, она тихо отходила в своей комнате, такой знакомой, пропитанной родным домашним запахом. Может быть, металась по кровати, звала его, пыталась нащупать в пустоте руку внука. А его не было рядом.

И теперь поздно сетовать, каяться, куда-то рваться. Поздно. Ее нет больше. А значит, на родине у него никого не осталось.

Рита… Он не видел ее пять лет. Надо быть крайне наивным, гребаным идиотом, чтобы надеяться, что девушка, которую не видел пять лет, а до этого – еще два года, верно ждет тебя и надеется на скорую встречу. У нее давно другая жизнь, то, детское, забылось, стерлось из памяти. Может быть, у нее семья, муж, Марат приедет – и поставит ее в неловкое положение. И что тогда? Куда ему податься? Дома у него больше нет, работы и образования – тоже. Да и кто знает, что за это время произошло на родине? Может быть, милиция до сих пор его ищет? А деньги… У него есть кое-какие накопления, собранные за пять лет, но он ведь не представляет, что творится сейчас в России.

Так что же, ехать неизвестно куда? В страну, где никто его не ждет, жизни в которой он давно не представляет? Для чего? Податься в охранники? В бандиты? Тогда уж лучше остаться здесь, подписать новый контракт. По крайней мере, это он делать умеет, к военной жизни давно привык, а здесь, на гражданке, чувствует себя чужим и нелепым.

И все же, все понимая, трезво прикинув все варианты, Марат продолжал почему-то торчать в дурацком отеле, смотреть на море и повторять мысленно цифры телефонного номера Ритиного приятеля. Как будто оставляя себе последнюю надежду.

Вчера вечером он наконец решился, набрал заветный номер, но телефон не отвечал. Марат снова и снова набирал его, теперь, после принятого решения, с каким-то жадным остервенением, торопливо, привычно прикусив подушечку большого пальца. Но трубку никто так и не снял. Впрочем, может быть, этот – как его? – Лева давно уже и не жил в той квартире.

Марат сделал еще одну попытку утром, и вот теперь связь оборвалась окончательно. Ну что же, значит, все решено.

Он запер номер, спустился вниз по узкой неудобной лестнице. В столовой, маленькой, тесной, оклеенной затертыми обоями с ситцево-цветочным узором, пахло круассанами и кофе. Мадам Шаброль, неизвестно почему проникнувшаяся к Марату почти материнской любовью, как обычно села напротив него и принялась наблюдать за его завтраком, треща без умолку:

– Мой муж, Клод, умер семь лет назад. Как я его любила, вы себе представить не можете! Со дня его смерти у меня больше никого не было, верите ли, Марк?

Глядя на ее сморщенную обезьянью мордочку, Марат охотно бы ей поверил, если бы не видел своими глазами, как мадам Шаброль увлеченно флиртует с пекарем из булочной напротив, седым пузатым добряком, поставлявшим в отель свежую выпечку.

– Так что, вы решили что-нибудь, мой мальчик? – мадам Шаброль доверительно склонилась к нему.

Решил ли он что-нибудь? Марат вытащил пачку сигарет, спросил:

– Вы не возражаете?

– Ох, что вы, что вы, – захихикала мадам Шаброль. – Я и сама возьму у вас сигарету, если позволите. Вспомню юность. Вы не представляете, Марк, что я творила, когда была девочкой…

Она снова пустилась в бесконечные воспоминания.

Марат вспомнил вдруг о клочке бумаги, который вот уже несколько лет валялся у него где-то в бумажнике. Николь. Медсестра из Косово. Смешливая девушка с ямочками на щеках. У него ведь есть ее номер, он может найти ее. Черт его знает, вдруг она предложит ему остаться с ней в Париже. Тогда он спокойно дождется оформления гражданства и останется здесь, во Франции.

Николь… У нее были ловкие и сильные руки медсестры. Когда ее чуткие пальцы пробегали по его телу, Марату казалось, что она не просто ласкает его, но попутно проверяет пульс, убеждается, что он здоров и чувствует себя хорошо. Она была милой и нетребовательной. Она не станет ни о чем его спрашивать, не будет давить. Может быть, с ней он будет счастлив, найдет работу, заживет нормальной человеческой жизнью.

Он откинулся на спинку стула и под жужжание мадам Шаброль попытался представить себе эту жизнь. Париж, квартиру, светлую спальню, где он мог бы просыпаться, девушку, ждущую его на кухне с завтраком. Девушку, так похожую на Риту. Но… не Риту!

К черту! Марат мотнул головой, отгоняя дурацкие фантазии. Ему никто не нужен. Он просто не умеет жить на гражданке. Весь этот месяц просыпается с криком, подскакивает на постели, потому что видит во сне лишь взрывающиеся красным трупы и целящиеся в него дула. Там, в легионе, ему ничего не снилось, он опускал голову на подушку и проваливался в черное блаженное забытье. А здесь… Там он был спокоен, собран и понимал, что и зачем делает. Здесь же он шарахается и хватается за то место, где раньше была кобура, от каждого шороха. Он не знает, куда себя приткнуть, бродит по городу и таращится на заходящие в порт корабли. Он сомневается и ничего не может решить. Он зачем-то звонит по не отвечающему номеру женщине, которая давно его забыла. Он мечтает о жизни с другой женщиной, которая ему и вовсе не нужна. Офицер безопасности был прав, ему нужно вернуться. Только там его настоящая семья, его дом – тот единственный, который он заслужил.

– Так я тебя совсем заболтала, прости глупую старуху, – кокетливо хихикнула мадам Шаброль. – А между тем ты мне так и не ответил, что ты решил, Марк?

И Марат, смяв в пепельнице окурок, твердо заявил:

– Я остаюсь. Завтра пойду в вербовочный пункт и подпишу новый контракт.

4

Марат той осенью так и не приехал. Наступила зима, потом весна, лето, а его не было. Не вернулся он ни следующей осенью, ни через два года. И Рита перестала ждать его.

Московская жизнь менялась медленно, незаметно, но неизменно. Ушли в прошлое бандитские девяностые с их вульгарным шиком. Вчерашние братки теперь стремились окультуриться, объевропеиться и легализовать активы. Эти перемены, происходившие постепенно, тем не менее бросались в глаза. Рита осознала это, оказавшись однажды на дне рождения одного из бывших бандитских авторитетов, а ныне – уважаемого бизнесмена Журавского.

Журавский был давним Левкиным знакомым. Еще несколько лет назад он пригласил Левку поработать над портфолио своей дочери, тогда – начинающей актрисы. Теперь Екатерина Журавская стала уже известной и популярной артисткой и неизменно отказывалась доверять свое лицо кому бы то ни было, кроме Беликова.

И вот сегодня Журавский пригласил Беликова на юбилей, а тот, воспользовавшись очередным отъездом Виктора, взял с собой Риту. Празднование происходило в крупном московском казино, и Рита, оценивая обстановку, невольно сравнивала атмосферу, царившую в зале, с той, что запомнилась ей некогда в «Фортуне». С тех пор она много бывала в казино, не предпринимая, правда, больше попыток обмануть заведение. Но именно в этом, самом пафосном на сегодняшний день, оказалась впервые.

В интерьерах было теперь заметно меньше позолоты и блеска, больше вкуса, стиля, спокойных выдержанных тонов. Гости Журавского сменили двубортные пиджаки и толстые золотые цепи на легкий европейский шик. Кажется, и мода на спутниц изменилась. Влиятельных мужчин сопровождали теперь не смазливые модельки, пленяющие своей юностью, а законные супруги, возрастные холеные дамы с идеально подреставрированными в лучших клиниках пластической хирургии лицами.

Музыка в казино играла легкая, ненавязчивая. Но одного взгляда на расположившийся на эстраде оркестр было достаточно, чтобы понять, каких денег стоило Журавскому заполучить для празднования юбилея настоящий бродвейский джазовый коллектив. Вообще запах больших денег прямо-таки витал в воздухе, веял над нарядами женщин – последними новинками дизайнерских коллекций этого сезона, струился от лощеных физиономий мужчин, ощущался в подобострастных манерах вышколенной обслуги. Даже Crystal, шипящий в тонких высоких бокалах, кажется, пах богатством и роскошью.

Гости пока легко фланировали по залу, обмениваясь приветствиями и принимая из рук ловких официантов бокалы с шампанским. Рита поймала на себе взгляд одного из приглашенных. Она узнала этого мужчину сразу же. Идеально сидящий черный костюм, но галстука нет, и пара верхних пуговиц на белой рубашке расстегнуты. Темные волосы с проседью на висках зачесаны назад, коньячного цвета глаза смотрят сквозь стекла очень дорогих очков внимательно и цепко, а тонкие губы почти никогда не улыбаются. Борис Кратов, человек с волчьим взглядом, который когда-то по прихоти спас ей жизнь.

Он подошел к Рите, слегка наклонил голову в знак приветствия:

– Маргарита, кажется? Мы с вами встречались однажды при несколько драматических обстоятельствах.

– Я помню, – ответила она, подавив мгновенно всколыхнувшуюся в груди панику.

– Приятно видеть, что при вашей страсти к адреналину вы все еще живы. – Уголки его губ чуть дрогнули.

Должно быть, это движение у Кратова символизировало улыбку.

– Мне тоже приятно, Борис.

Почему-то под взглядом этого человека ей становилось неуютно. Какой-то животный инстинкт подсказывал, что с ним нужно постоянно держать оборону, а лучше – бежать отсюда быстрее, пока этот хладнокровный сильный хищник не пережевал ее своими идеальными крепкими белыми зубами. Рите странна была собственная реакция на Кратова с его мягкими обходительными манерами и бархатным голосом. Но, как бы там ни было, собственному чутью она привыкла доверять.

– Сегодня будет покер. Собираетесь играть? – спросил Борис.

– Нет, просто наблюдаю пока, – отозвалась она. – Не беспокойтесь, сегодня я не запланировала никаких афер и спасать меня вам не придется.

– Спасать вас я больше не планирую. – Борис качнул головой. – У меня на вас другие расчеты.

Он вдруг поймал ее ладонь, почти до боли сжал хрупкие пальцы и поднес руку к губам. Его дыхание обожгло кожу, и Рите показалось, что в тот миг, когда его губы коснулись ее руки, из-под спокойной бесстрастной маски проглянуло тщательно сдерживаемое жадное нетерпение. Ей снова стало не по себе, и, мягко высвободив руку, она бросила:

– Извините, Борис, кажется, мой друг меня зовет, – и быстро пошла к махавшему ей с другого конца комнаты Леве.

– Гретхен, познакомься, это Витаутас Жемайтис, театральный режиссер. Я делал грим для его постановки «В ожидании Годо».

Фамилия Рите, конечно, была знакома. Витаутас Жемайтис, восходящая звезда, самое яркое театральное явление последнего года. Анфан террибль российской сцены. Но видела этого человека она впервые. Отхвативший в прошлом году «Золотую маску» режиссер оказался молодым мужчиной, в районе тридцати, с рыжевато-пшеничными длинными волосами, перехваченными на затылке кожаным шнурком, и бледно-голубыми глазами, прячущимися за дымчатыми стеклами очков-хамелеонов. Подбородок покрыт, видимо, тщательно лелеемой мягкой щетиной. Не особенно высокий, но с ладной подтянутой фигурой, облаченный в джинсы и какую-то широкую полосатую рубаху с претензией на этнический стиль.

Витаутас окинул Риту заинтересованным взглядом и заговорил сразу как со старой знакомой:

– Слушайте, мне Лева про вас все уши прожужжал. Какая вы невероятно талантливая. – В речи его слышен был едва заметный прибалтийский акцент.

– Не верьте! – усмехнулась Рита. – Лев ко мне необъективен.

– Я? – возмутился Беликов. – Наглая ложь. Назови мне хоть одну причину, по которой я стал бы тебя расхваливать, не имея на то оснований.

– Потому что ты мой друг, – предположила Рита.

– Пфф, тоже мне причина, всем известно, что я – эгоистичное, неблагодарное, равнодушное животное, – фыркнул Левка.

В кармане его пиджака заиграл мобильник, он вытащил аппарат, посмотрел на экран и скривился:

– О нет, Виктор, кажется, решил раньше времени вернуться с презентации и не обнаружил меня дома. Извините, друзья, я должен выслушать небольшую истерику.

Левка утомленно закатил глаза, прижал к уху телефон и направился к выходу.

– Так можно все-таки где-нибудь почитать ваши рассказы? – снова обратился к Рите Витаутас.

Она передернула плечами:

– К сожалению, ни одна из моих работ еще не была опубликована. Так что, если вам интересно, могу только скинуть по электронной почте.

– Идет! – Витаутас протянул ей визитку с телефоном и мейлом. – Буду очень ждать.

Риту не особенно вдохновили его слова. Сколько их уже было за эти годы – заинтересованных издателей, редакторов, кино– и театральных режиссеров. Все они пели ей дифирамбы, восхищались мастерством, остротой стиля, отточенностью деталей и образов, но дальше пустых разговоров дело ни разу так и не зашло. Впрочем, прислать тексты ей было нетрудно, тем более что этот Витаутас чем-то ей понравился. Этакий литовский крестьянин, фермер, попавший вдруг в большой город и одуревший от его суеты.

Игра началась, часть гостей, увлеченных покером, собралась вокруг одного из столов. К играющим присоединились Кратов и Жемайтис. Рита рассматривала игроков поверх бокала.

Она понимала, что игра идет несерьезная. Деловые люди просто собрались поздравить одного из своих товарищей с юбилеем, обсудить в неформальной обстановке какие-то дела и развлечься. Именно поэтому никакого особенного напряжения на лицах игроков не чувствовалось. Карты скользили в руках лениво и непринужденно. Кажется, только один из играющих – толстяк в съехавшем набок галстуке – воспринимал происходящее серьезно, краснел, потел и яростно сжимал карты. По редким, обращенным на него чуть брезгливым взглядам и негромким репликам Рита определила, что это – чужак. Он попал сюда случайно, должно быть, увязался за кем-то из этой когорты избранных. Его не принимают, с ним не считаются, не в последнюю очередь и из-за того, что он не чувствует негласных правил поведения. Вот, например, сейчас, на непринужденной дружеской вечеринке, играет так, словно попал на слет катал.

Левка, подойдя к Рите, прервал ее наблюдения за живой природой, быстро чмокнул в щеку и проговорил:

– Гретхен, я вынужден тебя бросить. Виктор вернулся домой и беснуется. Обещай мне, что не ввяжешься ни в какую авантюру!

– Торжественно клянусь! – хохотнула она.

Левка, попрощавшись с остальными, вышел из комнаты.

Рита, сидя в кресле и машинально вертя в руке бокал на тонкой ножке, цепко наблюдала за происходящим. Она не решила еще, стоит ли ей вступать в игру. Сама по себе игра никогда не была для нее привлекательной. Еще в детстве отец, шутя, научил ее азам своей специальности – блефовать, виртуозно прятать нужную карту в рукав, чувствовать подушечками пальцев крохотные насечки на картах. Со временем она упрочила эти навыки, доведя почти до совершенства. Наверное, этот талант отец передал ей по наследству вместе с умевшими казаться такими кристально честными нежно-зелеными глазами.

Однако, глядя на рассевшихся за столом игроков, Рита понимала, что выиграть у них ей будет непросто, практически невозможно, несмотря на то что игра шла на первый взгляд шуточная. Обычно Рита довольно часто использовала такой способ подзаработать – обыграть парочку лохов и уйти домой с полным кошельком. Она, правда, старалась всегда не жадничать и не зарываться, памятуя ту историю с казино, едва не стоившую ей жизни. Выиграть некую достаточную для нее сумму – и уйти. Никакого удовольствия, волнения, азарта от игры она не испытывала.

Но сегодня здесь за столом собрались не лохи, которых она могла бы сделать легко и непринужденно, а практически профессиональные игроки. И Рита была не уверена в том, что стоит мериться с ними навыками. Разве что тот толстяк, кажется, его фамилия была Гуров, мог сегодня служить для нее лакомым куском.

Пока что она предавалась любимому занятию – наблюдать. Наблюдать за людьми, охваченными азартом и готовыми проиграть последние штаны или, наоборот, невозмутимо обчищающими попавшихся в их сети лохов, было не в пример интереснее. Едва уловимые движения пальцев, оттенки мимики, вскользь брошенные фразы – все это Рита впитывала в себя, любовно располагала в памяти, чтобы в нужный момент вытащить на свет божий и обрисовать в каком-нибудь тематическом рассказе.

