Кэролайн скорчила недовольную гримасу.
Шарлотта представляла себе сестер Уорлингэм как двух девиц, сидящих в воскресный вечер в молчании и аккуратно вышивающих подобные штучки, работая всеми пальцами и ненавидя все это и высчитывая, сколько еще времени осталось до чая, когда папочка прочтет им избранный отрывок из Священного Писания; они должным образом ответят ему все, что следует, а потом, после молитвы, их наконец отпустят спать.
Бабушка прочистила горло и с неудовольствием посмотрела на гигантский стеклянный шкаф, заполненный чучелами птиц. Салфеточки на подлокотниках и спинках кресел были из белого полотна с вышивкой коричневыми нитками и немного мятыми.
Горничная вернулась и объявила, что обе мисс Уорлингэм будут счастливы их принять, и они, соответственно, проследовали за нею обратно через холл в пещерообразную гостиную, украшенную пятью канделябрами. Только в двух из них горели свечи. Паркетный пол был застелен разнообразными восточными коврами самых разных цветов и рисунков, все чуть светлее в местах, где подверглись наибольшему износу от постоянного хождения – от двери к дивану и креслам, по отчетливо видимой дорожке к камину, словно кто-то занимал там привычное место. Шарлотта со странной смесью злости и утраты припомнила, как ее отец любил зимой постоять возле камина, греясь сам и не обращая внимания на то, что закрывает его от остальных. Покойный епископ Уорлингэм, несомненно, проделывал то же самое, а его дочери не осмеливались поднять голос протеста, да и его жена тоже, пока была жива. Эта мысль принесла острое ностальгическое воспоминание о юности, о доме, о родителях и сестрах, молодых и неопытных, о чувстве безопасности возле домашнего очага. Тогда это воспринималось как должное. Она взглянула на мать, но та наблюдала за бабушкой, которая как раз подплывала к старшей из сестер Уорлингэм.
– Моя дорогая мисс Уорлингэм, мне так ужасно жаль было узнать о вашей утрате! Я решила заехать и лично выразить вам мои соболезнования, а не направлять их письмом. Вам, должно быть, ужасно больно!
Селеста Уорлингэм, женщина далеко за пятьдесят, с крупными чертами лица, темно-карими глазами и лицом, которое в юности было скорее милым, нежели красивым, сейчас выглядела и сконфуженной, и сгорающей от любопытства. В застывших вокруг рта жестких морщинах и напряженно выпрямленной шее угадывались следы перенесенного горя, но держалась она великолепно, словно не собиралась поддаваться неподобающим горестным припадкам, по крайней мере, на публике, – а это для нее уже была публика. Очевидно, она не в силах была припомнить даже случайных встреч с кем-то из явившихся к ней посетителей, но длинная жизнь в обществе, где всегда соблюдались хорошие манеры, помогла ей преодолеть первые затруднения.
– Вы так добры, миссис Эллисон! Конечно, мы с Анжелиной очень горюем, но, как добрые христианки, умеем переносить подобные утраты с должной твердостью. И верой.
– Естественно, – согласилась с нею бабушка чуть небрежным тоном. – Позвольте представить вам мою невестку, миссис Кэролайн Эллисон, и мою внучку, миссис Питт.
Все обменялись обычными любезностями, и бабушка уставилась на Селесту, но потом перевела взгляд на Анжелину, младшую сестру, более красивую, с более светлыми волосами и мягкими чертами лица, явно предпочитающую домашний уют и комфорт. Старая леди немного покачалась на месте, потом уперла свою трость в ковер и оперлась на нее.
– Пожалуйста, присядьте, миссис Эллисон, – немедленно предложила Анжелина. – Могу я предложить вам чего-нибудь освежающего? Фруктовые напитки, например?
– Вы очень добры, – с живостью и готовностью приняла ее предложение бабушка, резко потянув Кэролайн за юбку, так что та была вынуждена сесть на пышный красный диван на шаг позади нее. – Вы, как всегда, очень заботливы, – добавила старая леди для полного счета.
Анжелина протянула руку за колокольчиком и позвонила. Колокольчик издал резкий высокий звук, и едва она успела поставить его обратно на стол, как появилась горничная. Хозяйка попросила принести фруктовые напитки, но потом передумала и потребовала чаю.
Бабушка поудобнее устроилась в кресле, откинулась назад, поставила трость между своими весьма пышными юбками и юбками Кэролайн и довольно запоздало сменила выражение лица с удовлетворенного на снова озабоченное.
– Полагаю, ваш дорогой брат помогает вам укрепить свой дух, и, конечно же, вы так же помогаете ему, – заявила она елейным голосом. – Он, должно быть, в большом расстройстве чувств. В такие моменты в семье все должны поддерживать друг друга.
– Именно так всегда говорил наш отец, епископ, – согласно покивала Анжелина, чуть наклоняясь вперед, так что ее черное платье собралось складками на пышной груди. – Он был такой замечательный человек! Семья – опора нации, вот как он всегда говорил. А добродетельная и послушная женщина – это само сердце семьи. И наша дорогая Клеменси, несомненно, была именно такой.
– Бедный Теофилиус ушел от нас, – сообщила Селеста с резкой ноткой в голосе. – Я удивляюсь, что вы этого не знаете. Об этом было сообщение в «Таймс».
