В этот момент Зейн услышал скрип замка во внутренней двери и вскоре различил темную фигуру, двигающуюся к выходу. Стукнула задвижка, и дверь открылась.
— Мама? — Зейн уставился на старую женщину, которая, открыв дверь, смотрела на него пустым взглядом.
Ханна не проронила ни слова. Да ей и не надо было ничего говорить. По ее виду Зейн понял все.
Казалось, это она умерла два года назад. Ее седые волосы имели такой вид, будто она не мыла их неделями. Кожа на бледном лице висела не по годам дряблыми складками, а горбилась она так, словно на ее плечах лежали все горести мира. Она двигалась медленно и как-то механически. Однако больше всего Зейна испугало отсутствие света в ее глазах, чувств в ее душе.
— Зейн. — Она обхватила его руками и крепко прижала к себе.
Обнимая мать, он почувствовал, что от нее остались только кожа да кости.
— Мама, как я рад снова увидеть тебя! Снова оказаться дома!
— Проходи. — Ханна отступила назад, чтобы пропустить его в дом. Потом закрыла за ним дверь. — Я поставила чайник на кухне. Будешь пить?
— Да, мама, буду. — Зейн оглядел гостиную. У стены лежали газеты, скопившиеся, вероятно, за все два года. Цветы в горшках засохли, но Ханна даже не позаботилась их выбросить. В большом окне не было стекла, хотя Зейн отлично помнил, что еще в прошлом году послал деньги на ремонт и на новый кондиционер. В доме творилось что-то неладное.
Зейн прошел на кухню.
— Утром, когда ты позвонил, — сказала она, — я подумала, что надо бы испечь твой любимый яблочный пай.
— Нет, мама, я его терпеть не могу. Это папа любил яблочный пай.
— Что? — Ханна медленно повернула голову в его сторону и окинула Зейна долгим недоверчивым взглядом. Потом она пожала плечами, подошла к плите и зажгла газ под старым закопченным чайником.
Зейн оглядел кухню. Хотя она выглядела чистой, он сразу же понял, что порядок навели совсем недавно. Раковину освободили от тарелок и вычистили, но Зейн заметил, что ящики засалены, а пол давно не мыт. Не увидел он на столе и свежих цветов, а ведь мать всегда ставила их, хотя бы самые простые, полевые.
При жизни отца Ханна всегда славилась как превосходная хозяйка. Зейн привык считать ее одержимой и дотошной в этих делах. Теперь ее словно подменили.
Зейн отодвинул деревянный стул, стоявший у стола, и сел. Мать положила в обе чашки по пакетику чая и залила их кипятком. Наверное, кто-нибудь другой не увидел бы в этом ничего странного, но у Зейна в голове зазвенел сигналтревоги. Ханна никогда в жизни не пользовалась чаем в пакетиках. Она всегда покупала самый лучший чай и хранила его о серебряной чайнице, а для заварки брала доставшийся ей от матери китайский чайник с розами. Наполнив чайник кипятком, она накрывала его стеганым чехлом и ставила па кастрюльку с кипятком, чтобы чай как следует заварился.
Зейн смотрел, как мать оперлась руками о стол, а потом медленно опустилась на стул. Она отпила чай, но даже не улыбнулась ему. Ханна ничего не говорила про вкус чая, как делала всегда раньше. У Зейна защемило сердце от мысли, что она сама умерла в тот день, когда похоронила отца. Горе многолико, он знал это. Но то, что он видел перед собой сейчас, показалось ему самым печальным.
— Мама, как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — уныло произнесла она.
— Скучаешь без отца?
— Иногда.
— Мам, ты хорошо ешь? Ты совсем похудела.
— Все в порядке.
— Ты часто выбираешься куда-нибудь? Навещать друзей?
— У меня нет друзей.
Зейн удивленно поднял брови.
— Что ты говоришь, мама! У тебя есть друзья. А к преподобному ты ходила? А церковная община? Как они?
— Я больше не хожу туда, — сказала она, отхлебнув еще чаю. Потом вытерла рот рукой, не обратив внимания на бумажную салфетку, лежавшую под локтем.
Никогда Зейн не видел мать такой. У него создалось впечатление, что она сама себе не принадлежит. Он вдруг страшно испугался.
— Мама, расскажи мне, почему ты туда не ходишь?
— Они сбились с пути истинного.
— Не понимаю. — Он покачал головой.
— Они не слушают Господа, как подобает.
— Как это?
— Они не хотят меня слушать, когда я рассказываю, что сказал мне Господь.
Несмотря на то что Ханна повысила голос и Зейн впервые с момента своего приезда заметил в ней проблеск эмоций, ее глаза оставались странно пустыми. Зейн старался быть осторожным, боясь вывести ее из равновесия.
— А когда Господь говорил с тобой?
— В тот день, когда умер твой отец.
— Ты никогда мне не рассказывала.
— Знаю.
— Какое откровение он тебе послал?
Голова Ханны почти незаметно склонилась вправо. Однако Зейн готов был благодарить Бога, заметив это знакомое с детства движение, характерное для нее в минуты успокоения. Значит, что-то все-таки сохранилось. Он понял, что подталкивает ее в правильном направлении.