Гуров. Вот он отдувается и пыхтит, как выброшенный на берег тюлень. Пальцы его с виду толстые и неповоротливые, глаза как будто сверкают от охватившей его эйфории. Однако все это блеф. Он спокоен, как танк, – на рубашке ни одного пятнышка пота. Если бы такой жирдяй нервничал, под мышками у него давно бы расплылись темные пятна.

По лицу Бориса невозможно ничего прочитать. Он явно игрок со стажем, улыбается всем любезно и равнодушно, но крохотные точки зрачков буравят Гурова неотрывно. Он, кажется, уже понял, что случайно затесавшийся сюда толстяк собрался провести вечер с пользой и обуть кого-то из друзей именинника, не имевших непосредственного отношения к игорному бизнесу и не владеющих азами карточных махинаций, – совершенно недопустимое поведение во время дружеской игры «по маленькой». Но Кратов до поры до времени лишь наблюдает за Гуровым, никак не вмешиваясь в процесс.

А вот Витаутас… Бедняга! Через пару часов после начала игры Рите совершенно очевидно было, что именно незадачливого режиссера выбрал своей мишенью Гуров. Жемайтис держался неплохо, эмоций своих старался не выдавать. Но по вспыхнувшим на скулах лихорадочным красным пятнам при общей бледности лица, по повлажневшим на висках волосам Рита видела, что зацепило его не на шутку. Выходит, он болезненно азартен и не остановится, пока не спустит все, что имеет.

Она еще некоторое время равнодушно наблюдала за происходящим. Витаутас, кажется, проиграл уже все свои сбережения, машину и готов был поставить на кон недавно купленную квартиру в Москве. Профессиональные игроки следили за действиями Гурова с легким неудовольствием, кривясь от такого явно неуместного поведения, но предпочитали не вмешиваться. А вот Рите Витаутаса было жалко… «Дурачок, – с какой-то ленивой нежностью подумала Рита. – Неужели не видит, что его разводят? Беги отсюда, пока цел!»

Но Витаутас ее безмолвного призыва не услышал. Он, кажется, окончательно растерял остатки самообладания, поминутно вытирал взмокший лоб платком и лихорадочно озирался. Очевидно, режиссер не знал основного правила покера: «Если ты не замечаешь лоха, значит, лох – ты».

Рита отвела взгляд от него и неожиданно заметила, что Борис смотрит на нее поверх головы метавшегося напротив него режиссера. В его коньячных глазах был какой-то веселый вызов, словно он приглашал Риту сыграть с ним. Но не в покер, нет, во что-то другое, куда более опасное и заманчивое. Рита отставила бокал и медленно поднялась из кресла. Взгляд Бориса гипнотизировал ее, притягивал, в крови начинал булькать и пузыриться адреналин. Острое ощущение риска, опасности – как раз то, что заставляло чувствовать ее живой. Удивительно, как этот мужчина, видевший ее всего два раза в жизни, сумел так легко ее разгадать.

Рита подошла к столу и дотронулась до плеча Витаутаса. Тот нервно обернулся на нее, он, кажется, был совершенно раздавлен. Лицо пошло пятнами, руки, сжимавшие карты, заметно дрожали. Последний кон, и, если он проиграет – а он проиграет, – он потеряет все.

– Витаутас, – мягко сказала Рита, – вы позволите мне сыграть за вас? Говорят, я приношу удачу. – Она улыбнулась, не глядя на режиссера, смотря прямо в дрогнувшие на секунду зрачки Бориса.

– Не по правилам! – возмутился толстяк.

Борис остановил его легким движением руки.

– Пускай Маргарита сыграет. – Голос его звучал твердо, властно, подчиняя себе чужую волю. – Это будет интересно.

Рита понимала, что случившееся – вопиющее нарушение правил игры. На последнем кону покера карты передавать нельзя. Но Гуров был здесь чужаком, не понимавшим субординации, раздражавшим всех, а потому считаться с ним никто не собирался, а дополнительное развлечение остальные игроки лишь приветствовали.

Витаутас, кажется, не вполне понимал, что происходит. Он дернулся, сжал карты, не желая отдавать их Рите. Потом сообразил, видимо, что это – его последний шанс, болезненно скривившись, бросил карты на стол, рубашками вниз, и нервно поднялся из-за стола. Отошел в угол и остановился там, сорвав с носа очки и судорожно стиснув их в руке.

Рита опустилась за стол и взяла карты, еще теплые от рук режиссера. Борис все так же не сводил с нее глаз, и она медленно улыбнулась ему, делая первую ставку.

Через двадцать минут все было кончено. Толстяк раздраженно поднялся из-за стола, опрокинув стул, и проворчал:

– Так никуда не годится. Правила меняют по ходу…

– Остынь, это всего лишь игра, – бросил ему Борис.

– Так всегда утешаются проигравшие, – задрожал щеками Гуров. – Выигравший никогда не говорит – это всего лишь игра.

Витаутас, все это время простоявший в каком-то подобии ступора за Ритиным стулом, перевел на нее ошалелый взгляд. Он еще не верил, что его крах, всего несколько минут назад выглядевший неминуемым, в эту ночь так и не произошел.

– Маргарита, вы… – оторопело выдохнул он.

Рита тепло улыбнулась ему:

– Поезжайте домой, Витаутас! Спите спокойно и не играйте больше, вам это противопоказано.

Борис оказался рядом с ней уже у дверей. С удивительной ловкостью перехватил у швейцара ее пальто и накинул Рите на плечи, невольно обдав жаром своего дыхания ее обнаженную шею. Риту волновала его близость, и все же подпускать его к себе на слишком короткое расстояние она не хотела. Этот человек был слишком силен, слишком опасен. Лучше держаться от него в стороне, оставаться не в сфере его прямых интересов. Они оба – крупные хищники, и, если судьба схлестнет их между собой, битва получится страшной и кровавой.

– Почему вы это сделали? – спросила Рита, пристально глядя Борису в непроницаемые глаза. – Почему позволили мне сесть за стол и сыграть вместо Витаутаса? Почему дали выиграть?

Борис смотрел на нее прямо, без улыбки.

– Я готов пожертвовать малым, чтобы в итоге выиграть главный приз, – с пугающей откровенностью ответил он и снова, как в начале вечера, поймал и поднес к губам Ритину ладонь.

С трудом сохраняя самообладание, она дерзко заметила:

– Будь это любой другой мужчина, только не вы, я бы предположила, что вы пытаетесь за мной ухаживать.

Борис качнул головой:

– Я слишком занятой человек, на это у меня нет времени. Но в главном вы правы. Я хочу вас заполучить. Хочу, чтобы вы стали моей женой.

Это неожиданное признание ошарашило ее. Рита несколько секунд не знала, что ответить.

– Вот как… Но мы виделись всего лишь два раза…

– Этого пока достаточно, – заверил Борис. – Остальные подробности – излишни.

Он подхватил ее под руку и повел вниз, к ожидавшему такси. Даже через толстую ткань пальто Рита чувствовала стальную хватку его ладони на своем запястье.

На улице мела метель. Ветер закручивал потоки снежинок в вихри, бросал в лицо серебрящуюся труху, взвивал в темное небо белую замять. И невозможно было определить – уже утро или все еще глубокая ночь. Все свилось в один тугой рассыпающийся белый смерч.

Возникший откуда ни возьмись бессловесный охранник раскрыл над их головами купол черного зонта, чтобы хоть немного защитить их от взбесившегося снега. Шофер распахнул перед Ритой дверцу машины. Она обернулась к Борису, прежде чем опуститься на сиденье.

– Борис, меня очень ммм… поразило ваше предложение. Мне лестно, но… К сожалению, я слишком ценю свою свободу.

– Я знаю, – кивнул он, уверенно глядя на нее. – Вы слишком цените свою свободу – пока. Но когда вы объедитесь ею до тошноты, когда она станет вам омерзительна, тогда – приходите ко мне.

Губы его изогнулись в жестокой гипнотизирующей улыбке, снова напоминавшей оскал крупного опытного волка. Рите опять стало не по себе, она коротко махнула Борису рукой, села в машину и захлопнула за собой дверь.

Витаутас позвонил ей через неделю.

– Я прочел ваши рассказы, – едва поздоровавшись, заявил он. – Нужно встретиться.

Рита согласилась увидеться с ним в театральном кафе. Именно в этом, располагавшемся в самом центре Москвы, на Бульварном кольце, театре в последнее время работал Витаутас. Главный режиссер театра Волкова, заслуженная и именитая, вечно слегка простуженная женщина, пригласила на этот театральный сезон восходящую звезду поработать в ее театре по контракту. Здесь же состоялась и премьера его нашумевшего спектакля, принесшего ему «Золотую маску».

На стенах намалеваны были улыбающиеся и рыдающие белые рожи. В витрине кафе уныло подсыхали бутерброды с семгой. Эту несчастную семгу никто не ел – именитые актеры не жаловали театральное кафе, предпочитая ему многочисленные московские рестораны, студентам же, работавшим в театре массовкой, такие бутерброды были не по карману.

Столик, за которым устроились Рита и Витаутас, прихрамывал на одну ногу, и отвратительный растворимый кофе при каждом движении норовил разлиться. Витаутас, отхлебнув из стаканчика и поморщившись, приступил сразу к делу:

– Рита, я хочу поставить по вашим рассказам спектакль.

Рита едва не подавилась химическим пойлом.

– Что? – Помедлив минуту, она добавила: – Витаутас, если вы считаете, что что-то мне должны, то…

– Да при чем тут это! – Режиссер сердито взмахнул некрупной широкой ладонью. – Вы же сами творческий человек, должны понимать, что я никогда бы не взялся за не имеющий художественной ценности проект только из хорошего отношения к автору.

– Ну допустим. – Рита недоверчиво улыбнулась. – Тогда почему же вы хотите поставить спектакль по моим рассказам?

– Они меня абсолютно перевернули, – сказал Витаутас. – Это просто что-то потрясающее. Мы сделаем спектакль, который взорвет всю Москву.

Рите далеко не сразу удалось привыкнуть к внезапным перепадам настроения Витаутаса – от сонного равнодушия и флегматизма до бьющей через край бешеной энергии. В тот раз он даже немного напугал ее, когда подскочил вдруг из-за столика кафетерия – волосы взметнулись, глаза загорелись, даже стекла очков как будто вспыхнули изнутри флуоресцентными лампочками.

– Пойдемте! Пойдемте!

Ухватив Риту за запястье, Витаутас потащил ее в малый зал театра. Здесь сейчас никого не было, стояла тишина и пахло картоном и пыльным бархатом. Но Витаутас мигом уничтожил отрешенное спокойствие пустой сцены, взлетел на нее и принялся двигаться, пританцовывать, вскидывать руки, падать. И все это время говорил, говорил, говорил. Он как будто бы один сыграл за эти полчаса для Риты весь будущий спектакль, исполнил все роли, выступил сразу и режиссером, и звукооператором, и костюмером. Наблюдая за его метаниями по сцене, загипнотизированная его голосом, Рита видела словно не его, а будущее действо.

Витаутасу удалось убедить ее, заставить поверить в то, что это действительно возможно. Что по ее рассказам будет поставлен самый удивительный, самый необычный и ошеломляющий спектакль не только в Москве, но, может, и во всей России. Она как будто вспыхнула от рассыпаемых Витаутасом искр энтузиазма и загорелась этой возможностью не меньше, чем он. Разве это не то, о чем она всегда мечтала? Ее писанина получит признание, о ней узнают, оценят, заговорят. Разве не ради этого она когда-то приехала в Москву почти без копейки денег, никого здесь не зная? И почти десять лет к этому шла. Неужели теперь, наконец, ее мечта начинает сбываться?

– Конечно, нужно скомпилировать ваши рассказы для сцены. – Витаутас закончил свой «спектакль», перешел к бытовым вопросам и тут же «погас», стекла очков снова сделались тусклыми, лицо – невыразительным. – Если вы не против, я бы очень хотел поработать вместе с вами. Вместе адаптировать рассказы для будущего спектакля.

Не против? Да она ждала этого шанса долгие годы.

Рита с трудом сглотнула, стараясь не выдать охватившего ее, рвавшегося наружу из грудной клетки восторга, и сдержанно сказала:

– Давайте попробуем.

Витаутас оказался и в самом деле маньяком своего дела. Он не давал Рите ни минуты покоя. Она просыпалась утром от настойчивого звонка в дверь, сонная, шла открывать, закутавшись в халат, и в квартиру тут же врывался Витаутас, кипящий энергией, воодушевленный, готовый к работе.

– Спишь еще? – недовольно бросал он. – А мне тут ночью идея пришла…

Он совал Рите в руки пластиковый стаканчик с кофе, прихваченный для нее где-то по дороге, и, не слушая никаких возражений, включал компьютер и начинал тыкать пальцем в текст на экране и что-то вещать. Рита отчаянно ругалась с ним, проклинала и материла дотошного режиссера как могла, не желая признаваться себе, что ловит от этой их совместной работы настоящий кайф.

Ведь именно об этом она всегда и мечтала. Именно этого и хотела, ввязываясь от скуки в дурацкие авантюры. Вот такого напряженного творческого альянса, человека, понимающего и подхватывающего твои идеи с полуслова, работы не «в стол», а имеющей какие-то перспективы. Она была по-настоящему счастлива этой зимой. Все на редкость хорошо складывалось.

– Вот здесь, – сказал однажды Витаутас.

Он поднялся из-за стола, пробежался по комнате, стиснув перед собой руки, резко развернулся и напряженно потер ладонью лоб:

– Что-то не то. Герой какой-то… безликий. Бандит, убийца… Этого мало! Нужно дать какую-то особенность, деталь характера… Не знаю!

Рита на мгновение задумалась, опустив голову и прикусив костяшки пальцев, и наконец предложила:

– Пускай… Пускай он постоянно как будто пританцовывает и мурлычет себе под нос регги. И вид имеет такой, знаешь, расслабленно-блаженный. Был у меня один такой знакомый, на кладбище работал.

– Потрясающе! – завопил вдруг Витаутас. – Именно! Как тебе это удается? Ты… ты самый талантливый писатель в мире!!!

Он подскочил к Рите и вдруг поцеловал ее. Не просто восторженно чмокнул в щеку, а поцеловал по-настоящему, жадно припав трепещущими губами к ее рту. В этом было что-то необъяснимо правильное, как будто этот поцелуй был естественным продолжением их совместной работы, частью творческого процесса. Как будто именно так они могли еще полнее и глубже понять друг друга. И Рита ответила на поцелуй. От Витаутаса приятно пахло дорогим одеколоном.

Все, что происходило дальше, слилось в один сплошной поток работы над будущей пьесой. Споры до хрипоты, отбитые о клавиатуру пальцы, посетившие обоих озарения, торопливые судорожные объятия, когда секс казался продолжением их общей работы. Иногда Рите казалось, что все это случилось между ними лишь для того, чтобы не приходилось прерывать работу на ночь. Чтобы можно было подскочить на постели в три часа ночи, потрясти за плечо спавшего рядом мужчину и хриплым со сна голосом проговорить:

– Я поняла. Второе действие нужно перенести на платформу пригородной станции.

А потом вдвоем, завернувшись в одеяла, толкаться у компьютера и в четыре руки торопливо вносить поправки в текст.

К весне пьеса была окончена и утверждена с худруком театра Волковой. Начались репетиции. Нашелся и спонсор, преуспевающий бизнесмен Голиков, вызвавшийся финансировать постановку, правда, при условии, что одну из ключевых ролей получит его любовница актриса Соболева, юная старлетка, смазливая до отвращения и не особенно пока представлявшая, что делать на сцене. Впрочем, это не должно было сильно повлиять на качество спектакля – любовная линия в пьесе все равно не была определяющей, и роль, доставшаяся Соболевой, была не особенно сложной.

На улице пахло серой апрельской хмарью – вскрывшейся из-под снега влажной землей, первой пробивающейся травой, набухшими почками, туманом. Все эти запахи пробуждающейся жизни оставались заметными даже и в городе, смог и угар огромного мегаполиса не могли заглушить их намертво.

