— Тогда приступим, — легко отозвался жрец, просто усаживаясь на пол посреди всего нашего сборища. — Когда состоялось гадание?
— Сегодня утром на рассвете.
— Вы использовали черепаший панцирь?
— Самый лучший из всех в хранилищах Хоммёдзи. Зеленый панцирь столетней черепахи из пролива Симоносэки.
— Как пролегли трещины?
Котэцу и жрец углубились в обсуждение таких мелочей, о каких я и не слышал никогда: кто где стоял, уголь из какой местности использовали для нагрева панциря, из какого дерева был выжжен тот уголь, не пересекали ли столб дыма какие-то летучие твари — птицы или летучие мыши? Стрекозы? Что было слева от жаровни, а что на севере от нее? И тому подобное. Мне кажется, прочие, как и я, быстро утратили суть обсуждения и просто почтительно внимали голосам почтенных знатоков.
Подали бумагу, на которой Котэцу начертал, как пролегли трещины на панцире, жрец задумался, взявшись за бороду, тяжело созерцая начертанное.
Тем временем стемнело, и настоятель Окаи зажег, как и в прошлую ночь, четыре свечи из разного воска, чтобы таяли с разной скоростью, и расставил их перед алтарем.
Жрец оторвался от изображения, вздохнул, развел руками:
— Что ж. Гадание прошло однозначно. Боюсь, дорогой Окасукэ, этот предмет опасно сдвигать с места до завтрашнего дня.
— Что же делать, почтенный? — воскликнул Окасукэ в полном отчаянии.
— Я останусь здесь с вами и этими отважными людьми до утра, — решительно заявил жрец, а Нагасиро удивленно встрепенулся в своем углу. — И полагаю, нашего общего блага окажется достаточно, чтобы оградить нашу округу от сокрытого в этом предмете зла.
Мы сидели и счастливо переглядывались. Мы все, да еще два таких знающих человека, да что с нами может тут случиться такого?
Да ничего!
А в следующий миг на нас обвалилась крыша.
Поднятая пыль застилала все! И все вопили разом! Никто ничего не видел, но все вопили от ужаса.
И я понял, что вот-вот с испугу все начнут рубить друг друга направо и налево.
— Тихо! — выкрикнул я. — Стоять!
— Тихо! — как боевой горн, завыл Котэцу, и стало тихо. Все замерли. Только сыпалась с кровли сухая штукатурка.
Как только свечи не погасли…
— Тихо, — повторил я, размахивая руками в пыли. — Сейчас пыль осядет.
И она, конечно, осела. И все увидели, что упало на нас с крыши.
Это был тот самый сорванец Кинтоки, его не пустили на храмовый двор, так он пробрался по забору на кровлю храма, а там провалился в дыру, едва прикрытую дранкой, что мы оставили на разобранной храмовой крыше.
Очень ему хотелось послушать, о чем тут говорят, и хоть одним глазом глянуть…
Мальчишку тут же стащили с кучи обломков, на которой он восседал, ошалев от своего падения сквозь кровлю, отряхнули от пыли.
Всем было крайне стыдно, и все скрывали это за преувеличенной заботой об малолетнем засранце.
Даже позвали врача, благо жил он недалеко. Отец Нагасиро отправил одного из прихожан, толкавшихся за воротами, одного из немногих оставшихся на месте, когда в храме раздался грохот и испуганные вопли. Но и он помчался по улице прочь, словно за ним гнались.
Пока ждали врача, жрец потребовал себе бумаги и туши и начертал для всех присутствующих надежные обереги, осененные снисходительностью бога реки Хиракава.
Врач явился весьма быстро. И вот же — это оказался наш вчерашний знакомец из веселого квартала, врач Мокасэцу!
— Как ваша больная? — вежливо осведомился я у него, пока он врачевал выдуманные и подлинные раны мальчишки.
— О, без изменений к лучшему, — отозвался Мокасэцу, омывая водой ссадину на руке. — В таком положении их и не стоит ожидать. Нынче ночью за нею присматривает мой старший. Боюсь, она не протянет до утра.
— Как жаль, такой неудачный исход… — пробормотал я.
— Укус лисы в городе — редкий случай в моей практике, — согласился врач.
— Укус лисы? Так вы знаете о нем? — у старика Котэцу оказался острый слух. — Расскажите! В наше время это так необычно!
— Простите, — смиренно поклонился врач. — Тут дело в здоровье больного, я не хотел бы распространяться.
Котэцу остался недоволен, а я с удивлением понял, что врач — человек неболтливый. Надежный.
Он тем временем закончил с Кинтоки: «Не лазай больше по крышам», и обратил внимание на братьев Хиракодзи, вытаскивавших обломки из храма, и настоятеля Окаи, с метлой у алтаря осторожно обметавшего ящик, обклеенный листами со строчками оберегающих мантр на санскрите.
— Оно там? — тихо спросил Мокасэцу.
Я молча подтвердил.
Мокасэцу покачал головой:
— Я знаю о болезнях, способных передаваться с одеждой больного, та же ветряная оспа, но это… Так много несчастий разного рода. У меня нет этому объяснения.
— Утром мы увезем его отсюда, — отозвался Котэцу. — И покончим с ним.
— Если позволите, — произнес врач, — я хотел бы задержаться с вами на какое-то время. Ворота квартала уже заперты.
