«Как я сама, – спрашивала себя Гиацинта, – не сумела это уловить и передать? Уилл Миллер прав. Мои работы не способны кого-то тронуть, вызвать в ком-то радость или слезы. Мастерство у меня есть, но нет того, что не поддается определению».
И еще был разговор в Музее современного искусства. Стоя перед «Кувшинками» Моне, молодая женщина обратилась к Гиацинте:
– Это как-то непостижимо действует на тебя, правда? Когда у меня есть после работы время, я иду смотреть картины. И если что-то неладно в душе, они помогают почувствовать себя лучше, эти художники.
– Верно.
– Просто удивительно! Ну что, казалось бы, в этих цветах? Все пишут цветы. Изображают на поздравительных открытках. В чем все-таки разница?
Во Франции тогда был такой прекрасный день, и она была так счастлива! Но Джеральд почему-то безумно спешил и все было скомкано.
Гиацинта долго стояла после того, как посетители разошлись, вновь переживая тот день и думая о многих вещах: о том, что любящие люди ввели ее в заблуждение, да и она сама обманывалась, считая свои работы лучше, чем они были на самом деле.
Уилл Миллер очень удивился бы, узнав – хотя никогда этого не узнает, – что скорее всего Гиацинта последует его совету. Ей заплатили на удивление много за ее платья! Конечно, шитье – не то, чему она собиралась и надеялась посвятить жизнь, но многие ли делают то, на что рассчитывали и надеялись? И шитье не бесплодная фантазия, а вполне реальное дело.
На шестой день Гиацинта приняла решение. Она села в такси и, не давая себе времени на размышления, записалась в первоклассную школу модельеров.
– Ты считаешь меня каким-то капризным, своенравным ребенком, который ударился в бега, – сказала она, вернувшись домой.
Францина возразила:
– Возраст тут ни при чем. И не упрекай меня. Укатила в неизвестном направлении со словами: «Мне нужно время на размышления». Какие только ужасные мысли не приходили мне в голову! Может, ты…
– Совершила самоубийство? Нет и нет. Ты должна радоваться. Ты постоянно говорила, что я должна заполнять свое время, и была совершенно права. Вот я сейчас этим и занимаюсь.
Но Францину не так-то легко было умиротворить.
– Ты огорчила даже своего друга. Арни звонил мне после того, как три дня подряд пытался связаться с тобой по телефону. Тебе следует поблагодарить его.
Арни, сидевший в кожаном кресле с подголовником, отмахнулся.
– У вашей матери и у меня были одни и те же страхи. Вы должны знать правду. Я боялся за детей. Думал, что если вы что-то с собой сделали… словом, поэтому и прилетел сюда. Я ни с кем это не обсуждал, сказал, что у меня дела в Нью-Йорке.
– Мне очень жаль, что расстроила вас, но для страхов нет причин. Я никогда не сделаю этого. Я не причиню такой боли детям. Надеюсь, с ними все в порядке, иначе вы сказали бы мне, Арни, не так ли?
– Да, они чувствуют себя превосходно. Я вижу их два-три раза в неделю. Мы занимаемся в одном и том же плавательном клубе. Они берут там уроки. Видели бы вы Эмму… – Он вдруг в смущении запнулся.
– В самом деле, если бы она только видела, – вставила Францина.
Наступила напряженная тишина. Францина и Арни смотрели на Гиацинту, потупившую глаза. Не поднимая головы, она ощущала на себе их взгляды, и они, казалось, жгли ее.
Нарушив молчание, Францина сказала:
– Вся эта затея представляется мне эксцентричной. Почему бы тебе не вернуться к реставрации произведений искусства? Ведь ты любила эту работу.
– Потому что я всего лишь начинающая в этой области. Чтобы стать мастером, требуются годы. А мне нужны деньги.
– Перестань нести вздор, Гиацинта. Ты видела дом, в котором живет Джеральд. Простите, Арни. Джеральд – ваш партнер, чему я, честно говоря, удивляюсь. Я благодарна вам за вашу доброту, но все-таки…
– Я не принимаю ничью сторону, – возразил Арни. – Джеральд это знает. Если бы я мог уладить дело, я бы постарался это сделать. Но я до сих пор не вижу ни малейших признаков, ни с одной стороны, которые свидетельствовали бы о желании что-то исправить. За всем этим стоит какая-то непостижимая тайна.
Гиацинта посмотрела на Арни, затем на Францину. «Я отгорожена от них обоих, – подумала она. – Меня окружает стена. Они хотят пробить в ней брешь и проникнуть внутрь, но я не могу им этого позволить».
– Как насчет продажи картин? – спросил Арни. – Я хотел бы попросить парочку, чтобы повесить в моем новом доме. У меня есть резиденция в миле отсюда. Я купил бы даже семь-восемь штук, в зависимости от размера. Не знаю, сколько они стоят, но я не крохобор, так что назовите свою цену.
– Поднимитесь наверх и возьмите, что вам понравится, – ответила Гиацинта. – Они стоят недорого, если вообще чего-то стоят. Это будет лишь очень скромным способом выразить вам мою благодарность.
Францина нервно постукивала ногой, и это означало, что она взволнована.
– Говоришь, твои картины стоят не слишком много? А твое шитье будет стоить дороже?
– Думаю, да.
– Вдохновленная этими планами и надеждами, ты хочешь расстаться с домом, бросить здесь меня и друзей и пуститься в неведомое плавание?