Витаутас теперь целыми днями пропадал в театре. Рита тоже любила присутствовать на репетициях. Иногда, переглянувшись с Витаутасом, она поднималась на сцену и осторожно вмешивалась в происходящее.

– Миша, – обращалась она к актеру, игравшему роль Сани-карманника. – Слушайте, Миша, вы только не сердитесь, но вы немного не так делаете. Смотрите, когда вы начинаете виться вокруг своей жертвы, просовывать пальцы ей в карман… Она же сообразит, что вы задумали. Вас поймают в пять минут. Вы должны просто встать позади и положить пальцы на край торчащего из заднего кармана кошелька. И не двигаться. Все очень просто. Не нужно суетиться. Просто встаньте и не двигайтесь. Когда человек сделает движение вперед, кошелек плавно выскользнет из кармана и останется у вас в руке. Теперь, опять же спокойно, без суеты, опускаете его в карман плаща. Поняли?

Актер, понимающе кивнув, пытался сыграть сцену так, как посоветовала Рита. Она возвращалась в зрительный зал, и Витаутас порывисто обнимал ее за плечи и шептал в волосы:

– Поразительно! Ты самая потрясающая женщина…

– В Москве, – заканчивала она за него со смехом.

А потом… Однажды во время репетиции в Ритиной сумке зазвонил мобильный. Они как раз, срывая голоса, орали с Витаутасом друг на друга.

– Он не может играть на гитаре! – доказывала Рита. – У карманника пальцы – главный инструмент. У него должны быть нежные, чувствительные подушечки. Если он будет играть на гитаре, у него на пальцах будут мозоли, он не сможет работать.

– Но по действию нужен музыкальный номер. Он должен тут петь песню. Я режиссер или ты, в конце концов? – заходился Витаутас.

– Пусть на дудке играет. На барабане, мне все равно. Но не на гитаре! Это неправда! – не сдавалась Рита.

И в этот момент в сумке запел мобильник.

– Подожди, я отвечу, – бросила она Витаутасу только для того, чтобы сделать паузу в споре.

Она уже знала эту его особенность – упираться до последнего, но не сдавать позиций, даже если уже сам понял, что не прав. Иногда, вовремя отступив и дав ему передышку, ей удавалось заставить его склониться к ее решению.

Номер на экране не определился, и Рита отрывисто бросила в трубку:

– Да?

– Маруся? – произнес голос на том конце.

У нее потемнело в глазах. Показалось даже, что в зале кто-то выключил свет.

– Да, – каким-то не своим, бесцветным голосом произнесла она.

– Это Марат.

– Да.

В трубке хрипели помехи. Голос его то был слышен отчетливо, то терялся за треском. Но Рита в любом случае узнала бы его в одну секунду.

– Я сейчас в Юго-Восточной Азии, у меня через две недели будет отпуск. Я смогу прилететь на Бали, это совсем рядом, и провести там десять дней. Ты… – снова треск, хрипы, отдаленные чужие голоса.

– Да! – закричала она, не в силах произнести ничего другого, стиснув трубку так, что больно стало пальцам. – Да!

Витаутас вопросительно смотрел на нее, теребя в руках очки. Репетиция прервалась. Все находившиеся в зале с интересом наблюдали за странным телефонным разговором, заставлявшим лицо их драматургессы выдавать такие необычные эмоции.

– Ты сможешь приехать сюда? Ко мне?

– Да, – твердо сказала Рита. – Да!

5

Марат проснулся от рокота вертолета. За брезентовыми стенами палатки лопасти винта взрезали плотный влажный воздух. Было еще рано, но духота разгорающегося жаркого тропического дня уже чувствовалась.

Марат, как обычно, по выработанной за эти годы привычке провел короткую проверку памяти. Он в Восточном Тиморе, на острове в Юго-Восточной Азии. Джунгли, пальмы, белый слепящий песок, удивительного цвета море – то бирюзовое, то малахитово-зеленое, жара, влажность. Он здесь уже несколько месяцев – политический кризис, местные военные разошлись во мнениях с правительством и подняли мятеж, к ним присоединились полиция и уличные банды безработных, погибли люди. Их переправили сюда для обеспечения порядка. Все как всегда. За много лет за плечами у него сменилось столько городов, стран, континентов, что без этой ежеутренней короткой проверки Марат рисковал запутаться, кого и от чего он на этот раз защищает.

А сегодня… Сегодня начинался его отпуск.

При этой мысли что-то больно толкнулось в груди, и Марат привычно закрыл глаза, досчитал до трех и глубоко выдохнул. Ему пока еще нельзя было думать об отпуске, для начала следовало завершить кое-какие дела здесь. Он и так слишком расслабился, отпустил себя, предвкушая отдых, и допустил ошибку вчера.

Ночью у них была вылазка в лес. Поступила информация, что там скрываются мятежники, охраняя склад с оружием. Марат повел своих ребят в рейд. Тьма стояла кромешная. Высокие гордые пальмы, тянувшие прямо к солнцу могучие стволы, остались на берегу. Они пробирались сквозь джунгли, густые заросли, так и норовившие задушить каждого из них тянувшимися между стволов лианами, утянуть в темно-зеленое месиво сплетавшихся веток, стеблей и листьев. Прямо за ним двигался Диаз – чернокожий португалец, в ночи его не было видно совсем, лишь ярко блестели белки глаз. Они обнаружили крытую тростником хижину довольно быстро, действовали четко и слаженно, и взять повстанцев удалось почти без стрельбы.

Мятежников было трое. Все трое – молодые, около тридцати, низкорослые, смуглые, с широко расставленными чуть раскосыми глазами. У одного по краям верхней губы спускались тонкие усики. Марат приказал двоим своим ребятам обшарить подпол хижины, и, судя по раздавшимся снизу восклицаниям, они уже нашли там много интересного. Эти партизаны, похоже, сторожили тут вооружение на небольшую армию.

Двое мятежников были уже обезоружены и скованы наручниками. Третьего обшаривал Диаз. И вот тут Марат и совершил ошибку. На мгновение расслабился, вспомнив о том, что завтра ему подпишут отпуск и он на целых две недели сможет забыть о войне, оружии, перестрелках, пленных. А еще он увидит…

Марат услышал, как вскрикнул Диаз, скорее удивленно, чем испуганно. Он молниеносно открыл глаза, одновременно вскидывая пистолет. Усатый мятежник удерживал Диаза согнутой рукой за горло, чуть заваливая его спиной на себя. К виску Диаза он приставил пистолет.

Где он только его прятал? В собственной заднице, что ли? Диаз ведь уже разоружил его, – быстро пронеслось в голове Марата.

– Не делай глупостей, – мягко сказал он по-английски, держа партизана на мушке и сверля глазами. – Никому из нас не нужны неприятности. Отпусти его.

К несчастью, мужик ни хрена не понимал по-английски. Он залопотал что-то и сильнее дернул Диаза на себя, продолжая тыкать ему в висок дулом. И Марат больше не сомневался ни секунды, действовал на автомате. Чуть опустив ствол пистолета, он выстрелил в Диаза. Пуля вошла в бедро, ноги сослуживца подогнулись, и он принялся тяжело оползать на пол. Тиморец от неожиданности выпустил его и на мгновение отвел глаза от Марата. Этого хватило, чтобы вторая пуля прострелила ему ногу, заставив завыть от боли и скорчиться на полу. Было искушение выстрелить засранцу между глаз, но Марат вовремя удержал себя, вспомнив, что этот человек еще может быть полезен, может выдать командованию нужную информацию.

Итак, вчера из-за того, что он позволил себе немного расслабиться, пострадал человек, его сослуживец. Плохо!

Марат досадливо дернул краем рта и поднялся с койки. Первое, что он сделает сегодня утром, – навестит Диаза. Вряд ли того уже успели переправить в госпиталь.

Как он и предполагал, Диаз находился еще в лагере. Ночью его рану успели обработать, но вертолет, на котором Диаз должен был отправиться в госпиталь, еще не прибыл. Марат вошел в палатку, где разместился раненый.

Навстречу ему попался хмурый медбрат, и Марат невольно усмехнулся, вспомнив, как вот так же столкнулся недавно с Николь. Где это было? То ли на Корсике, то ли в Африке. Он уже точно не мог вспомнить.

Он быстро скользнул тогда взглядом по ее лицу, не замечая, – шел в палатку навестить раненого товарища, вот как сегодня. Но девушка вдруг ухватила его за рукав и позвала настойчиво:

– Марк! Привет, Марк!

Он несколько секунд всматривался в ее лицо, не узнавая. За прошедшие годы Николь высветлила и коротко остригла волосы. Лицо ее потемнело от ставшего привычным южного загара, и в нем теперь не было ничего, напоминавшего ему Риту. Наверно, поэтому Марат и не смог в первую минуту узнать ее. И она в конце концов вынуждена была напомнить ему:

– Я Николь. Косово, помнишь?

«Вот дерьмо! – выругался он про себя. – Не узнал!»

– О, конечно! Привет, Николь. Как ты? Значит, не вернулась в Париж?

– Вернулась на время. Квартиру купила, как собиралась. Только… Одиноко как-то было. Ты ведь так и не позвонил… Вот я и решила вернуться.

«Мать твою, – подумал тогда Марат. – Только не говори, что вернулась искать меня».

Оправдываться не было никакого желания. Он давно забыл ее, выбросил из головы, как незначительный эпизод из прошлого. И сейчас ее острый, ищущий взгляд казался ему неприятным, раздражающим. Девушка всматривалась в его лицо жадно, как будто с мольбой: обними меня, скажи, что помнил обо мне, наври с три короба – что не смог дозвониться, потерял номер телефона, что угодно. А ему меньше всего на свете хотелось ощущать себя объектом обожания настойчивой чужой девицы. Он сознательно выбрал эту жизнь – без связей, без привязанностей, в которой отношения с женщинами ограничивались одним вечером увольнительной. И ничего более обязывающего он категорически не хотел.

К тому же… К тому же она больше не напоминала ему Риту.

– Конечно, – сказал он ей тогда. – Здесь об одиночестве приходится только мечтать. Ладно. Приятно было повидаться. Извини, мне нужно идти, Пьер ждет…

Он попытался пройти мимо, но Николь цепко ухватила его за рукав, настойчиво заглянула в глаза, прошептав вздрагивавшим голосом:

– Мы ведь еще увидимся? Марк, пожалуйста, скажи, что мы еще увидимся! Я так скучала по тебе, так хотела…

– Конечно, – оборвал он ее, отводя взгляд. – Обязательно. Как-нибудь, как будет возможность… Я тебя найду…

И Николь, кажется, поняла, заморгала повлажневшими глазами, выпустила его рукав. Марат, сухо откашлявшись, кивнул ей и прошел мимо. Разумеется, больше они не виделись.

Диаз с перебинтованной ногой валялся на койке. Выглядел он неважно – осунулся, белки глаз были красными, воспаленными. Но, увидев Марата, осклабился в широкой ухмылке, демонстрируя ряд крепких белых зубов.

– Ты ублюдок, Марк, ты знаешь об этом? – приветствовал его Диаз. – Ты чуть мне артерию не прострелил. Парой сантиметров левее – и я бы тут с тобой не трепался.

– Чуть – не считается, – качнул головой Марат. – Я знал, куда целюсь. И вообще, скажи спасибо, что я тебе член не отстрелил.

– Спасибо! – с готовностью согласился Диаз. – Только что толку? Все равно теперь в лазарете валяться. Помнишь тех девчонок из города, ну, в прошлый раз, в увольнительной? Теперь, наверно, один к ним пойдешь.

– Я сегодня в отпуск уезжаю, – коротко отозвался Марат.

– О, еще лучше! – подхватил Диаз. – Будешь развлекаться на всю катушку. А мне гнить на койке и уколы в жопу получать.

– Ничего, – поддел Марат, – в госпитале наверняка полно симпатичных медсестер. Найдешь, кому присунуть.

– Это верно, – ухмыльнулся Диаз.

Марат смотрел на него и думал. Они с Диазом служили вместе уже больше двух лет. Бок о бок, каждый день. Вместе ходили на задания, стреляли, прятались от пуль, вместе пили и таскались по девкам во время коротких увольнительных. Он доверял ему, наверно, больше, чем кому-либо другому в подразделении. Он, наверно, мог бы назвать его своим другом. И все же в нужный момент он, не задумываясь, прострелил ему ногу. Действовал четко по инструкции: если заложнику угрожают, нужно стрелять в заложника.

«Интересно, – подумал Марат. – А Диаз? Он бы тоже выстрелил в меня, окажись я в такой ситуации?» Он окинул пристальным взглядом лежавшего на койке молодого парня с осунувшимся, блестящим от пота черным лицом и ответил сам себе: «Да, он бы тоже выстрелил. Он хороший солдат».

– Ладно, увидимся! – Марат поднялся с раскладного брезентового стула и вскинул руку в знак прощания. – Извини меня за… ну, за то, что продырявил тебе ногу.

– Да брось, ты поступил, как должен был, – отозвался Диаз, улыбаясь.

Марат понял, что сослуживец не держал на него зла. Он и не должен был.

Отпуск ему подписал полковник Лебье. Марат разглядывал его, гадая, отчего у него так посветлели волосы – рано поседели или выгорели на местном тропическом солнце.

– Отдыхать, значит, едешь? – вскинул на него глаза полковник. – Это хорошо. Давно не был в отпуске?

– Давно, – кивнул Марат.

– Ну ладно. Вертушка за тобой уже пришла. Свободен, – отпустил его полковник.

Только сидя в вертолете, глядя вниз на проплывающие мимо синие, зеленые, голубые, изумрудные, бирюзовые полосы моря, золотые песчаные отмели, раскидывавшие к солнцу широкие темно-зеленые ладони пальмы, Марат понял вдруг, что уже через пару часов увидит Риту. Господи, как это будет? Он сразу узнает ее? А она его? Как она изменилась за эти годы? А он? Он сильно изменился?

На секунду он ощутил подступающий к горлу приступ паники. Наверно, эта встреча через столько лет была все же плохой идеей. Не нужно было… Он быстро прикусил кончик большого пальца, приводя себя в чувство.

Это просто смешно. Он – военный, наемник, прошедший не одну горячую точку, участвовавший в боях, спецоперациях, стрелявший в людей, получавший ранения. Он не позволит себе разболтаться из-за какой-то встречи с прошлым.

Вертолет пошел на снижение, и Марат оглядел раскинувшийся под ними остров Бали. Да тут был настоящий гребаный рай!

Ему видны были причудливые строения дорогих отелей – корпуса в стиле хай-тек, здания в виде средневековых замков, домики, стилизованные под местные туземные хижины, только, конечно, куда более дорогие, изысканные и комфортные. Чаши бассейнов, ряды бунгало на берегу. Все для отдыха искушенных туристов. Зачем только он сюда сунулся?

Отель, в котором у него был забронирован номер, оказался как раз в местном стиле. Приземистые корпуса, оформленные в виде каменных галереек с навесами, висячими мостами, переходами. Ряд двухместных бунгало вдоль береговой линии – белых, под соломенной крышей. Череда переходящих друг в друга, петляющих бассейнов, полоса белого песчаного пляжа с тростниковыми зонтиками. Вдоль дорожек пестрели удивительные тропические цветы – такие яркие и причудливые, что казались бы искусственными, если бы не поднимавшийся над ними терпкий сладкий запах. Позади, за зданиями отелей, полого уходили вверх подернутые глубокой изумрудной зеленью округлые холмы. Тяжелые набрякшие голубовато-белые облака мягко обволакивали их вершины.

Он вошел в главный корпус, остановился у стойки ресепшн, ожидая, пока улыбчивая девушка зарегистрирует его и объяснит, как пройти в номер. Оглядел просторное помещение, отделанное в индонезийском стиле – замысловатые узоры, резные колонны, статуи каких-то мифических существ, блестевшие на него пустыми глазами. А потом поднял взгляд чуть выше и увидел Риту.

Он много раз пытался представить себе, какой она стала. С тех самых пор, когда впервые прочитал под случайно попавшейся в Интернете статьей знакомые имя и фамилию. Он хорошо помнил тот вечер, в Обани. Он тогда ненадолго вернулся в штаб-квартиру легиона после завершения очередной операции, наслаждался несколькими почти свободными днями до того, как его снова зашлют в очередную горячую точку.

