– Ох, да! Он задал несколько вопросов о Клеменси, о ее благотворительной деятельности, о выяснении имен владельцев трущоб. Хотел узнать, не говорила ли она мне что-то по поводу того, каких успехов ей удалось добиться. Да, конечно, кое-чего она добилась. Немногого, надо признать, – удачи у нее случались не каждый день, не то чтобы то и дело. Вообще-то она не слишком много успела выяснить. В этой сфере действуют некие чрезвычайно влиятельные люди, кто владеет самыми отвратительными – и самыми доходными! – домами и целыми улицами. Финансисты, промышленники, члены высшего общества из старинных фамилий…
– Она не упоминала при вас никаких имен, которые вы могли бы потом повторить Олифанту и, таким образом, и Линдси? – Питт аж подскочил при этой мысли, какой бы маловероятной она ни была, и перед его внутренним взором тут же возникло лицо Шарлотты – глаза сверкают, подбородок решительно задран вверх, – когда она отправилась по следам Клеменси.
Шоу бледно улыбнулся.
– Честно, я не помню. Извините. Я не особенно внимательно следил за беседой. Пытался оставаться вежливым, потому что он был так искренен и явно обеспокоен, но я-то считал, что он лишь попусту тратит время – и свое, и мое. – Доктор нахмурил брови. – Неужели вы и впрямь думаете, что Клеменси могла для кого-то представлять угрозу? У нее не было ни малейших шансов провести закон, чтобы обнародовать имена тех, кто наживается на сдаче в аренду жилья в трущобах, сами ведь понимаете. Самое худшее, чего она могла добиться в итоге, это заполучить иск по обвинению в клевете от какого-нибудь осатаневшего от злости промышленника…
– Что вам крайне не понравилось бы, – тихо заметил Питт. – Это стоило бы вам всего вашего состояния, включая вашу репутацию и, надо думать, средств к существованию.
Шоу хрипло рассмеялся.
– Touche, инспектор. В моем случае это вполне может выглядеть как мотив для убийства. Но если вы полагаете, что она могла такое проделать и оставить меня под подобной угрозой, то вы совсем не поняли, какой она была, моя Клем. Глупостью она не страдала, кроме того, отлично понимала, что такое деньги и репутация. – Его глаза ярко засверкали – в них была печаль, почти слезы. – Гораздо лучше понимала, чем теперь можно представить. Вы и представить себе не можете, как мне ее теперь не хватает. Да и зачем мне пытаться вам это объяснить? Я давно прекратил с нею любовные отношения, однако полагаю, что Клем нравилась мне больше, чем кто-либо другой из всех моих знакомых, даже Эймос. Они с Мод были близкими подругами. Клем знала все о модельном прошлом Мод – и ей было на это наплевать…
Шоу медленно поднялся на ноги, словно у него болело все тело.
– Извините, Питт. Я не имею представления, кто убил Клем. И Эймоса. Но если бы знал, то сообщил бы вам немедленно – хоть посреди ночи, если бы меня вдруг осенило. А теперь уходите. Идите и копайте дальше, но в другом месте. Мне надо хоть что-то съесть, а потом ехать на следующие вызовы. Больные ждать не могут.
На следующее утро Питта поднял из-за стола громкий стук в парадную дверь, такой настойчивый, что он выронил кусок тоста с джемом, вскочил со стула и бросился по коридору, преодолев его несколькими огромными шагами. Мысленно инспектор уже представлял себе еще один пожар, и его всего проняло ужасом, кошмарным предчувствием, что на сей раз горят меблированные комнаты и в огне гибнет скромный младший священник, который так умел находить нужные слова, чтобы утешить страдающего человека. В сердце возникла страшная боль, почти непереносимая.
Томас рывком распахнул дверь и увидел Мёрдо, который стоял на крыльце, весь мокрый и несчастный, освещенный предутренней зарей. Газовый фонарь, горевший чуть над ним и левее, придавал ему в тумане облик святого в сиянии нимба.
– Извините, сэр, но я подумал, что это надо сразу сообщить вам – на тот случай, если это имеет отношение к нашему делу… сэр, – произнес он с усилием. Его слова ничего не объясняли, но, по всей видимости, имели для него определенный смысл.
– О чем это вы? – осведомился Питт, надеясь, что это все-таки не пожар.
– О драке, сэр. – Мёрдо переместился с одной ноги на другую, уже явно сожалея, что пришел сюда. То, что сперва показалось ему хорошей мыслью, на самом деле было неудачным решением. – Мистер Паскоу и мистер Далгетти. Миссис Далгетти сообщила вчера вечером дежурному сержанту, но я только что узнал об этом, всего час назад. Кажется, в полиции не считают это чем-то серьезным.
– Что за драка? – Питт снял с вешалки пальто. – Если они подрались вчера вечером, это вполне могло бы подождать до после завтрака, не так ли? – Он скривился. – И что это была за драка? Они что, поранили друг друга? – Он и сам понимал, что эта мысль абсурдна и даже несколько смешна. – Это имеет какое-то значение? Они же вечно ссорятся – это, кажется, часть их обычного образа жизни. Это вроде как придает им обоим вес.
– Нет, сэр. – Мёрдо теперь выглядел еще более несчастным. – Только они вознамерились драться нынче утром – на заре, сэр.