— Это было прекрасно, Зейн. Видение, которое Он послал мне. Свет, звуки музыки… Я не видела Его, но знаешь, я ощутила Его присутствие. Я почувствовала себя спокойной и счастливой… Меня окружало тепло. А потом Он ушел. Я ненадолго задремала, а позже услышала Его голос, который сказал мне, что твой отец должен был верить, тогда он остался бы жить. — Внезапно лицо Ханны скорчилось в неприятную гримасу. — Он сказал, что твой отец неудачник. Он потерпел неудачу в жизни, Зейн. Он не верил. А должен был верить, когда приехал в Мехико. Я же говорила тебе, что Тэду обязательно надо было ехать туда. Но ты мне не поверил. Нет! Это ты, ты заставил нас вернуться! Отнял у Тэда его шанс! Ты виноват в его смерти! И Господь накажет тебя, Зейн! Он проклял тебя!
Ее голос возвысился до крика. Рот брызгал слюной. Глаза горели. Челюсти свело. Ханна походила на сумасшедшую.
«Моя мать больна! — пронеслось к голове у Зейна. — Моя мать больна!»
Он почувствовал, как из глаз брызнули слезы. Как могло такое случиться? Неужели это произошло в тот день, когда умер отец? Отчего это, от горя? Или болезнь таилась в ней давно и проявила себя с голами?
— Никто меня не проклинал, мама.
— Нет, ты проклят. Ты живешь в городе дьявола. Убийства, наркотики, насилие… Дьявол правит бал в Нью-Йорке. Там живут только люди, одержимые дьяволом.
— Кто тебе это сказал? Господь?
— Нет. Преподобный Майкл Эзертон.
Зейна передернуло от гнева.
— Этот проклятый человек из Мехико? Ты все еще общаешься с ним?
— Да! — возмущенно ответила она. — Он звонит мне каждое, воскресенье.
— Каждое воскресенье! И из-за этого ты больше не видишься со своими друзьями из церковной общины? Ты ведешь беседы с Майклом Эзертоном!
— Да. Он истинно Божий человек. Ему дана власть.
— Какая власть?
— Власть исцелять. Спасать жизни. Спасать души.
Зейну показалось, что у него свело все кишки.
— Мама, в гостиной нет стекла. Я посылал тебе деньги, чтобы его вставить. И на кондиционер. В прошлом месяце ты мне сказала, что надо чинить крышу. Л те деньги, что я посылал тебе каждый месяц на продукты, на уплату налога на собственность и все остальное?.. Что ты с ними сделала?
Губы Ханны растянулись в неприятной, самодовольной усмешке.
— Я послала их Майклу.
— Проклятие!
— Не богохульствуй!
Зейн стукнул по столу с такой силой, что чайная чашка подпрыгнула.
— Иисус знает, кого я проклинаю! Этот Майкл Эзертон — сущий дьявол и шарлатан. Он не божий человек, мама. Он дерьмо собачье! Его надо отдать под суд. Неужели ты не видишь? Скажи, ты что, совсем лишилась рассудка? Он тебе не друг. Могу поспорить, что это он внушил тебе отказаться от своих настоящих друзей. Он убедил тебя, что даже я враг тебе. Ведь так?
Ханна недоверчиво сощурилась.
— Откуда ты знаешь, что он мне говорил?
— Да все эти люди одинаковы, мама. Подбирают беззащитных вроде тебя, отрывают их от друзей, которые могли бы им действительно помочь, убеждают их, что родственники — на самом деле враги, что только они одни знают истину. Они выманивают деньги, уверяя, что это для Господа. Они оболванивают тебя, обманом добиваясь власти над тобой. Знаешь, кто такой Майкл Эзертон? Сектантский идол.
— Нет! Я не желаю больше слушать это богохульство!
— Я только стараюсь объяснить тебе…
— Не желаю слушать!
Зейн не слишком разбирался в сектантстве, но главное он знал. Надо было во что бы то ни стало нащупать дорогу к сердцу матери. Уйди он теперь, и он потеряет ее навсегда. Пусть в течение многих лет между ними существовали противоречия, Ханна оставалась его матерью. Как бы Зейн ни злился на нее, он все-таки ее любил. Зейн решил сделать последнюю отчаянную попытку.
— Мама, помолись со мной, — сказал он и потянулся через стол к се руке.
— Что? — Впервые за этот день глаза Ханны потеплели.
— Возьми меня за руку и помолись со мной.
Она медленно разжала изуродованные артритом пальцы, протянула руку и взялась за руку сына.
— Я люблю тебя, мама. Давай не будем ссориться.
— Не будем. Но ты должен увидеть свет истины.
— Хорошо. Давай попробуем. Помнишь, ты сказала, что в день смерти папы Господь явился к тебе?
— Да.
— Расскажи. Я верю тебе.
— Веришь? — В ее глазах мелькнуло удивление. — В церкви мне никто не поверил. Они считают меня сумасшедшей.
Зейн покачал головой:
— А я нет. Сам не знаю почему, но я верю, что это правда. По крайней мере первая часть, когда ты почувствовала себя согретой и счастливой. Другое дело — конец твоего рассказа. Мне кажется, это просто твои мысли, твоя боль из-за того, что папа ушел. Ты должна отделить одно от другого… Господа от своих мыслей.
— Твой отец ошибался! — твердо произнесла она.
— Нет, мама. Просто ты не можешь простить ему, что он оставил тебя одну. Одиночество ни для кого не благо. Поэтому мне и хочется, чтобы ты снова встретилась со своими друзьями.
— Им нет до меня дела, — прошептала она и уронила голову.
Зейн почувствовал, что ему удалось пробиться сквозь стену.