Теперь, с развитием информационных технологий, их, среди прочего, учили и этому – быстро искать нужную информацию в сети, взламывать чужие пароли, проникать в базы данных. В свободные вечера, после занятий, им разрешалось ненадолго оставаться в компьютерном кабинете и пользоваться интернетом для личных целей. Его сослуживцы в основном писали письма домой или торчали на порносайтах. Марату же писать было некому, и он обычно рассеянно просматривал случайные новости о Родине, с легким напряжением вчитываясь в слова родного языка, которым не пользовался уже несколько лет. И вдруг…

«Маргарита Хромова»… Это имя обожгло его, ударило по глазам. Почему-то ему до сих пор и в голову не приходило поискать что-то о ней в Интернете. Может, потому, что в их прежнем общем прошлом ничего подобного не существовало.

Статья была пустячная, лихой и задиристый отзыв о недавно открывшемся в Москве модном ночном клубе. Он с жадностью читал об интерьере, музыке и посетителях заведения, в котором никогда не был и не будет, лишь для того, чтобы вздрагивать каждый раз, натыкаясь в тексте на ее любимые словечки, на знакомые обороты речи. Вглядывался в строчки – и видел Риту. Как она сидит за компьютером – в той квартире, со статуями, – морщит лоб, в задумчивости трет пальцем левую бровь, прикусывает губу, а потом, словно ухватив за хвост ускользающую мысль, прищелкивает языком и начинает с бешеной скоростью колотить по клавиатуре. Останавливается, прикуривает сигарету, запускает пальцы другой руки в неровные, разноцветные – темные и обесцвеченные – пряди, снова хмурится, прикидывая что-то. Господи! Впервые за столько лет он так ясно ощутил, что она – не мечта, не злая разыгравшаяся фантазия. Что она действительно есть, существует, живет где-то своей, такой далекой от него, жизнью.

С того вечера он каждую свободную минуту наведывался в компьютерный класс и лихорадочно искал в сети любую информацию о ней. Он раскусил все ее псевдонимы, нашел все опубликованные ею в разных издательствах материалы. Развеселая хроника московской ночной жизни, острые провокационные статьи о событиях преступного мира, подписанные всего лишь инициалами, заметки о культурных событиях – выставках, спектаклях, кинофильмах, написанные так умно и витиевато, что значение половины слов ему приходилось искать по словарю.

Она была многолика, как ее псевдонимы, интересовалась всем на свете и ни одной теме не отдавалась полностью. Работала в десятке изданий и нигде не числилась постоянным автором. Была сразу везде и нигде. Он нашел даже одну фотографию, но нечеткую, смазанную, где и разглядеть-то было ничего нельзя, кроме знакомого, гордого и вызывающего поворота головы и твердой линии подбородка. Маруся…

Именно тогда он раздобыл ее телефон – хитро влез во внутреннюю базу одного издательства и запомнил десяток цифр. Этому их тоже учили – сохранять нужную информацию в памяти, не доверяясь бумажным и прочим носителям. Теперь он знал, что сможет позвонить ей. Когда-нибудь. Однажды. Когда будет возможность, и он сам почувствует, что готов к этому. Тогда же он и начал представлять себе, какой она будет при их следующей встрече. Он помнил ее угловатым подростком в мальчишеской ковбойке, с блестящими темными волосами. Помнил загорелой яркой девчонкой в выгоревшем сарафане, которая так горячо прижималась к нему, молотя кулаками по спине и хохоча. И тем удивительным существом в модных кожаных лохмотьях. Какая она теперь?

Он совершенно точно не был готов к тому, что увидит. Рита стояла на опоясывающем холл по верхнему краю мраморном балкончике и смотрела на него. Увидев, что он заметил ее, подняла руку, помахав в коротком приветствии, и двинулась к лестнице. У Марата пересохло в горле. Она была совершенна, как одна из тех идиотских статуй, украшавших квартиру, где они встречались в последний раз. В ней не осталось ничего подросткового, угловатого – ничего от того порывистого и слегка неуклюжего олененка на длинных подламывающихся ногах. Черты лица ее стали резче и выразительней, мягкая полудетская линия щек исчезла, скулы стали еще острее и тверже. Брови как будто взлетели выше над изумрудными внимательными и цепкими глазами. Контур губ был обрисован четче, и виднее стала та мягкая ложбинка над островырезанной верхней губой. Длинные тяжелые темные волосы дождем падали на плечи.

Сбегая к нему по мраморной лестнице, она двигалась плавно и тягуче, словно парила в воздухе, не касаясь ступеней. Ее гибкие руки округло скользили, не задевая перил. Хрупкие плечи, выступающие ключицы в вырезе темно-зеленого с каким-то восточным узором длинного платья. Полупрозрачная материя сбегала по груди, подчеркивала тонкую талию и вилась мягкими волнами вокруг высоких ног. Узкие ступни, перехваченные кожаными ремешками простых сандалий на ровной подошве, едва виднелись из-под подола. На локте ее висела широкополая соломенная шляпа.

Вся она была словно видение, кадр из какого-то роскошного голливудского фильма – совсем не про его жизнь. Марат с трудом сглотнул. Его девочка… Господи, она была прекрасна, как какой-то долбаный сон. Он никогда не решится к ней прикоснуться.

Рита спустилась и остановилась напротив него, чуть склонив голову к плечу, и ее тяжелые волосы скользнули вниз по обнаженной руке. От нее пахло незнакомыми, терпкими и сладкими духами.

– Здравствуй! – произнесла она чуть дрогнувшим голосом.

– Здравствуй!

Наверно, он тоже изменился, соображал Марат, пока они брели рядом, плечом к плечу, по кромке моря. Белоснежный песок искрился под ногами. Безмятежную гладь спокойного, словно дремавшего на ослепительном солнце моря пронизывали мириады сверкающих золотых игл. Рита ступала босиком по зеленоватой воде, Марат нес ее сандалии в руке.

Наверно, он изменился, и она тоже не знает, как обходиться с ним – таким. Должно быть, из-за этого повисла между ними та мучительная неловкость. Он так и не прикоснулся к ней, не обнял, не поцеловал, – словно боялся испачкать своими большими руками, с которых, кажется, не до конца еще смылась казарменная грязь и оружейная смазка, это прекрасное, нежное, хрупкое создание. И она не дотрагивалась до него, как будто боялась чего-то, и лишь украдкой, думая, что он не видит, вглядывалась в его лицо, словно пытаясь прочитать что-то по твердо сжатым губам и нахмуренным бровям.

Чуть дальше, над золотисто-белым чистым песком, раскидывали разлапистые листья толстые, чуть склоненные в сторону океана пальмы. Вскрикнул отрывисто, скользя над гладью моря, белый альбатрос. Пахло солью, теплом, солнцем, экзотическими цветами. Они, кажется, и в самом деле оказались в раю. Марат же отчаянно тосковал о той их прежней встрече – в грязном чужом подъезде, на заплеванной лестнице. Почему тогда их не сковывало это непонятное напряжение? Они просто бросились друг к другу, ни о чем не думая, до боли вцепляясь в плечи, прижимаясь губами так, как будто умирали от жажды, пили всхлипы, вскрики, поцелуи друг друга и не могли насытиться. Теперь же он зачем-то идет рядом с ней, слушает ее рассказы о московской жизни, коротко отвечает что-то о себе и почти жалеет, что затеял все это. Ничего у них не получится, ничего не выйдет. Все, что было между ними, умерло, или, может, они – прежние – давно умерли?

Они ужинали в ресторане отеля. Столы, столы, столы, белоснежные скатерти, на которые страшно положить руки, услужливые загорелые официанты, подскакивающие к тебе по едва заметному движению брови. Кондиционированный прохладный воздух после липкой удушающей жары снаружи. Мерзость, фальшивка… Что он тут делает?

– Сюда? – Рита кивнула головой в сторону одного из столиков.

Марат коротко взглянул, оценил пространство, отрицательно мотнул головой:

– Нет. Давай сюда!

– Почему? – удивилась она. – Тут вид хуже…

– Я не могу сидеть спиной ко входу, – неохотно объяснил он. – Я должен контролировать, кто заходит в помещение.

– Тебе что-то угрожает? Кто-то может прийти? – вполголоса спросила она.

– Нет. – Он коротко улыбнулся одними губами. – Нет. Просто – привычка.

Официант поставил перед ними тарелки с каким-то замысловатым месивом из морепродуктов и овощей. Вино из запотевшей бутылки с шипением поползло по стенке бокала.

Аппетита не было. Марат привык к простой грубой пище. Просто топливо, чтобы дать измотанному организму энергию для нового рывка. Этот изысканный пряный вкус был не для него.

Напряжение, казалось, звенело в душном горячем воздухе. Рита, рассеянно водя вилкой по тарелке, рассказывала что-то странно ненужное.

– Банан, ты представляешь, теперь стал главой крупного фармацевтического концерна. Кто бы мог подумать? А Аниська погиб…

– Когда? – без особого интереса спросил он.

Все это казалось таким далеким, почти забытым.

– В две тысячи первом. Взорвался в своей машине. Конкуренты, наверно. А может, и сам Банан. Заказчика ведь так и не нашли…

Рита вдруг уронила вилку. Вздох вырвался из полураскрытых губ, как стон. Она прикрыла лицо рукой, и плечи ее опустились, сгорбились, как будто силы, все это время заставлявшие ее держаться, разом покинули тело.

– Господи, Марат… – прошептала она.

И внезапно скованность отпустила его. Он как будто заново увидел ее, такую родную, близкую. С силой отнял руки от ее опустошенного, опрокинутого лица, коснулся пальцами тонкой кожи на виске, под которой лихорадочно билась синяя жилка, и властно сказал:

– Пойдем!

В номере было почти темно. Солнце уже село, и сумерки затопили все вокруг, смягчая острые углы и сгущая тени. В приоткрытую балконную дверь пробирался легкий морской бриз, заставляя плясать длинную белую занавеску.

Марат осторожно обнял Риту в полутьме, зарылся лицом в ее волосы. Теперь, когда он не видел ее ослепляющей, бьющей под дых красоты, было легче. Можно изменить внешность, одежду, повадки, но подделать запах волос, вкус кожи – нельзя. И, скользя пересохшими губами по твердой линии ее скул, он снова и снова убеждался – это она, та девочка, которую он всегда любил и, наверное, будет любить до конца своих дней.

Усилием воли он удерживал скручивающее его желание, прикасался к ней нежно, почти благоговейно – не хотел, чтобы в их движениях было хоть что-то общее с теми торопливыми, оставляющими после себя привкус гадливой постыдности, его встречами с другими женщинами. Случайными, поспешными – увольнительная на один вечер, чужой город, короткая передышка перед завтрашним боем, незнакомые руки, ласкающие механически и умело.

Платье давно осталось на полу вместе с его рубашкой и брюками. Рита в его руках дышала прерывисто, со всхлипами. Он же гладил и целовал ее так вдумчиво и неспешно, как будто впереди у них была целая вечность, прижимался пылающими губами к ключицам, выступающим косточкам бедер, тонким щиколоткам, скользил кончиками пальцев по нежной коже, вжимался лицом в ее вздрагивающий впалый живот. И удивлялся самому себе – быть того не может, у него дрожат руки. У него, только вчера спокойно выстрелившего в своего товарища, убивавшего людей, выходившего под пули. Трясутся руки, как у сопливого, влюбленного до судорог мальчишки, и в груди ворочается что-то похожее на рыдание…

И потом, когда терпеть уже больше не было сил, когда Рита, измученная его руками, губами, дыханием, уже крупно дрожала и вскрикивала, пригвожденная к постели его тяжелым телом, он все шептал ей сорванным голосом:

– Я скучал по тебе… Как я скучал по тебе! Маруся… Девочка моя! Родная, единственная… Моя! Я люблю тебя… Люблю… Я люблю тебя…

6

Марату снился кошмар. Рита поняла это по тому, как напряглась лежавшая на ее груди рука, по тому, каким сдавленным и прерывистым стало его дыхание. Она открыла глаза, всматриваясь в темноту. Ветер утих, и белая шелковая занавеска теперь лишь едва заметно трепетала, прикрывая балконную дверь.

Марат дернулся, отрывисто пробормотал что-то по-французски. Приглядевшись, она рассмотрела, как лихорадочно движутся под тонкой кожей век его глаза.

– Шшшш… Тише, все хорошо, – шепнула она и прикоснулась ладонью к его скуле, успокаивая.

Он проснулся мгновенно. Еще не открывая глаз, резко рванулся вперед, больно заломил ее руку, перевернул навзничь, навалился сверху, рвано дыша сквозь зубы. Правая рука выхватила пистолет – кажется, он оставил его на тумбочке у кровати, – и Рита почувствовала, как к затылку прижимается холодное дуло. Весь маневр не занял и нескольких секунд.

Рита собрала все самообладание, чтобы не вскрикнуть, не забиться под ним. И лишь ровным, подчеркнуто спокойным тоном произнесла:

– Марат, это я. Рита. Все в порядке.

Еще несколько секунд он сжимал ее, тяжело дыша. Затем, придя в себя, ослабил хватку, выпустил ее, откатился в сторону и сел на постели, закрыв руками лицо.

– Господи, – простонал он сквозь сжатые зубы.

Рита пошевелилась, села на постели, потирая ушибленную руку. Прикоснуться к Марату она все еще не решалась.

– Тебе приснился кошмар, – тихо объяснила она. – Я хотела…

– Я чуть тебя не пристрелил, – замотал головой он. – Мать твою, Рита, это была очень плохая идея – позвать тебя сюда, остановиться тут вместе… Прости. Завтра утром мы поменяем твой билет. Мне нельзя было…

– Перестань!

Она спрыгнула с кровати, подошла к нему и присела на корточки у его ног, обняв руками его колени.

– Я никуда не уеду, ты же знаешь…

Он отнял руки от лица, опустил пистолет на тумбочку. Рита провела ладонью по его мокрому от пота лбу, потянула на себя, заставляя его уткнуться лицом ей в шею.

– Бедный мой, хороший мой, что с тобой сделали…

– Никто ничего со мной не делал! – вырвался из ее рук Марат. – Это я сам. Я изменился, Рита, ты ничего обо мне не знаешь. Мы семь лет не виделись, и ты не понимаешь… Тебе просто опасно со мной оставаться.

Рита медленно усмехнулась:

– Может быть, ты и изменился, но я-то – нет. И, если помнишь, ничего привлекательнее слова «опасно» для меня просто не существует.

Он до боли стиснул ее руки, качнул головой:

– Это невозможно. Я должен заставить тебя уехать.

– Попробуй, – лукаво улыбнулась она.

Конечно, Марату не удалось переубедить ее, и за несколько дней Рита научилась справляться с его ночными кошмарами. Научилась будить его тихо и осторожно, не вызывая паники, аккуратно возвращая его в реальность.

– Ты здесь, со мной. Все хорошо. Война далеко. Нам ничего не угрожает.

Ей нравилось видеть, как постепенно разглаживается его лицо, уходит тревога, расслабляются сжатые в узкую полоску губы. А глаза наливаются спокойной прозрачной лазурью. Нравилось наблюдать за ним на пляже – как он подходит к воде, медлит у самой кромки, расправляет плечи, а потом, в одну секунду сорвавшись, бежит в глубину, разбрасывая синие брызги. Какое сильное и легкое у него тело, как перекатываются под темной от загара кожей бугры мускулов. И весь он, загорелый, искрящийся каплями воды, движущийся сильно и ловко, напоминает какое-то удивительное морское животное, одновременно могучее и гибкое. Как он ловит ее в воде и прижимает к себе, мокрую, соленую, жадно ищет ее губы и целует так, как будто ему не хватает дыхания.

– Ты был на море раньше?

– Был. Много раз. Знаешь, на африканском побережье закат совершенно оранжевый. И море похоже на апельсиновый сок. А на Корсике по вечерам море отливает сиреневым.

– Что ты там делал? Расскажи мне!

– Не могу.

– Да, понимаю. Я же говорила тебе тогда, что ты еще будешь на море. Помнишь, мы мечтали?..

– Помню. Нам с тобой давно пора запретить себе мечтать. Каждый раз это выходит нам боком.