– Ты забываешь, что я уже поступала так раньше.
– Это совсем другое. У тебя был…
– Муж. Верно. А теперь я учусь обходиться без него.
– Это не надолго, – сказал Арни.
– Если ты продашь дом, куда к тебе будут приезжать дети? – осведомилась Францина.
– Я найду место в городе.
– Отказаться от такого дома! Я свой не покидаю. Твой отец всегда хотел, чтобы туда всегда возвращались как домой. Джордж приезжает на неделю со всей своей командой, Том наведывается по делам два-три раза в год. А кроме того, у меня повсюду друзья, даже в Англии, и они используют его как отель. Ты совершаешь большую ошибку, продавая этот дом.
– Я же говорила тебе: мне нужны деньги, чтобы жить в Нью-Йорке.
– Позвольте мне не согласиться, – подал голос Арни. – Гиацинта поступит благоразумно, продав его сейчас. Окружающие дома доживают последние дни. Городские власти собираются расширять улицу: в этом направлении сдвигается деловой центр, и через два-три года этот дом будет стоить намного меньше, чем сейчас.
– Ну, вы опытный бизнесмен, а я нет, – усмехнулась Францина. – Оставим эту тему. Моя дочь всегда была упрямой, и, похоже, она приняла решение.
Пробили часы в зале. Эти высокие напольные часы когда-то принадлежали бабушке. И Гиацинта тут же подумала: «Они останутся со мной. Пусть я брошу все другое, а они будут со мной».
Когда часы пробили три раза, Арни поднялся.
– Теперь, зная, что с вами все в порядке, Гиа, я покидаю вас. Но я буду навещать вас в Нью-Йорке. У меня там дела, и я частенько туда прилетаю.
Они обменялись рукопожатием, Гиацинта поблагодарила его, он поцеловал ее в щеку, и она проводила его до двери.
– Да, этот человек без ума от тебя, – вздохнула Францина.
– Я этого не замечаю.
– Ты, может, и не замечаешь, а я замечаю. Арни мне нравится, Гиацинта. Он человек прямой и способен смотреть тебе в глаза. Возможно, ты пока еще не в состоянии что-то предпринять, но время для этого придет.
– Меня не интересует ни он, ни любой другой мужчина.
– Это изменится. Ты ведь слышала, что сказал Арни.
– У меня мало общего с Арни.
– Однако он может помочь тебе. И Арни так добр к Джерри и Эмме сейчас, когда они живут во Флориде.
– Да, добр, и я это ценю.
– Он очень умен. И тебе следует прислушаться к его советам, касающимся бизнеса.
– Я не нуждаюсь в его советах. Я учусь ни от кого не зависеть.
– Ну хорошо, – сказала Францина и, помолчав, добавила: – У тебя усталый вид.
– Возможно.
– Иди на террасу. Я принесу чай.
Гиацинта повиновалась. Для матери возраст не имеет значения. Бабушка в восемьдесят лет по-матерински опекала своего пятидесятилетнего сына.
– Я думала вот о чем, – сказала Францина, помешивая чай. – Поскольку ты приняла решение продать дом, сохрани хотя бы свою красивую мебель. Возьми то, что тебе понадобится, в свою квартиру, а остальное отдай на сохранение. Когда-нибудь мебель тебе пригодится.
«Нет, никогда она мне не пригодится, – подумала Гиацинта. – Откуда у меня появится такой дом?»
– Ты не согласна? – спросила Францина, поскольку Гиацинта молчала. – Впрочем, ты никогда не слушала моих советов, мне следовало к этому привыкнуть. – И вздохнула.
Она выглядела измученной. На лбу ее обозначились глубокие вертикальные линии. «Это был кошмарный год для нее, и я отчасти тому виной», – сказала себе Гиацинта. В порыве горечи и жалости она коснулась руки Францины.
– Прости меня. У нас с тобой всегда разногласия. Однако они бывают у тех, кто любит друг друга. Разве не так? Но я последую твоему совету насчет мебели.
Мебель. Насколько это несущественно! Она выбросила бы все без сожаления, тем более мебель, вместе со всем прошлым. Однако это имело значение для Францины, которая, любя дочь, видела в этом гарантию того, что Гиацинта когда-нибудь заживет нормальной жизнью.
На кустах роз уже проклюнулись листики. Доверчивые создания. Когда первый снег кружился в сером воздухе, на них был последний маленький съежившийся бутон. «Я буду скучать по ним, – подумала Гиацинта. – Я была такой безмятежной в тот день, когда посадила их. И мы чувствовали себя удовлетворенными и такими умиротворенными в этом доме! Нет. Это только я чувствовала себя удовлетворенной…»
Она сидела и, держа чашку с чаем, слушала, как первая пчела носится и жужжит в лучах солнца.
Глава 11
Проходя по коридорам и аудиториям школы модельеров, Гиацинта невольно вспоминала газетные сообщения о том, как люди в семьдесят или в восемьдесят лет наконец получали диплом об окончании колледжа. Конечно, ей еще далеко до такого возраста, и все же сразу бросалась в глаза огромная разница между другими студентами и ею. Они были такими беззаботными и непринужденными! Слишком веселые и горячие, они не подозревали о существовании зла и были очаровательны в своем неведении. «Среди них, – подумала Гиацинта, – я, должно быть, выгляжу пришелицей с Марса».