– Не говорите вздор! – резко бросил Питт. – Кто это в целом свете вылезет на заре из теплой постели, только чтобы продолжить ссору? Над вами кто-то подшутил, и очень неудачно. – Он повернулся и повесил пальто обратно на вешалку.
– Нет, сэр, – упрямо заявил Мёрдо. – Ссора у них была вчера. А нынче утром, на восходе солнца, они собрались драться – в поле между Хайгейт-роуд и кладбищем. На шпагах.
Еще одну секунду, в диком метании мыслей, Питт продолжал думать, что это глупая шутка, но по лицу Мёрдо понял, что это совсем не так, и окончательно вышел из себя.
– Черт бы их всех побрал! – яростно рявкнул он. – У нас тут два дома сгорели и рухнули, у нас тут два обгорелых тела хороших, добрых людей да еще куча обожженных, раненых и перепуганных – и тут же два идиота собрались драться на дуэли из-за какого-то проклятого клочка бумаги! – Он снова схватил пальто и вытолкал Мёрдо с крыльца на тротуар, с грохотом захлопнув за собой дверь. Кеб, в котором приехал констебль, стоял всего в нескольких шагах. – Поехали! – Питт рывком распахнул дверцу кеба и забрался внутрь. – Хайгейт-роуд! – крикнул он кебмену. – Вот я сейчас покажу этим двум распетушившимся идиотам, что такое настоящая драка! Арестую их именем королевы за нарушение общественного порядка!
Мёрдо влез в кеб следом за ним – и тут же свалился набок, когда кеб резко взял с места, и едва успел ухватить дверь, которая при этом распахнулась настежь.
– Не думаю, что они поранят друг друга, – запинаясь, пробормотал он.
– А жаль! – ответил Томас без капли сочувствия. – Это сослужило бы им обоим неплохую службу, если бы они истыкали друг друга, как подушку для иголок!
Остальной путь он проделал в яростном молчании. Мёрдо не посмел выступать с какими-нибудь еще предположениями.
В конце концов кеб резко остановился, Питт распахнул дверцу, выпрыгнул наружу, оставив Мёрдо расплачиваться за проезд, и побежал по дорожке через поле. Хайгейт-роуд осталась слева от него, а стена старого и очень красивого кладбища – справа. В трех сотнях ярдах впереди, посреди густой травы виднелись пять человек. Их фигуры на таком расстоянии казались приземистыми, почти квадратными.
Среди них выделялся своей солидной фигурой Куинтон Паскоу. Он стоял, слегка расставив ноги, перекинув через плечо полу плаща. Холодное утреннее солнце чистым, как вода источника, отблеском играло на его белой шевелюре. Трава перед ним гнулась под тяжестью утренней росы, придававшей ей в отраженном солнечном свете бирюзовый оттенок.
Не далее чем в полудюжине шагов от него, подставив спину солнцу, стоял темноволосый Джон Далгетти, пряча лицо в тени, отставив левую руку назад, а в другой держа поднятым некий длинный предмет, словно готовый нападать. Питт сперва решил, что это просто трость. Вся эта сцена выглядела совершенно нелепо. Инспектор бежал к ним со всей возможной скоростью, которую позволяли ему его длинные ноги.
Еще двое джентльменов в черных сюртуках стояли на приличном расстоянии от первых двух и отдельно друг от друга; видимо, они исполняли роль секундантов. Еще один человек, который свое пальто снял – непонятно почему, поскольку утро было ощутимо холодным, – стоял в одной рубашке и кричал что-то сперва Паскоу, потом Далгетти. Его голос доносился до Питта, но слов разобрать он не мог.
Паскоу шикарным жестом взмахнул своим плащом и комком швырнул его на землю, невзирая на сырость. Его секундант бросился вперед, поднял и расправил перед собой, держа его как щит.
Далгетти, у которого плаща не было, предпочел остаться в сюртуке. Он взмахнул своей тростью или чем-то еще, что было у него в руке, крикнул: «Свобода!» – и бросился вперед, в атаку.
– Честь! – крикнул в ответ Паскоу и, размахивая чем-то длинным и сверкающим, тоже кинулся вперед. Они встретились и столкнулись, Далгетти поскользнулся подошвой своих лакированных туфель на мокрой траве и свалился.
Паскоу быстро рванулся к нему и едва не проткнул ему грудь, но лишь оторвал длинный лоскут от сюртука Далгетти, от чего тот пришел в жуткую ярость, взмахнул тем, что, как теперь уже понял Питт, было тростевой шпагой, и нанес Паскоу страшный удар по плечу.
– Прекратите! – заорал Томас насколько мог громко, как позволяли легкие. Он бежал к ним, но еще оставался в полутора сотнях ярдов от дерущихся, и никто из них не обратил на него ни малейшего внимания. – Остановитесь сейчас же!
Паскоу стоял ошеломленный – не криком Питта, но ударом, который, видимо, нанес ему серьезную рану. Он отступил на шаг, выкрикнул: «Во имя идеалов рыцарства!» – и нанес сильный удар своей явно старинной и очень тупой шпагой, видимо, реликвией времен Ватерлоо или какой-то иной давней битвы.
Далгетти парировал удар своей очень современной тростевой шпагой, острой как бритва, парировал столь яростно, что сталь старого и давно пребывавшего в небрежении клинка лопнула и переломилась, а его кончик, описав в воздухе дугу, вонзился нападавшему в щеку, оставив на ней алый разрез, из которого ему на грудь хлынула кровь. Шпага Далгетти тоже была сломана.