Ей не хотелось ни о чем думать, ничего решать. Эти золотые, жаркие, наполненные солнцем и зноем дни были как вырванный у судьбы отпуск, украденный кусочек рая. Она давно перестала надеяться, что когда-нибудь снова увидит Марата. И теперь отчаянно боялась поверить в реальность происходящего, а тем более в то, что у этого чуда может быть хоть какое-то продолжение. Они избегали говорить о будущем, словно оба боялись испортить все, сломать то хрупкое равновесие, которое установилось после первой их проведенной здесь ночи. Как будто, если не упоминать того, что придется возвращаться, этого никогда не случится. Каждый раз, когда в разговоре они случайно натыкались на что-то болезненное, что-то, что могло вернуть их в реальный мир, разрушить обретенную идиллию, оба, словно сговорившись, обрывали диалог.

– Так, значит, если бы ты дозвонился до меня тогда, ты бы вернулся?

– Не знаю… Я понятия не имел, что делать дальше. Ты не представляешь себе эту жизнь – оторванную от всего мира. Иногда и впрямь начинаешь верить, что ничего, кроме легиона, не существует…

– Господи, если бы только Левка ответил на звонок… если бы я…

– Рита, это ничего бы не изменило. Мы сами делаем выбор. И моя жизнь, и твоя сложились так, как должны были сложиться. Других вариантов просто не было.

– Марат, я… Ладно. Куда сегодня пойдем ужинать?

«Мальчик мой, любимый мой… Ты так устал от всего этого… Я бы бросила все ради тебя. Всю свою нелепую никчемную жизнь. Эту вечную погоню за адреналином, опасностью, яркими впечатлениями. Все свои жалкие, никому не нужные творческие потуги. Зачем мне все это без тебя? Я бы все оставила, если бы ты только попросил. Но ты никогда не попросишь».

Она все-таки не выдержала и задала сакраментальный вопрос. Однажды в полдень, когда все вокруг, казалось, звенело от зноя. Они с Маратом брели по мощенной плитками извилистой дорожке парка у отеля, между слишком ярких тропических цветущих кустов. Здесь, под раскидистыми ветками, под широкими листьями пальм плавилась блаженная тень. Солнечные лучи просачивались сквозь листву, и на серых плитках под ногами дрожали пятна света.

Из буйных тропических зарослей вдруг выбрался щенок – забавный беспородный малыш, одно лохматое ухо было прижато к голове, другое задиристо торчало вверх. Откуда он только взялся здесь, в этом вылизанном дорогом отеле?

Щенок несмело ступил неловкими лапами на дорожку, покосился на Марата и вдруг, прыгнув, легко ухватил зубами край штанины его белых брюк. Радостно заворчав, потянул в сторону и снова вскинул глаза, призывая поиграть с ним. И Марат, легко рассмеявшись – совсем как раньше, – присел на корточки и принялся трепать незнакомую псину за уши, чесать бархатное брюшко, гладить спину. Рита, замерев на месте, смотрела на него, боясь дышать, чтобы не спугнуть это почти забытое беззаботное выражение лица. Он был так похож сейчас на себя прежнего, на мальчишку из бандитского района, умело скрывающего за приблатненными грубоватыми повадками свою удивительную доброту, отзывчивость, преданную и ласковую натуру. Вечно к нему липли все живые существа – кошки, собаки, раненые птицы – заброшенные звереныши, от природы умеющие чувствовать за нелепыми человеческими масками истинную натуру.

По дорожке к ним уже спешил смущенный служитель отеля. Приблизился, строго погрозил щенку и рассыпался в извинениях на английском:

– Прошу прощения, сэр, это собака нашего шеф-повара. Руководство отеля приносит вам извинения…

– Все хорошо, все в порядке, – с улыбкой отозвался Марат.

Служитель осторожно поднял щенка с земли, потащил куда-то, и Марат крикнул ему в спину:

– Не обижайте его! – а потом обернулся к Рите, все еще улыбаясь.

И вот тогда она не выдержала и спросила, словно очертя голову бросилась вниз с обрыва.

– Когда заканчивается твой контракт?

Лицо Марата сразу замкнулось, закрылось, стало чужим и сдержанным.

– Через полтора года, – коротко ответил он.

Но ее уже несло, она не могла остановиться, выдохнула, пристально глядя на него:

– А что потом?

– А потом… – на скулах его заиграли желваки. – А потом я подпишу новый.

– Господи, но почему? – почти выкрикнула она, от бессилия топнув ногой. – Почему? Почему ты не хочешь вернуться? Быть со мной? Просто быть вместе, все равно где?

– Рита. – Он прикрыл глаза, медленно выдохнул через нос, и, когда снова заговорил, голос его был спокойным и убедительным: – Ты же видишь, я уже не смогу жить на гражданке. Я изменился, все изменилось. Я смотрю вокруг и не понимаю, как можно гулять, спать, обедать, купаться в море, когда где-то там идет война, стреляют, бросают бомбы, гибнут люди. Каждый день, каждую минуту, Рита. Мы гибнем, чтобы вы тут могли просто жить, не задумываясь об этом. Чтобы ты жила спокойно, спала спокойно, дышала, улыбалась. А я… Я видел все это своими глазами, я жил в этом последние семь лет, и я уже просто не смогу делать вид, что ничего этого не существует.

– А меня ты спросил? – непокорно мотнула головой она. – Спросил, нужна ли мне твоя жертва? Я не могу, не хочу ее принять. Я просто хочу быть с тобой, всегда. И, если война нас настигнет, значит, я тоже возьму оружие и встану рядом с тобой. А если нет… То и пусть весь остальной мир катится в тартарары, мне наплевать. И не надо мне вешать на уши всю эту лапшу – что вы боретесь за мир во всем мире. Стрелять за мир – это же оксюморон, Марат! Нелепость, бессмыслица! Тебе просто нравится так жить, признайся, да?

– Нравится или нет, а по-другому я жить уже не смогу, – твердо сказал Марат. – Ты же видела, как я просыпаюсь. Как шарахаюсь от любого резкого звука. Это моя жизнь, Рита, и другой она уже не будет. Так же, как и твоя никогда не будет другой. Мы бы все равно не смогли быть вместе, пойми. Я бы никогда не принял твой образ жизни.

– Мой образ жизни? – отшатнулась она, нервно засмеялась и порывисто прижала ладонь ко рту. – Марат, да это все чушь! Мне никто не нужен, кроме тебя, я бы все бросила…

– Никто не нужен? – прорычал он, тоже уже заведенный, почти не контролирующий себя. – Не лги, пожалуйста! Сколько их у тебя было за эти годы? Двадцать? Тридцать? Только не ври, что преданно ждала меня, ни на кого не глядя.

– Так вот что не дает тебе покоя? Сколько их было? – крикнула Рита. – Что ж, может, я и не святая Цецилия, но… А сколько их было у тебя? О, только, пожалуйста, не говори, что все эти годы хранил целибат, я все равно не поверю.

Из него словно вдруг выпустили воздух. Плечи опустились, взгляд уперся в землю.

– Я не знаю, – очень спокойно, ровно произнес он. – Там нет времени об этом думать, считать. Тебе дают увольнительную – и это значит, что ты все еще жив. И ты просто живешь на всю катушку, живешь один вечер. Потому что назавтра не так страшно идти в бой, зная, что вчера тебя обнимали хотя бы чьи-то руки. Потому что, если тебя подстрелят, может быть, хоть кто-то на минуту о тебе вспомнит. Это моя жизнь, Рита. Такая, какая есть. Я не должен был звать тебя сюда, взваливать на тебя это все. Прости.

И она, подавившись всхлипом, бросилась к нему, обхватила руками плечи, слепо целуя скулы, щеки, глаза, губы. Вдруг лишь на мгновение представила, как кто-то так же стреляет в него, без ненависти, видя в движущейся фигуре только заданную цель. И все сразу стало неважно. Где он будет, вернется ли к ней, смогут ли они когда-нибудь быть вместе. Господи, лишь бы только он остался жив.

– Обещай мне… – сипло шептала она, задыхаясь. – Обещай, что не дашь себя убить. Обещай мне! Господи, Марат, я люблю тебя. Я ночами смотрю на тебя и люблю твои ребра, твою грудную клетку, потому что они защищают твое сердце, твои легкие, твою жизнь. Потому что, может быть, если повезет, они остановят пулю. Я люблю твои шрамы, потому что они означают, что ты встретился со смертью и выжил. Обещай, что никогда не умрешь, пожалуйста!

Он стиснул ее крепкими руками, заглядывая в глаза, жадно глотая ее прерывистое горячее дыхание, пробормотал сдавленно:

– Хорошо, я обещаю. Слышишь, я обещаю тебе! Но и ты мне кое-что пообещай! Обещай, что не будешь принимать меня в расчет, ждать и надеяться. Хорошо? Будешь строить свою жизнь так, как будто меня нет. Выйдешь замуж, если захочешь, родишь детей, будешь счастлива. Возьмешь от жизни все то, чего я не могу тебе дать. Если я буду знать это, я не умру. Обещаешь?

И она, сдаваясь, обмякая в его руках, прошептала сквозь слезы:

– Хорошо, я обещаю.

Марат прижимал ее к себе, гладя по спине, мягко целуя в волосы, и шептал:

– Ну, вот и все. Все, все, Маруся моя. Ну, не плачь, я люблю тебя! И давай не будем больше ни о чем говорить. У нас осталось еще три дня…

– Да, – яростно закивала она. – Давай! Давай жить так, как будто завтра никогда не наступит.

Марат улетал рано утром, во вторник. Солнце еще не вставало, и над морем, над гостиничным парком лежала, серебрясь, кружевная туманная дымка. Занавеска над балконной дверью плавно надувалась от утреннего ветерка и мягко оседала, прилипая к стеклу.

Рита сидела на краю кровати, рассеянно наблюдая, как Марат упаковывает гражданскую одежду обратно в рюкзак – белые летние брюки, легкие светлые рубашки, снова облачается в военную форму, пристегивает кобуру. Лицо его, потемневшее от загара, тоже постепенно становится наглухо застегнутым, закрытым, чужим.

«Ты меня уже не обманешь, – думала Рита, наблюдая за ним. – Как бы ты ни хотел казаться сверхчеловеком, бесчувственной, бездумной машиной для убийства, я уже никогда в это не поверю. Я знаю, что ничего не изменилось. Что ты по-прежнему можешь быть чутким, верным, преданным, любящим. Я знаю, что бы ты там ни говорил, я знаю, что мы могли бы быть вместе. Мы бы всех победили. Только ты этого еще не понимаешь. И, господи, как же я надеюсь, что ты поймешь это раньше, чем тебя убьют…»

Марат, уже полностью собранный, с закинутым за спину рюкзаком, остановился перед ней, помолчал, сжав губы и глядя в пол.

– Иногда мне кажется, что мы встречаемся только для того, чтобы потом прощаться, – глухо проговорила Рита.

Она поднялась с постели. Босые ноги стыли на холодном мраморном полу. Черт знает что – такая жара, а пол холодный. Она подошла к Марату вплотную, не обнимая, просто стоя, тесно прижавшись телом к телу. Он поднял голову, заглянул ей в глаза. Губы его были совсем рядом, но не целовали, лишь пили ее теплое дыхание.

– У меня еще будут отпуска, – с усилием выговорил он. – Я позвоню, если смогу. Но, если ты не ответишь на звонок, я пойму. Ты мне обещала!

– И ты. Ты тоже мне обещал, – хрипло произнесла она.

– Да! Я люблю…

– Знаю. Я тоже…

Она вскинула руки, обвивая его шею, порывисто прижалась в последний раз, жадно вдыхая его запах, впитывая всей кожей шершавое прикосновение грубой армейской ткани. Он с силой разжал ее руки, поочередно поцеловал запястья, а затем отпустил, резко, по-армейски развернулся и вышел из номера, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Рита, сгибаясь пополам от стискивавшей грудную клетку боли, добралась обратно до кровати и заползла под месиво их сбитых во сне простыней и покрывал. Подушка все еще пахла Маратом – слабый, едва различимый отголосок запаха, пробивавшийся сквозь стиральный порошок и гостиничную отдушку для постельного белья. Она глубже зарылась лицом в подушку, стиснула зубы. Казалось, что их с Маратом сердца перевила прочная шелковая нить, и сейчас, с каждым его шагом прочь, она натягивается, врезается в теплую нежную плоть, стягивает и рвет острым краем.

До военного аэродрома Марат добрался на попутной машине. Вертолет уже ждал его на поле. Навстречу ему выскочил легионер второго класса Крайчек – Марат помнил его, мальчишка из Чехии, кажется, служил уже второй год – и вытянулся во фронт:

– Господин сержант, мы готовы к взлету…

– Вольно, – махнул ему рукой Марат.

Гребаная жара! Он вытер взмокший лоб рукавом, забрался в кабину. Крайчек проскользнул вслед за ним.

– Ну что там у нас? Все в порядке? – спросил Марат, прищурившись, глядя в запыленный иллюминатор.

Пилот завел мотор, лопасти винта застрекотали в вязком от жары воздухе.

– Все в норме, господин сержант.

Марат поморщился. Этот мальчишка слишком выслуживался. Он ведь уже дал ему знак, что можно разговаривать свободно, без соблюдения принятого политеса.

Внизу показалась береговая линия – лабиринты отельных парков, вылизанные, ожидающие туристов здания, изогнутые высоченные пальмы, плетеные пляжные зонтики. Где-то там, за этими гостеприимными стенами, оставалась она…

Нужно было переключиться. Быстро, пока есть еще время до посадки. Он не мог позволить себе прибыть в лагерь этаким размякшим куском дерьма. Что там было, когда он уезжал? Они брали главарей повстанцев, он выстрелил в Диаза…

– Как там капрал Герра? – спросил он, поднимая глаза на Крачека. – Еще в госпитале?

Веснушчатое мальчишеское лицо с широко расставленными голубыми глазами вытянулось и слегка побледнело:

– Господин сержант, капрал Герра погиб, автомобиль, на котором его везли к аэродрому, обстреляли из гранатомета. Водителя удалось спасти, он в госпитале, множественные ожоги. А капрал Герра… Мне очень жаль, господин сержант.

– Марк, – машинально поправил он. – Можешь обращаться ко мне по имени, пока мы не в лагере.

Диаз погиб… Сгорел заживо, как Леха когда-то… Если рассуждать буквально, это он его убил. Не выстрели он Диазу в ногу, его не пришлось бы отправлять в госпиталь, машину бы не взорвали… Он выстрелил в него, чтобы спасти. Простое правило: «Если нельзя поразить цель и спасти заложника, нужно стрелять в заложника». Он выстрелил в Диаза, чтобы спасти его, но в итоге Диаз все равно погиб.

Иногда – очень редко, в краткие моменты отдыха – Марат задумывался о том, для чего все это. Есть ли что-то – бог, фатум, некая высшая справедливость – которая управляет этим взбесившимся миром, уравновешивает его. Он не понимал, не видел закономерностей. Люди гибли вокруг, гибли те, кого он хотел спасти, и те, кого ему приказали уничтожить. А он по какой-то неясной причине все еще оставался жив. Зачем? Потому что на него у вселенной были еще какие-то виды?

Чем дальше, тем меньше он видел во всем происходящем смысла. Как сказала Рита несколько дней назад: «Вы стреляете за мир во всем мире – но это же абсурд!»

Абсурд. Бессмыслица. И если слишком много думать об этом, можно сойти с ума.

К черту!

– Мне очень жаль, Марк, – повторил Крачек.

– Ничего, – сдержанно отозвался Марат. – Так бывает. Это война.

Он прикрыл глаза и медленно выдохнул, стараясь переключиться. Мать твою, как он был прав, сказав ей, чтобы она ничего от него не ждала, чтобы строила свою жизнь так, как будто его не существует. Потому что он просто не может себе позволить оглядываться на нее. Он не может жить так, как будто она там где-то ждет его. Потому что одна мысль о ней превращает его в трясущееся желе. Он начинает сомневаться в своих действиях, в своей правоте. Начинает терзаться тем, что товарищ погиб якобы по его вине.

Иначе очень скоро он сожмет зубами дуло пистолета и выстрелит себе в горло. А этого он позволить себе не может, он обещал ей, что будет жить.

В лагере все было таким, словно он и не уезжал. Пальмы, брезентовые палатки, мелькание камуфляжной формы, стрекот лопастей вертолета над головой. Он отметился у дежурного, и тот весело осклабился, подписывая бумаги.

– Как отпуск, господин сержант? Отдохнули? Следующий теперь года через два, а?