— Конечно! — отозвался настоятель Окаи. — Оставайтесь сколько потребуется.
Братья Хиракодзи вытащили обломки прочь и обещали разобраться с дырой в кровле в самом скором времени.
Мы расселись на расчищенном полу большим полукругом.
Народ на улице давно разбрелся по домам.
Настоятель Окаи снял нагар со свеч. Было слышно, как шипит воск в пламени и как трещат цикады в ветвях. Жара в ночи стояла удушающая. Все молчали.
— А что? — нарушил вдруг общую тишину старик Котэцу. — Я слышал, у вас тут в таких случаях байки травят. Чтоб пострашнее, да? Чтобы кровь в жилах стыла, чтобы жар ночи отступал! А? Точно?
Все присутствовавшие здесь прошлой ночью переглянулись и закивали. Ну а что ж не то, ночь длинная, и жарко, тоже верно, так, что мочи нет.
— Это хорошая мысль, — неуверенно отозвался настоятель Окаи. — Скоротаем ночь…
— Ага, — отозвался довольный Котэцу. — Значит, и я расскажу одну. Пострашнее! Чтоб не спалось, значит! Историю времен моей молодости.
Как все вы знаете, всякий достойный меч, чтобы подтвердить мастерство кузнеца, подвергается испытанию своих качеств путем тамэсигири — рубки скрученных и пропитанных водой бамбуковых циновок или, что менее доступно, рубкой человеческого тела. Особенно стесненные в средствах не брезгуют выйти на ночной перекресток дорог и подстеречь неосторожного путника.
Результаты испытания, подтвержденные клеймом мастера, вырезают на хвостовике клинка, спрятанного под рукоятью.
Вот такую историю о теле для испытания меча я вам и поведаю!
Глава 10. Тело для испытания меча
Однажды жарким летом в запущенной хижине париев-хинин в одной деревне недалеко от замка Фукуи, что в Эттидзэне, болел старик. Болел он тяжело и, возможно, в последний раз. Он уже не мог двигать рукой и ногой, ждал смерти. Он прожил долгую жизнь и, хотя умирал парией, был когда-то воином-буси и сражался вместе со своим малолетним сыном на стенах Осакского замка.
После поражения и смерти господина Хидэёри их сослали до конца жизней в Эттидзэн, под постоянный надзор семьи Мацудайра, исполнять нечистые обязанности: заниматься обмыванием умерших, погребением и прочими скверными работами.
Они поселились в хижине на краю замкового поселка, под стенами крепости. Во времена голода работы бывало достаточно. Во времена общего достатка они сами голодали. Время шло, наваливаясь, сгибало старику спину, покуда не сломало.
Молодой человек потратил все их скудные средства на лекарства. Платить приходилось особенно много, — лекари не желали иметь дела с хинин. Те лекарства, что удалось добыть, не помогли, и молодой человек уже был в больших долгах, а денег для ухода требовалось еще. Но молодой человек не колебался, он сражался с болезнью своего отца и не давал ему умереть.
Все эти неприятности очень печалили его отца. Он не думал быть обузой сыну, ради которого только и остался жить после поражения. Он хотел быть его опорой в тяжком испытании.
Однажды за сыном старика прислали из замка. Удивленный молодой человек ушел в замок, а около полудня вернулся с вестями.
Оказалось, что князю, во владениях которого жил известный и умелый кузнец Тёбэй Киёмицу из Кага, понадобился славный меч для подношения сёгуну. Один из внуков сёгуна входил в мужской возраст, и подобный дар оказался бы очень уместен. Меч был заказан заблаговременно, год тому назад, чтобы был готов к очередному выезду князя в Восточную столицу. Девять месяцев кузнец творил меч. Ему помогали мастер цубы и рукояти, мастер заточки и их многочисленные помощники. Наконец к середине лета меч был завершен.
Теперь меч следовало испытать.
Подходило время князю отправляться в Эдо, на поклон сёгуну, на свидание с содержавшимися в почете женой и детьми, оставленными у строгого сёгуна в заложниках после войны Хидэёри. Дар сёгуну обязан был быть безупречен.
Для надзора за испытанием меча князь прислал верного вассала, воина заслуженного, который застал еще последний поход в Корею, прямого и грубого Миятомо Акамицу.
Чтобы провести испытания надлежащим образом, отправили в тюрьму замка указание для судейских прислать осужденного на смерть преступника.
В тюрьме, однако, не обнаружилось никаких преступников, и судейские сильно извинялись. А может, и не хотели помочь — починялись они напрямую сёгунату.
Миятомо оказался в затруднении. И тогда послали приказ призамковым хинин найти нужное тело где бы то ни было и как можно быстрее и присовокупили обещание награды и наказания.
— Ты видел этот меч, Итиро? — спросил сына, что принес в их дом этот приказ, больной старик-хинин.
— Да, отец. Меч замечательный. Уважаемый Миятомо-сан вынул меч из ножен, и я видел светлый узор закалки на темном лезвии, как туман, висящий над вечерней рекой.
— Верный признак тщательной работы. А отделка?
— Бронзовая цуба в виде круга из бронзовых перьев ворона — тонкая работа. Делает честь мастеру.
— Изящный меч. Есть ли у меча имя?
— Кузнец Тёбэй Киёмицу назвал его «Когарасу».