Бабушка на секунду смутилась. Не было смысла утверждать, что она не читает помещенных в газетах некрологов; ей бы все равно никто не поверил. Рождения, смерти, браки и придворный календарь – вот что всегда должна была читать всякая дама из высшего общества. А большая часть всего остального – это пустые сенсации, вздорные или иным образом неподходящие.
– Я крайне сожалею, – пробормотала Кэролайн. – Когда это случилось?
– Два года назад, – отвечала Селеста, чуть передернувшись. – Это так неожиданно произошло, это был для нас такой шок!
Кэролайн посмотрела на бабушку.
– Это, видимо, случилось, когда вы сами болели, и мы не хотели вас огорчать. Полагаю, что к тому моменту, когда вы поправились, мы просто забыли, что не сообщили вам об этом.
Бабушке явно не очень хотелось принимать подобную помощь и потом чувствовать себя за это обязанной. Шарлотту же тронула эта попытка матери. Она-то предоставила бы старой леди самой выпутываться из этого неловкого положения.
– Это первое объяснение, что приходит в голову, – заявила бабушка, глядя прямо на Селесту, словно бросая той вызов: дескать, не веришь, и не надо.
В глазах Селесты мелькнула какая-то искорка – мрачного юмора и уважения.
– Несомненно, – сказала она.
– Это произошло и в самом деле очень неожиданно. – Анжелина словно вообще не заметила прошедшего обмена репликами. – Боюсь, мы были склонны винить бедного Стивена, то есть доктора Шоу. Он нам родственником приходится, вы знаете? Я и вправду так говорила, что он недостаточно хорошо лечил Теофилиуса. А теперь мне за себя стыдно, когда он, бедняжка, сам овдовел, да еще и при таких ужасных обстоятельствах!..
– Пожар. – Бабушка покачала головой. – И как такое могло случиться? Может, это небрежность кого-то из слуг? Я всегда говорила, что слуги нынче совсем не такие, как раньше, – они неряшливы, дерзки и небрежны. Ужасно! Уж и не знаю, куда катится мир. Не думаю, что у них было это новое электрическое освещение, вы не знаете? Я этому совершенно не доверяю. Опасная штука. Вмешательство в силы природы.
– Ох, нет, конечно, нет, – быстро сказала Анжелина. – У них был газ, как и у нас. – Она искоса глянула на канделябр, после чего ее лицо приняло тоскливое и чуть смущенное выражение. – Хотя я видела на днях объявление, рекламирующее электрический корсет, и еще подумала, что это такое может быть. – Она с надеждой посмотрела на Шарлотту.
Шарлотта не имела об этом никакого понятия; ее мысли были заняты Теофилиусом и его неожиданной смертью.
– Извините меня, мисс Уорлингэм, я его не видела. Но звучит это весьма неприятно…
– Не говоря уж о том, что это может быть опасно, – резко бросила бабушка. Она не только неодобрительно относилась к электричеству; еще большее неодобрение у нее вызвало то, что ее перебили, прервали беседу, которую она считала своей собственной. – И вообще это абсурдно, – добавила она. – Нам было вполне достаточно столбика балдахина над кроватью, чтобы ухватиться, и горничной с сильными руками, чтоб хорошенько затянуть корсет; и у нас были такие талии, что мужчина мог бы обхватить их пальцами! Или, по крайней мере, представить себе такое. – Она развернулась лицом к Селесте и заявила с совершенно невинным выражением лица, ничуточки не покраснев: – Какое счастье, что ее муж тоже не погиб!.. Как это случилось?
Кэролайн закрыла глаза, и бабушка незаметно ткнула ее своей тростью, чтобы не позволить ей вмешаться. Шарлотта тяжко вздохнула.
Селеста даже отшатнулась.
– Он был на вызове, – ответила Анжелина с полной откровенностью. – Там преждевременные роды случились. Он же врач, вы понимаете, и во многих отношениях прекрасный человек, несмотря на… – Она резко остановилась, точно так же, как начала свою речь, и на щеках у нее немного выступила краска. – Ох, боже мой! Простите меня! Не следует говорить о людях плохо, так всегда утверждал наш дорогой отец. Такой прекрасный человек! – Она вздохнула и улыбнулась, глядя куда-то вдаль затуманенным взглядом. – Это же такая честь – жить с ним в одном доме, служить ему, заботиться о нем, смотреть, чтобы у него всегда все было в порядке, как и должно быть у человека его положения.
Шарлотта посмотрела на пухлую, расплывшуюся фигуру, на милое и кроткое выражение лица, на эту испорченную копию старшей сестры – более мягкую и, безусловно, более уязвимую. У нее наверняка были в молодости поклонники. И, конечно же, она скорее приняла бы предложение одного из них, чем провести всю жизнь, обслуживая своего папочку, если бы ей это разрешили, если бы ей дали такой шанс. Но родители держали своих дочерей дома в качестве вечных служанок, неоплачиваемых, если не считать стола и крова, и, естественно, не имевших возможности подать заявление об уходе, поскольку у них не было собственных средств для существования; всегда послушных, верных дочернему долгу, даже любящих – хотя одновременно и ненавидящих, как только может ненавидеть любой узник, – пока не стало слишком поздно этих родителей покинуть, когда их смерть открыла наконец двери узилища. Верно, Анжелина Уорлингэм была одной из таких несчастных? Или, может быть, они обе?