– Или в следующей жизни, – скривил губы в темной усмешке Марат.

7

Москву заливало дождем. Сплошные прозрачные струи с какой-то ледяной яростью колотили в асфальтовое покрытие взлетного поля. Листья еще не распустились, и голые покрасневшие ветки деревьев мерзли под дождем, словно чьи-то худые обветренные руки.

У выхода из аэропорта Риту ждал Левка.

– Гретхен, здорово! Ишь ты, какая загорелая! – Он сочно расцеловал ее в обе щеки. – Бежим, там тачка на стоянке.

– Мог бы зонтик взять, – буркнула Рита.

– Да брось, я укрою тебя своим крылом, – хохотнул Левка, сдернул плащ и в самом деле взмахнул им, как черными крыльями, распахивая над головами.

Перескакивая через лужи, они добежали до машины. Рита села на переднее сиденье, откинула голову на спинку. По голове, путаясь в волосах, ползли холодные капли дождя.

– Ты как? – осторожно спросил Левка, вглядываясь в нее. – Как съездила?

– Отлично, – отозвалась она и добавила, зябко передернув плечами: – Он никогда не вернется.

– О!

Левка не стал ничего говорить, просто протянул ей раскрытую пачку сигарет, поднес зажигалку, а потом, стянув с шеи собственный шарф, принялся аккуратно вытирать ее мокрое от дождя лицо. И Рита, благодарная ему за то, что не лезет в душу, а просто находится рядом, дает тепло, неловко, как уж умеет, коротко выдохнув, на секунду ткнулась лбом в его плечо, с силой сжала веки. Больше всего на свете она хотела бы сейчас заплакать. Но глаза, как назло, словно выжгло тем беспощадным тропическим солнцем.

– Ну ладно, – с силой сказала она. – Довольно сантиментов. Заводи давай!

– Подожди, – качнул головой он. – Еще кое-что.

– Что?

Рита теперь уже почти с испугом вглядывалась в него. Черт возьми, как же она не заметила сразу, что вид у Левки виноватый и какой-то потерянный. Нужно было сообразить, когда он по телефону вызвался ее встретить – с чего бы вдруг такая забота? Мать-перемать, что тут еще произошло, пока ее не было?

– Только не говори, что Волкова не утвердила грим к моему спектаклю, – с угрозой в голосе начала Рита.

– Да нет… – Левка смотрел мимо ее лица, куда-то в залитое дождем стекло машины. – Его не будет, грима. И спектакля не будет.

– Что? – осевшим голосом переспросила она. – Как это «не будет»?

– Ох, Гретхен, ты многое пропустила. – Левка сдвинул брови, прикусил пухлую нижнюю губу. – Гретхен, я все понимаю, у тебя чувства… Но зря, ей-богу, зря ты свалила в такой момент. Так вот, когда ты уехала, Жемайтис как с цепи сорвался. Я не знаю, может, это при тебе он держался или просто так совпало. В общем, он опять начал играть… Ну, ты сама видела, что с ним творится, стоит ему взять в руки карты.

– Видела, – нахмурившись, кивнула Рита. – И что? Он проиграл последние штаны и угодил в долговую яму?

– Хуже, – качнул головой Левка. – Голиков, спонсор, – вот ведь тоже, вроде бы успешный бизнесмен, не последний дебил – зачем-то выдал ему на руки гастрольные деньги. Тот должен был вместе с худрукиней их распределить, высчитать там все. А он прямо с баблосом поперся в казино и… Короче, продул все за одну ночь. Я не знаю, Гретхен, честно, как Голиков его голыми руками не придушил. Ему и так пьеса эта была поперек горла – мало, видите ли, внимания там его протеже Соболевой уделялось. А тут еще такая подстава с баблом. Короче, он едва не закатал Жемайтиса за решетку. К счастью, Волкова вступилась, как-то там умаслила Голикова и Витаутаса отстояла – все-таки имя нашумевшее, лауреат «Золотой маски». Но только теперь уж взяла его за жабры, заставила ставить для нее два спектакля бесплатно, на голом энтузиазме. И исключительно то, что она сама выберет, а весь артхаус его излюбленный из репертуара выкинула. В том числе и твою пьесу.

– Та-а-ак, – медленно произнесла Рита, пытаясь уложить в голове поступившую информацию.

Все рушилось, дрожало и рушилось. Она так хотела уцепиться за эту постановку, с головой уйти в работу и забыться. Хоть на первые несколько дней, самых тяжелых, постараться забыть о Марате. А теперь…

Господи, она же годами об этом мечтала, она такие надежды возлагала на эту постановку. Что наконец-то ее увидят, услышат, может быть, поймут. По крайней мере, хоть кто-то, кроме бесконечных редакторш десятка издательств. Она столько вложила в этот спектакль… Черт, черт, как же она все бросила и уехала в самый разгар работы? Гребаный Жемайтис с его страстью к игре. Она же знала, что он совершенно теряет разум при виде карт, она сама видела. И оставила этого долбаного ублюдка без присмотра. А теперь получается, что вся затея с ее пьесой держалась исключительно на нем. Как только Волкова и Голиков перестали трепетать перед его знаменитой фамилией, ее пьесу тут же выбросили из репертуара. Почему? Может, потому, что она была… бездарна?

– Так, а ну прекрати. – Левка, сдвинув брови, наблюдал за сменой выражений на ее лице. – Быстро прекрати заниматься самобичеванием. Ты написала прекрасную пьесу, и спектакль стал бы бомбой сезона. Если бы это молодое дарование не профукало деньги, а спонсор и Волкова не взъелись бы на него за это. Гретхен, даже не думай, ты очень талантлива. Просто на этот раз не повезло. Обычная история.

Рита с силой растянула губы в улыбке:

– Только почему-то ты один так считаешь. Ладно, Левка, хорош заниматься психотерапией забесплатно, заводи! Подвези меня к театру, хорошо? Посмотрим, что мне скажет этот хренов Витаутас.

Рита нашла режиссера в театральном буфете, там, где еще несколько месяцев назад они вдвоем пили кисловатый растворимый кофе, увлеченно обсуждая будущую постановку. Витаутас за время ее отсутствия как-то сник – плечи, обтянутые свитером подчеркнуто грубой вязки – этакая дизайнерская деревенщина, – ссутулились, длинные рыжеватые волосы свалялись в сальные пряди. «Пьет, что ли, с горя? – предположила Рита. – А, нет, как я забыла, у него же другая одержимость. Все продул, играть больше не может. И страшно тоскует».

– Привет! – Она опустилась за столик рядом с ним.

Витаутас вскинул на нее взгляд. Покрасневшие глаза мигали на Риту через затемненные стекла очков.

– О-о, – глумливо протянул он. В измученном голосе сильнее чувствовался прибалтийский акцент. – Кого я вижу! Решила узнать, как продвигаются дела с постановкой? Удивительно, что тебя это наконец заинтересовало.

– Я уже знаю, что пьесу сняли, – объяснила Рита. – Беликов сказал. Я хотела узнать у тебя, что конкретно произошло.

– А это я хотел бы узнать у тебя, что произошло. – Жемайтис нервно сорвал с носа очки и принялся вертеть их за дужку. – Почему ты срываешься и уезжаешь посреди рабочего процесса? Почему, стоит какому-то хрену тебя позвать… И ты плюешь на все! На пьесу, на спектакль, на меня, в конце концов! Мы ведь с тобой спали вместе вообще-то, или ты уже забыла?

– Витаутас, давай только без мелодрам, ок? – скривилась Рита. – Не мой жанр, я от него смертельно устаю. Ни один из нас, кажется, не клялся другому в вечной любви и верности. Да что уж, ты у всех на глазах подкатывал к Соболевой на репетициях, и мне не приходило в голову делать из этого проблему. Кажется, совершенно очевидно было, что у нас отношения без обязательств, и главное, что имеет значение, это спектакль.

– Именно! – тонко взвизгнул вдруг Витаутас. Лицо его пошло красными пятнами, очки, стиснутые широкопалой рукой, придушенно скрипнули.

«Сломает!» – качнула головой Рита.

– Именно! Спектакль! На него в первую очередь ты и наплевала, сорвавшись хрен знает куда. А я… Я был так обескуражен твоим предательством, что тоже… сорвался. Ты же знала, ты знала, что я не могу… что это сильнее меня. Ты должна была удержать меня. Мы же не чужие друг другу люди, мы оба были заинтересованы. А ты свалила, и я просто не выдержал напряжения… А теперь, когда все рухнуло, ты появляешься и имеешь наглость задавать вопросы. Предъявлять мне какие-то претензии!

– Я, кажется, еще ничего не предъявляла, – возразила Рита. – Я просто спросила, что произошло. Почему так получилось.

– Почему? – Витаутас вскочил, неловко задев пластиковый стол. Стаканчики дрогнули, и кофе выплеснулся на исцарапанную столешницу. – Да потому, что твоя пьеса – дерьмо собачье! Потому что Голиков с самого начала не хотел давать на нее бабло, и Волкова была против. Это я настоял, а они… Кто теперь знает, может, он специально дал мне в руки эти деньги, потому что знал… Может быть, это они все специально меня подставили, чтобы избавиться от твоей говенной пьесы. Потому, что ты – бездарь, дорогая моя! Очень жаль, но это так. Нет, я где-то даже тебя понимаю. Если ты ничтожество, шпана подзаборная, страстно желающая пробиться в богему, приходится действовать определенным местом. Ты так и поступила. Влезла ко мне в постель, вскружила голову, заставила заниматься твоей ничтожной писаниной. Знала, сука, что я не смогу тебе отказать, что я в долгу перед тобой за тот случай с игрой… Ну что ж, тебе удалось, я повелся, как мальчишка. Только все равно не сработало. Наверно, всему театру ты еще дать не успела, а?

Рита медленно поднялась из-за стола, смерив бесновавшегося Витаутаса пристальным взглядом. Внутри у нее все клокотало, но внешне она оставалась спокойной, невозмутимой. «Спасибо, Марат, твоя школа», – усмехнулась про себя она.

– Положи очки! – произнесла она.

Голос был тихим, но таким властным, металлическим, что Витаутас, словно под гипнозом, послушался и опустил оправу на столик. Рита шагнула к нему и коротко, почти не замахиваясь, ударила сжатым кулаком в лицо. Тут же завизжала толстая буфетчица. Режиссер, вскрикнув, зажал растопыренными пятернями лицо. Из-под пальцев просачивалась на свет кровавая жижа.

– Наверно, театральная пощечина была бы более уместна, – холодно улыбнулась Рита. – Но что с меня взять, я ведь подзаборная шпана, мечтающая пробиться в богему. Прощай, Витаутас!

К стонущему Жемайтису уже сбегались люди. Рита, развернувшись на каблуках, вышла из буфета и пошла вниз по лестнице к выходу из театра. В легкие словно насыпали толченого льда. Дыхание с болью вырывалось из груди. На улице она на мгновение остановилась, задрала голову и принялась жадно хватать пересохшими губами струи дождя.

Бездарность. Ничтожество.

Этот озверевший от ломки по игре ублюдок орал, конечно, полную фигню. Но что, если… Что, если в чем-то он прав? Ведь Голиков действительно был против этой постановки с самого начала. Они полагали – это потому, что у Соболевой там не слишком большая роль, но что, если… И Волкова, воспользовавшись бедственным положением Жемайтиса, тут же сняла пьесу с репертуара. Единственное за столько лет ее произведение, получившее какое-никакое положительное признание. Да, раньше Жемайтис восхищался ее работами, но… Он творческий человек, он действительно мог увлечься ею как женщиной и быть необъективным.

Да, когда-то ее диплом хвалил ее вгиковский мастер, но когда это было? С тех пор прошло уже несколько лет. Неужели она превратилась в одного из тысячи начинающих авторов, которые много обещали вначале, но так ничего и не достигли, сдулись на полпути? Неужели она пять лет бездарно просиживала штаны в институте и так ничему и не научилась?

Конечно, очень заманчиво всю жизнь мнить себя непризнанным гением и сваливать причины своих неудач на других. Жемайтис проиграл деньги и сорвал спектакль, редактора издательств – ограниченные поденщики, не рискующие печатать что-то неформатное, киностудии не станут вкладывать деньги в неизвестное имя… Но что, если все это – чушь собачья? Просто потакание собственным слабостям, успокоение, м-м? Что, если все они правы и не берут ее работы просто потому, что они ничего не стоят? Пустая графомания, бездарная и никому не нужная?

Господи, да все это время она живет какой-то фальшивой придуманной жизнью! Прикидывается перед всеми, а главное – перед собой. Делает вид, что она – свободный творческий человек, не желающий связывать себя обязательствами. Этакий вольный стрелок, которому нет нужды продаваться в кабалу, потому что поклонники его творчества сами за ним бегают и согласны сотрудничать на любых условиях. Но ведь это – хрень, жалкая, никого не способная обмануть ложь. Это – как и ее отношения с Маратом – фальшивая, бутафорская свобода. Свобода человека, который только и мечтает, чтобы стать несвободным, мечтает, чтобы с него взяли слово и навесили на шею обязательств. Вот только та сторона не хочет, поэтому приходится улыбаться кровоточащими губами и рассуждать о свободе и независимости как о высшем благе на земле.

Чушь! Чушь! Жалкая, съехавшая на затылок маска!

Больше всего на свете ей хотелось сейчас вернуться домой, в свою маленькую съемную квартиру, где она толком не жила уже несколько месяцев, – до отъезда она практически переселилась к Жемайтису, чтобы не отвлекаться от работы над спектаклем ни днем ни ночью. Забраться в квартиру, закрыться на все замки, отключить к чертовой матери телефон. Ей осточертело быть сильной и свободной. Имеет она право на заслуженный нервный срыв? К черту все! Всех вас, гребаные идиоты! Завтра она сможет что-нибудь придумать, а сегодня – залезть в горячую ванну и хлебать джин прямо из горлышка.

Рита добралась до дома на метро – Левку она просила не дожидаться ее у театра. Вошла в знакомый подъезд, поднялась на лифте на свой этаж, сунула ключ в замочную скважину. Но дверь внезапно подалась вперед, отворилась, хотя Рита и не успела еще открыть замок.

Она мгновенно напряглась. Сработала выработанная еще в дворовом детстве привычка. «Вскрыли замок. Воры. Может быть, они еще в квартире. Входить осторожно, бесшумно. Оценить обстановку от двери…»

Стараясь дышать ровно и неслышно, Рита ступила за дверь. В квартире кругом горел свет. В комнате находилась квартирная хозяйка, Нина Сергеевна. В эту минуту она увлеченно шарила в платяном шкафу, среди ее, Ритиных, вещей.

Рита перевела дыхание, убедившись, что в квартиру в ее отсутствие проникли все-таки не грабители, постояла немного на пороге, с интересом наблюдая за действиями еще не заметившей ее женщины, а затем вежливо кашлянула. Нина Сергеевна, низкорослая кряжистая тетка ближе к пятидесяти, с круглым смешным лицом, как у диснеевского гнома, и небрежно выкрашенными в темно-красный цвет волосами, взвизгнула от неожиданности и едва не рухнула с табуретки, на которой стояла, шаря на верхней полке шкафа.

– Ох, мать моя женщина, – простонала она, увидев Риту. – Чуть не обделалась, ей-богу, так испугалась. Здравствуйте, Риточка! А я думала, вы в отъезде…

– И поэтому кинулись обшаривать мои вещи? – усмехнулась Рита одной половиной рта.

Господи, она так мечтала ни с кем сегодня больше не разговаривать. И вот…

– Нет, я… – замялась на минуту хозяйка, – я, видите ли, хотела тут кое-что взять… – А затем, решив перейти от защиты к нападению, сразу выпалила: – А что, собственно? Вы мне за квартиру задолжали за три месяца. Обещали заплатить после выхода спектакля, и что? Где он, этот спектакль? Вышел уже? Или когда? Сами, понимаешь, отдыхать ездиют, на море жопы греют, а за жилье не плочено!

Нина Сергеевна, по существу, была права. За квартиру ей Рита действительно задолжала. Не успевала заплатить до отъезда и обещала отдать сразу весь долг, как только ей отдадут остаток гонорара за пьесу. Вот только… Только никакого гонорара теперь не будет, а все немногочисленные отложенные деньги и аванс за постановку она грохнула на поездку к Марату.

– Нина Сергеевна, – начала она, – мне очень неудобно, что я вам задолжала, правда. Но вы же не первый день меня знаете, я…

Нина Сергеевна, кряхтя, принялась слезать с табуретки. Рита подала ей руку и вдруг увидела стоявший у табуретки на полу полиэтиленовый пакет. Пакет, набитый смутно знакомыми вещами. Ну точно, это ведь крышка ее ноутбука просвечивает сквозь полупрозрачный пластик.

– Нина Сергеевна, а это, извините, что? – спросила она с издевательски-вежливым интересом.

Хозяйка квартиры бросила вороватый взгляд на набитый Ритиными вещами пакет. Щеки ее налились свекольным цветом, а нижняя губа нервно запрыгала.

– Это… – залепетала она. – Это я хотела ценные вещи забрать… на сохранение. Ты ведь тут почти не живешь, не появляешься, а в подъезде воры орудуют. Да-да, на шестом этаже уже жильцов обворовали! А у меня замки старые. Дай, думаю, заберу вещички-то к себе, целее будут!

Рита медленно покивала, делая вид, что соглашается с доводами Нины Сергеевны, а затем, убедившись, что хозяйка успокоилась и даже повеселела, резко шагнула к ней и ухватила за ворот куртки, притянув наглую бабу к себе.

– Хорош мне вкручивать! – прошипела она, умело используя в речи хорошо ей известные жаргонные слова, тщательно дозируя их количество так, чтобы хозяйка, с одной стороны, поняла ее, с другой – убедилась в серьезности ее намерений. – Я тебя выкупила, вша нарная. Спереть хотела вещи, а? Отвечай!

Нина Сергеевна забилась, пытаясь вырваться, заверещала как поросенок. Рита ослабила хватку – в самом деле, не драться же ей было с этой старой воровкой. Женщина отлетела от нее на другую половину комнаты и заорала:

– Что ты несешь! Как только язык повернулся! Украсть… Да я… Да я в залог хотела взять! Сама мне за квартиру задолжала, денег не платишь. Кто тебя знает, может, завтра исчезнешь и не появишься больше. А мне такие убытки зачем? Я думала…

Глаза ее бегали туда-сюда, тетка явно сочиняла легенду на ходу. Рита неприязненно скривилась.

– Заткнись лучше, – посоветовала она. – Вещи свои я забираю, уж извини. Деньги тебе все верну, как только…

– Завтра! – истерически гаркнула хозяйка. – В крайнем случае – послезавтра. И чтоб ноги твоей в моей квартире не было, сволочь такая. Я к ней со всей душой, а она… Поняла меня? Выметайся из квартиры! Не то я милицию позову!

Мать твою, вот это было сейчас совсем не вовремя! Денег у Риты после поездки почти не осталось, в театре ее прокатили, а в журнале гонорар за последние ее статьи обещали выплатить только через два месяца. Не самое лучшее время, чтобы искать новое место. Можно было бы, как всегда, попроситься к Левке, только вот просить никого ни о чем не хотелось. Черт, надо было сдержаться, не выкладывать этой мерзкой бабенке все, что она о ней думает…

– Милицию? – все же глумливо произнесла она. – Это можно. Мне тоже будет что им порассказать. Например, как вы самовольно вещи жильцов в залог берете.

– Ах ты… – снова взвилась было Нина Сергеевна.

Но тут у Риты в кармане запищал мобильник, она приложила телефон к уху и властным жестом заставила клокочущую от праведной ярости хозяйку квартиры временно замолчать.

– Маргарита! – возвестила трубка прокуренным басом Эсфирь Леонидовны. – Приезжай срочно, девочка.

Приезжай срочно…

Рита, ухватившись рукой за стену, сползла спиной по оклеенному дрянными обоями бетону и села на пол, на корточки. На грудную клетку словно опустилась тяжелая гранитная плита.

«Приезжай срочно…» Старуха могла сказать такое только в одном случае.

– Что с мамой? – коротко спросила она, удивившись мимоходом, что голос не дрожит.

– Отмучилась, – глухо буркнула Эсфирь Леонидовна. – Недоглядела я. Прости!

Поезд дальнего следования сипло взревел, подъезжая к станции, замедлил ход и, тяжело грохоча, поволок мимо темно-зеленый хвост. Рита, задумавшись, молча смотрела ему вслед. Сухие глаза жгло, то ли от порывов налетавшего слишком холодного для весны ветра, то ли еще от чего-то. Городское кладбище находилось на той стороне железнодорожных путей. Если прищуриться, отсюда можно было разглядеть тот самый холм, где они часто проводили время подростками.

Рита перевела дыхание и снова обернулась. Плюгавого вида кладбищенские работники уже тащили, тяжело пригибаясь, крышку гроба. Рита в последний раз бросила взгляд на мать, казавшуюся такой маленькой среди ярких соцветий. Лицо ее стало совсем крохотным, растерянным каким-то, жалким, сухенькие ручки сложены были на груди – старенькая девочка, глупая испуганная девочка, раз и навсегда потерявшаяся в своем воображаемом мире и так и не нашедшая дороги назад.

Стоявшая рядом с Ритой Эсфирь Леонидовна шмыгнула крупным, покрасневшим от холода носом и проговорила приглушенным басом:

– Ведь кто мог подумать, а? Утром только к ней заходила – все было хорошо, даже посмеялись. А вечером… И как ее угораздило дозу перепутать, ведь десять лет уже эти таблетки принимает.

– Вы думаете, она это нарочно сделала? – спросила Рита, не глядя на старуху.

Рабочие уже опустили крышку на гроб и принялись заколачивать его. Глухой негромкий стук далеко разносился над пустынным кладбищем. Проводить Елену Сергеевну пришли всего лишь несколько соседей по дому да парочка бывших школьных подруг – потрепанных жизнью унылых теток.

– Кто теперь точно узнает? – пожала громоздкими плечами, все так же упакованными в старое мужское пальто, Эсфирь Леонидовна. – Да и какая, в жопу, разница?

– Это верно, – кивнула Рита.

Гроб опустили в яму. Один из работников неловко перехватил ремень, и тяжелый гроб едва не рухнул, в последний момент с чавканьем опустившись во влажную землю. Рита с силой прикусила костяшки пальцев. На гроб посыпались первые комья земли.

Когда уходили с кладбища, Эсфирь Леонидовна, ухватив ее под локоть, сказала:

– Из ЖЭКа явились позавчера, пока тебя еще не было. Я уж не стала говорить до похорон… Мать твоя, светлая память ей, ты сама знаешь, бумагами никакими не занималась. А ты… Ведь я ж тебе говорила, Маргарита, что квартиру надо оформить, приватизировать. А тебе все не до того было, обалдуйка! Теперь хрен знает, как выйдет. Ты в ней хоть прописана?

– Нет, – помотала головой Рита.

Она еще несколько лет назад прописалась в квартире у Левки. Так было проще оформляться на работу, а друг не возражал, даже, наоборот, выражал всяческую готовность помочь. А может, хотел лишний раз позлить драгоценную родительницу, считавшую Риту исчадьем ада, потворствовавшим ее заблудшему сыну во грехах.

– Ну, прекрасно! – развела крупными сморщенными руками старуха. – Отойдет теперь квартира родному государству, чтоб его черти взяли. И мне к новым соседям привыкать на старости лет.

Рита с силой провела ладонями по лицу. Квартира, похороны, родной город… Слишком много всего навалилось на нее в последние дни. Как будто само мироздание мстило ей за те две недели в раю.

– Ну-ну, Маргарита, – с грубоватой нежностью сказала Эсфирь Леонидовна, погладив ее по плечу своей здоровенной лапищей. – Ты девка сильная, держись! Видишь, как жизнь-то поворачивается. Не думала я, что в свои восемьдесят семь буду Леночку, девочку совсем, на кладбище провожать… Такая вот она, жизнь, та еще сука!

– Эсфирь Леонидовна, вы идите, – глухо сказала Рита, отстраняясь от соседки. – Я пройдусь немного, подышу. Надо… ну как-то в голове все это уложить, что ли.

– Иди, – понимающе кивнула старуха. – Не задерживайся только. Там ведь сейчас люди придут, помянуть надо.

– Я скоро, – заверила ее Рита.

Распрощавшись с Эсфирью, она пошла вперед, продираясь сквозь ветки разросшегося кладбищенского кустарника. Где-то тут должна быть могила Руслана. И Лехи… Она навестит их потом.

Рита перемахнула через низкий кладбищенский забор, спустилась ниже, к железнодорожным рельсам, и села прямо на землю, еще хранящую зимний холод. Покрасневшими глазами смотрела, как убегают вдаль, перекрикиваясь отрывистыми гудками, поезда. Как она любила смотреть на них когда-то, как мечтала, что улетит на одном из них отсюда в другую, вольную и счастливую, жизнь. «Вот она, эта жизнь, довольна теперь? Тебе уж почти тридцать, а у тебя ничего нет. То немногое, что дала тебе жизнь, ты растеряла, а нового ничего не приобрела.

Твоя мать умерла одна, пока ты ловила где-то там, в большом городе, свое счастье. Наверное, ей было страшно одной в пустой квартире. Кто знает, какие бесы посещали ее, когда Эсфирь Леонидовна удалялась храпеть к себе домой. А тебе приходилось делать над собой усилие, чтобы доехать до нее, несчастной, больной, всеми забытой, хоть раз в год. Ты сбежала от нее и даже помыслить не хотела о том, чтобы взять ее к себе. Почему? Да потому, что боялась за свою долбаную свободу! Ну вот, теперь ее нет, ты свободна! Нравится?

Ты объявила тогда, много лет назад, Марату, что ни за что не вернешься сюда, даже для того, чтобы быть с ним. Что у тебя творческие порывы и метания. Что ты не позволишь никому, даже человеку, которого любишь больше жизни, запереть тебя дома, на хозяйстве, с выводком детей. Все потому, что так же держалась обеими руками за свою свободу. Ну как, ты счастлива теперь, когда он ничего от тебя не требует, ничего не обещает? Теперь, когда ты поняла, что все бы бросила ради того, чтобы быть с ним, что ничего тебе в жизни не нужно, а он не хочет? Не хочет, не может, навсегда останется на своей гребаной войне! Если только его не убьют, даровав тебе еще одну, новую степень свободы!

У тебя нет ни друзей (кроме неизменного Левки, такого же психопата, между нами говоря), ни родных, ни любимого человека, ни постоянной работы, ни своего угла. Если завтра ты сдохнешь под забором, никто не хватится, никто о тебе и не вспомнит. Вот он – итог твоей вольной и счастливой жизни. Ты в самом деле этого хотела?»

Сидя на земле, Рита все сильнее вжимала зубы в костяшки пальцев, уже чувствуя во рту солоноватый привкус крови. Сухие рыдания полосовали на части грудную клетку, вырываясь сквозь сомкнутые зубы отрывистыми всхлипами. Ей показалось вдруг, что она совсем одна в этом мире. Впервые ей стало страшно, невыносимо тоскливо от этакой своей разобщенности с другими людьми, нелепости, ненужности.

На станции что-то вещала из динамика механическим голосом диспетчерша. Мимо потянулся, грохоча коричневыми железными вагонами, бесконечный грузовой поезд. И Рита отчего-то вспомнила вдруг низкий вкрадчивый голос, произнесший однажды: «Когда ты объешься своей свободой до тошноты, когда она станет тебе омерзительна – приходи ко мне!»

И Рита уцепилась за это воспоминание как за единственное спасение, схватила сумку и принялась вытрясать ее содержимое прямо на землю. Покатились, путаясь в ростках первой зелени, монетки, шлепнулся на землю мобильник, просыпались из раскрывшейся пачки сигареты. И, наконец, блеснув золотым обрезом, на траву спланировала визитка. Рита выцепила ее из кучи ненужного хлама, набрала замерзшими пальцами незнакомый номер и, дождавшись ответа, произнесла:

– Здравствуйте, Борис. Это Маргарита.

8

По сомкнутым векам скользили горячие солнечные лучи, раздражая и вызывая острые вспышки головной боли. Рита со стоном перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Постельное белье было шелковым и скользким – как Рита ни пыталась настаивать на том, чтобы в ее спальне стелили привычный хлопок, обслуга этого шикарного дома продолжала уверять, что такого здесь не водится.

В дверь осторожно постучали, и робкий голос Кати, горничной, прошелестел, боясь вызвать недовольство хозяйки:

– Маргарита Александровна, там маникюрша приехала. Говорит, вы ей назначили на одиннадцать.

– Пошла она к черту! – хрипло рявкнула Рита. – Передоговорись с ней на два часа. Скажи, я плохо себя чувствую.

Тихие удаляющиеся шаги в коридоре – и ее наконец-то оставили в покое. Рита с трудом разлепила веки и посмотрела на мир из-под спадавших на лицо спутанных волос. Стены в спальне были теплого фисташкового оттенка. И лучи летнего солнца, пробиваясь через щели в тяжелых серо-зеленых шторах, плясали по нежной зелени, как макушки одуванчиков. За прошедшие четыре месяца она успела привыкнуть к этой комнате и, открывая утром глаза, больше не подпрыгивала испуганно на постели, недоумевая, куда это она попала.

Светлый простой интерьер дома нравился ей. У Бориса Кратова был прекрасный вкус. Его жилище, наполненное светом и воздухом, с высокими потолками, большими просторными комнатами, не загроможденными мебелью, ничем не напоминало ужасающие в своей помпезной и безвкусной роскоши особняки его соседей по поселку. Борис вообще сильно отличался от знакомых ей бизнесменов-бандитов, несмотря на то что был, по сути, выходцем из той же среды. Отличался манерами, острыми, иногда жестоко оскорбительными, но всегда подчеркнуто корректными замечаниями, умением легко и непринужденно рассуждать о чем угодно – от глобального потепления до причин Русско-турецкой войны 1877 года. Когда Рита заметила ему это, он рассмеялся и объяснил:

– Когда я заработал свой первый миллион, я потратил его не на телок и наркоту, а на образование и путешествия по миру. Нахватался фальшивого лоска. Но не обманывайся, Маргарита, дорогая, на самом деле я все такой же браток.

– Пускай, – дернула плечами она.

Ей и в самом деле было тогда все равно, браток так браток. После всего, что произошло с ней тогда – после того, как Марат прямо объявил ей, что возвращаться не собирается, после отказа в театре и смерти матери, – на нее накатила какая-то непонятная, непривычная ей апатия. Впервые в жизни ей не хотелось ухватить жизнь под уздцы и править бешеную скачку туда, куда она пожелает. Захотелось просто прислониться к кому-то, довериться, отдать бразды правления собственной жизнью.

Господи, она ведь так давно не была маленькой и слабой! Если честно, с десяти лет, с того момента, как исчез отец. После того как мать практически впала в прострацию, ей пришлось экстерном повзрослеть и взвалить на плечи ответственность как за себя, так и за эту погасшую, превратившуюся при жизни в собственный призрак женщину. Она не справилась. Устала, оставила мать – и та умерла. Не справилась и с собственной жизнью – продолбала все, что только было можно, ни к чему не пришла, ничего не обрела. Так, может, просто плюнуть на все, отключиться, и пусть управляет всем кто-нибудь другой? Взрослый, сильный, тот, у кого получается? Из всех ее знакомых Борис Кратов представлялся не самым плохим вариантом. Умный, сильный и, кажется, по-настоящему в ней заинтересованный. Так почему нет?

Она позвонила тогда Борису, и он привез ее в этот загородный дом. Не спрашивал ни о чем, был неизменно вежлив и предупредителен, не пытался растормошить ее, спокойно принимал ее растерянность, подавленность и лишь окружал теплом.

Они прогулялись по окрестностям. Весенний воздух был свежим и прохладным, на деревьях начинали уже появляться первые листья. Вот только ветер налетал все еще по-зимнему холодный. Рита куталась в пальто и зябко дула на руки.

Когда они вернулись, Борис растопил камин. В глазах его плясало оранжевое пламя, бликуя в стеклах очков. Но лицо оставалось совершенно спокойным, закрытым, губы улыбались вежливо, не выражая ни нетерпения, ни страсти.

– Вы замерзли. Хотите грога? – предложил он. – Хорошо согревает. Я могу сварить.

– Хочу, – согласилась Рита.

Они прошли на кухню – хромированную и белую, как в операционной, – и Борис принялся колдовать у плиты, вливая и всыпая что-то в небольшую кастрюльку. Остро и пряно запахло специями, кисло – лимоном.

– Где вы научились? – спросила Рита, следя за его ловкими манипуляциями.

Руки у него были красивыми – крупные длинные ладони, тонкие пальцы с коротко остриженными светлыми ровными ногтями. Интересно, может, он и на скрипке еще играет? А у Марата… У Марата пальцы загрубевшие, под ногтями въевшийся след от оружейного масла, а на ладонях – грубые шероховатые мозоли… Стоп! Не сметь думать об этом!

– Где научился? – переспросил Борис. – У одного матроса, корсиканца. Он утверждал, что это старинный пиратский рецепт. Врал наверняка.

Корсиканца… Марат говорил, на Корсике… К черту!

Она приняла из рук Бориса стакан с готовым напитком, погрела пальцы о стенки, прикрыв глаза, втянула запах теплого вина и пряностей. Он наблюдал за ней, чуть склонив голову к плечу и прищурившись, и Риту не покидало ощущение, что он забавляется ею, как опытный хищник забавляется пойманной зверушкой, играет вроде бы даже с какой-то изощренной лаской – прежде чем наброситься и сожрать.

За окнами стемнело, небо над тянувшимся на горизонте лесом стало темно-розовым и фиолетовым, и Рита неторопливо поднялась с кресла в гостиной.

– Спасибо за вечер, Борис. Я устала, пойду спать.

Он тоже пружинисто поднялся, двинулся следом.

– Пойдемте, я покажу вашу комнату.

Рита слегка сдвинула брови, когда Борис вошел вслед за ней вот в эту самую, светлую, нежно-фисташковую спальню. До сих пор он весь день вел себя так, словно она просто его гостья, не делал ни малейших попыток прикоснуться или как-то еще заявить на нее свои права. И она подумала было, что он позволил себе «забыть» об их договоренности, пригласил ее, просто чтобы дать отдышаться.

Однако, что бы она там ни нафантазировала, теперь Борис заявил о своих намерениях с предельной откровенностью. Аккуратно прикрыв за собой дверь, он словно вмиг стряхнул с себя маску равнодушной любезности и прижал Риту к стене. Его жесткие с проседью волосы щекотали ее висок, дыхание обжигало щеку, а глаза смотрели пристально, без улыбки, и искры, зажегшиеся в них еще в гостиной, теперь разгорелись жадным пламенем. Рита отпрянула, его неожиданный напор ошеломил ее. Первым побуждением, как обычно, когда кто-то пытался надавить на нее, сломить волю, было – бороться, отбиваться, сломать наглеца, позволившего себе алчно посягнуть на нее.

Она уперлась ладонью в его грудную клетку, чувствуя кончиками пальцев лихорадочное биение сердца под тонкой тканью рубашки. Надо было отдать ему должное, до этой минуты Борис отменно себя контролировал.

– Борис, я думала, вы решили подождать до нашей свадьбы, – попыталась обернуть всю ситуацию в шутку Рита.

Темная бровь, изогнувшись, поползла вверх. Когда Борис заговорил, голос его звучал спокойно, отстраненно, словно это вовсе и не его сильные руки сжимали сейчас ее плечи, и не его жаркое дыхание опаляло кожу на виске.

– Маргарита, мне казалось, мы предельно ясно обо всем договорились во время последней встречи. Я занятой человек, и играть в игры мне некогда. Я могу предложить вам этот дом, мои деньги, связи, защиту и поддержку. И свободу, почти полную. Я не буду влезать в ваши дела до тех пор, пока они не будут пересекаться с моими интересами. Я позволю вам все, разве что кроме лжи мне. Но вы нужны мне только в качестве жены, и никак иначе. Я предлагаю вам честное соглашение, и у вас еще есть возможность отказаться.

Рите, пожалуй, нравилась его манера вести дела. Без тени притворства, лживой романтики и принятых в обществе реверансов. Борису почему-то приспичило заполучить ее, сделать своей женой. И он говорит об этом прямо, не смущаясь и открывая карты. А она… Неужели она настолько глупа, что все еще ждет от мужчин ухаживаний и красивых слов, доверяя только этим банальным нелепостям? К черту, она уже не девчонка, надо как-то устраивать свою жизнь!

– Я согласна, – криво улыбнулась она, расслабила ладонь, все еще упиравшуюся ему в грудь, и мягко повела ею вверх, к плечу, ощущая под рубашкой жар его кожи.

Если Борис и сомневался в том, какое решение она в конце концов примет, он и виду не подал. Лишь на секунду глаза его прикрылись и подбородок отяжелел. А затем он снова наклонился к ней, обдал горячим дыханием и в первый раз поцеловал.

Борис оказался умелым и щедрым любовником. Впрочем, Рита и не сомневалась, что ей с ним будет хорошо. Если бы только… Если бы она могла отключить память, услужливо вызывавшую в голове картины, на которых ее тела касались другие руки, жесткие и мозолистые, в шрамах от старых ожогов, она, наверно, могла бы и вовсе назвать себя счастливой.

С Борисом было потрясающе интересно. Всегда. Он, казалось, никогда не уставал и, вернувшись домой после долгого рабочего дня, состоявшего из множества разъездов и встреч, готов был поддержать любые планы Риты на вечер, не выказывая ни малейшей усталости. Он с интересом выслушивал ее мнение по любому вопросу, кажется, весьма ценил ее ум и живость реакции. Иногда он на полном серьезе спрашивал ее совета в каких-то своих делах, связанных с бизнесом или игрой на бирже, и часто, выслушав мнение Риты, довольно прищуривался и цокал языком.

– А ведь ты совершенно права, Маргарита, дорогая! Так я и поступлю. Спасибо!

– Не за что. Обращайся, – беспечно пожимала плечами она.

– Может, мне взять тебя аналитиком на один из моих заводов, м-м? – предлагал он то ли в шутку, то ли всерьез.

Но Рита каждый раз отмахивалась:

– Это скучно! Поставки, накладные, дебет, кредит, процент брака… Не хочу!

Ей интересно было разгадать разовую загадку, предложить самое лучшее решение в критической ситуации, но заниматься ежедневной рутиной – не для нее.

На одном из принадлежавших будущему мужу предприятий она встретила своего давнего знакомого, Паштета, и даже не сразу узнала его, так изменился этот убогий компьютерный гений. Паштет, во-первых, передвигался на собственных ногах, без помощи инвалидной каталки, во-вторых, похудел как минимум килограммов на пятьдесят, в-третьих, был чисто выбрит, аккуратно подстрижен и облачен в дорогой костюм. Как выяснилось, Кратов тогда и в самом деле заинтересовался им, отправил гениального компьютерщика в Израиль, где ему сделали операцию, а затем взял к себе на должность главного программиста. Теперь Паштет выглядел абсолютно довольным жизнью.

Впечатленная встречей со старым знакомым, Рита впервые за эти годы вдруг задалась вопросом, что же стало с кинувшим ее Саньком и его корешем Зубом. Кратов же на ее вопрос лишь отмахнулся:

– Скажем так, деньги мы вернули. А те ребята… Вряд ли ты еще когда-нибудь с ними увидишься.

Он коротко усмехнулся, и его улыбка в который раз напомнила Рите оскал.

Борис, как и обещал, не давил на нее и вообще никак не вмешивался в ее частную жизнь. Если ей хотелось по-прежнему носиться ночами по Москве, разведывать удивительные события из мира полусвета, а днем кропать статейки в разные издания – он не желал становиться ей поперек дороги. Впрочем, как только финансовая необходимость перестала подталкивать ее к этому ремеслу, Рита почти сразу забросила свой непостоянный заработок. Кажется, впервые в жизни ей хотелось тишины и покоя. Не лететь никуда, не рваться, не спешить разузнать первой, обставить противников, рисковать, балдея от притока адреналина в кровь. Просто жить, как живут миллионы других людей.

Борис и на этот внезапно начавшийся период затишья в ее жизни отреагировал благосклонно. Он вообще, казалось, получал удовольствие от наблюдения за ней, словно стремился с каждым днем изучить ее все лучше.

– Почему ты захотел жениться на мне? – спросила она как-то.

Он пожал плечами и отшутился:

– Я уже дважды был женат. В первый раз – на уютной домохозяйке, нетребовательной и заботливой. Второй – на фотомодели, ослепительно красивой и такой же ослепительно безмозглой. Захотелось попробовать что-то новое.

Он поймал ее руку и прижался горячими губами к запястью, шепнув прямо в кожу:

– К тому же ты приносишь мне удачу.

Удача… Наверное, можно было сказать, что и Рита вытащила счастливый билет. Большой дом, полная свобода действий, интересный человек, испытывавший к ней если и не любовь, то, по крайней мере, искреннюю нежность и интерес. Борис с наслаждением тратил на нее деньги, возил в путешествия, дарил дорогие украшения, машины, шубы – все, что она только сможет пожелать. Рита не сомневалась, что, пожелай она издать, наконец, свои рассказы за свой счет и раскрутить себя как автора, Борис с удовольствием оплатил бы все расходы. Вот только… Только собственное творчество внезапно ей опротивело. Неудача с постановкой, казалось, окончательно подкосила ее, растоптала последние остатки веры в собственные силы, в талант, в то, что она делает, может быть кому-то нужно. Многочисленные тетради, распечатки, флешки с текстовыми файлами пылились в одном из ящиков письменного стола, который Рита за последние месяцы ни разу не открывала. Что ж, судьба не раз дала ей понять, что именно в этой области она ей не союзница, а Рита считала себя достаточно умной, чтобы не биться лбом в каменную стену. В конце концов, получив от жизни так много, неужели же она не смирится с тем, что издаваемой и читаемой писательницей ей никогда не стать. Ведь смирилась же она с тем, что Марат к ней никогда не вернется. Смирилась, кажется…

Лишь иногда накатывала тоска. Такая давящая и щемящая, что оставаться в этом проклятом, вылизанном до последнего сантиметра пола доме не оставалось никаких сил. В такие вечера она звонила Левке и, если тому удавалось ускользнуть от своего ревнивого модельера, пускалась вместе с ним в сумасшедший загул по самым модным злачным местам столицы. Играла в казино, танцевала, снова и снова пила дорогущее шампанское, носилась по ночной Москве, пока голова не начинала кружиться от мелькавших перед глазами огней рекламы и светящихся вывесок.

Наутро Борис подначивал ее, страдающую от похмелья, смеялся над ее хмурым выражением лица, приносил аспирин на тончайшей фарфоровой тарелочке. И никогда не выказывал недовольства ее образом жизни. Никогда.

Свадьба была назначена на конец августа. Рита, всю жизнь достаточно скептически относившаяся ко всему этому идиотскому черно-белому пафосу, хотела было обойтись без пышной церемонии и расписаться где-нибудь в районном загсе по-тихому. Но внезапно оказалось, что свадьба одного из влиятельнейших и богатейших людей Москвы – мероприятие чуть ли не государственной важности. И пришлось заниматься составлением списков приглашенных, многочасовыми примерками тончайшего серебристого узкого платья – выряжаться в кружевной торт она отказалась наотрез. Борис смеялся над ее возмущением, но мягко настаивал на том, чтобы именно в этот раз все было так, как требует он. Оказалось, что он умел быть жестким, не теряя при этом кошачьей вкрадчивой мягкости манер и голоса. И Рита сдалась. В конце концов, в такой малости, как собственная свадьба, она могла пойти на поводу у будущего мужа.

В дверь спальни снова постучали.

– Маргарита Александровна, – в голосе горничной слышалось почти отчаяние. – Привезли платье. Говорят, нужна последняя примерка, ведь завтра…

– Хорошо, я сейчас встану! – с раздражением крикнула Рита, оторвавшись от подушки.

Завтра. Уже завтра она станет женой Бориса Кратова, олигархиней – или как там ее статус теперь можно будет назвать? Черт возьми, и надо ж было им с Левкой вчера так набраться! Беликов с возмущением отказывался называть их прощальный загул девичником и гордо именовал его «последней холостяцкой вечеринкой». За ночь они превзошли самих себя, объехали, кажется, все злачные места, пили дорогущее, щипавшее в носу шампанское. Хохотали как умалишенные, распевали что-то на два голоса. А потом… Потом Рита, кажется, рыдала истерическими слезами Левке в плечо и клялась, что завтра же утром поговорит с Борисом и отменит все, расторгнет их сделку. Потому что она… Она просто не может, она так любит, так любит Марата… А он…

Господи, какая чушь!

Она с трудом поднялась с кровати, прижимая ко лбу холодную, покрытую липкой испариной ладонь. К горлу подкатила тошнота. Рита добралась до подоконника, распахнула окно и несколько раз глубоко и жадно вдохнула теплый летний воздух. Да что же с ней такое? Она всегда относительно легко переносила похмелье, почему же сейчас ей так омерзительно? Неужели стареет?

В брошенной у кровати, прямо на полу, сумке тренькнул мобильник. Рита, чертыхнувшись, отошла от окна и, не глядя, нашарила среди вороха вещей телефонный аппарат. Кто еще жаждет повидаться с ней этим кошмарным утром?

Номер отправителя эсэмэски на экране не высветился. Сообщение отправлено было с интернет-сайта. Что еще за анонимные поклонники?

Она открыла сообщение и, оцепенев на мгновение, уставилась на пересекавшую экран короткую строчку: «В Луанде море темно-серое, как мокрый асфальт».

По спине, вдоль позвоночника, побежали мурашки. Сердце забилось так, словно собиралось выскочить из горла. Марат… Опять он где-то, на краю земли. Жарится под беспощадным солнцем в своей жесткой униформе, стреляет, падает в пыль, прикрывает голову шлемом. И думает о ней, пишет ей эту садистскую ерунду о море… Ублюдок!

Господи, ведь он жив, он существует где-то, улыбается, щурится, прикусывает кончик большого пальца. А она…

К черту! Даже если он никогда больше не приедет, не позвонит, не позовет ее. Он просто есть где-то, а значит, она не может… Что она вообще делает в этом доме, в этой тошнотворно-фисташковой спальне, с этим человеком? Нужно все отменить, пока не поздно! Нужно…

Рита подскочила на ноги, пробежала по прохладному деревянному полу и вдруг остановилась, согнулась пополам от судороги, родившейся где-то внизу живота. Ее снова скрутило тошнотой, и она едва успела добежать до ванной комнаты и рухнуть на колени около унитаза, прежде чем ее вывернуло наизнанку. А потом долго еще не могла отдышаться, чувствуя, как что-то давит на диафрагму и вдоль позвоночника стекает струйка отвратительного холодного пота. Что же с ней происходит? Как будто собственное тело взбунтовалось против нее, как будто она…

Черт! Она поднялась на ноги, склонилась над раковиной, плеская в лицо холодной водой, с трудом пытаясь прикинуть прошедшие месяцы, посчитать дни, недели… Господи, ну конечно. Она ведь беременна. Только полная идиотка могла не догадаться, не понять, забыть… О нет!

Беременна от Бориса. И Марат никогда не вернется. И она уже не принадлежит себе, все ее порывы, метания и сомнения не стоят ничего перед поселившимся где-то внутри инопланетянином. Он ни в чем не виноват, и она не имеет никакого права не принимать его в расчет, раз уж сама оказалась такой кретинкой.

Рита с силой прикусила костяшки пальцев, часто задышала, приходя в себя, стараясь свыкнуться с новостью, на которую умудрилась так беспечно не обращать внимания весь последний месяц. Кто бы что ей ни говорил, но платить долги она умеет. А перед этим существом она в долгу. В долгу хотя бы потому, что допустила его возникновение.

Справившись с колотившимся сердцем, она умылась, сколола волосы на затылке, накинула на плечи тонкий белый шелковый халат и вышла из спальни.

– Катя! – позвала она все еще слегка слабым, но уже решительным голосом.

Горничная появилась в коридоре, как будто все это время чутко дежурила где-то, ожидая, когда наконец хозяйка соблаговолит выйти из спальни.

– Катя, маникюрша все еще здесь? – спросила Рита. – Скажите ей, что я сейчас спущусь. И, пожалуйста, позвоните в ресторан и распорядитесь, чтобы завтра на столах не было лилий. У меня на них аллергия, а лекарства принимать я теперь некоторое время не смогу.

Часть IV