— Их нашли три года назад, когда ремонтировали старую часть храма, построенную почти тысячей лет раньше. Все решили, что это доспехи какого-то позабытого местного божества. На радостях даже повозили в повозке на праздниках по главной улице. Но с тех пор как началась засуха, о них позабыли, конечно.
Красавец улыбнулся карминовыми губами и добавил:
— Я ценитель подобных вещей. Теперь я храню этот доспех здесь, почтенный господин дракон. Вам такое нравится?
— Терпеть не могу, — с ядом буркнул упомянутый почтенный господин.
***
Кушали изысканно. Подавали моллюсков с берегов Внутреннего моря, яйца перепелов, осьминога по-эдоски, рис из Бунго и рис из Овари. Сакэ. Местное. Хорошее сакэ — не то, что в озеро вылили...
Совершенно не буддийская трапеза.
Безупречно радушный хозяин только слегка озадаченным взглядом наблюдал, как я, по доброй змеиной привычке, заглатываю яйца целиком. Похоже, я тут допустил некую бестактность или нарушил какой-то обычай. Может, их следовало сначала от скорлупы очистить?
— Славное сакэ, — произнес я, отбирая у медлительного Тайбэя чайничек и наливая себе сам.
— Благодарю вас. Это новый сорт, и ваш недостойный хозяин приложил руку к его появлению, — произнес настоятель Сонсин. — Зовется «Сон Бодхидхармы». Его дегустировал сам император и составил самое лучшее мнение. Теперь поставляется в обе столицы и к алтарям святынь Исэ. Известен по всей стране. Наши сакэварни — славный плод славного труда многих поколений, и я был счастлив сказать и свое слово в сем почтенном искусстве. Вот только эта засуха... Омрачает.
— Могу понять. Народ дошел до крайней степени отчаяния, если уж вновь начали топить девиц в озере в надежде вызвать дождь.
Настоятель Сонсин был неприятно поражен:
— Вы меня огорчаете, господин Нагасиро. Ничего подобного не может быть! Места здесь и впрямь дикие и неизящные, вредные для здоровья и скучные до ломоты в висках, но ничего подобного у нас не случается! По крайней мере, мне ничего не известно.
— А девушка?
— Девушка? — удивился радушный хозяин. — Какая девушка? Нет, я не знаю никакой девушки. У нас ведь здесь монастырь. Оплот безбрачия. Девушкам тут быть не положено.
Я настороженно и, похоже, невежливо уставился на почтенного настоятеля. Это как понять? Это было странно. Это мне не понравилось.
Я угрюмо ел, а настоятель продолжал щебетать. Он не спрашивал меня о моих планах, как долго я собираюсь тут задержаться. Ни о чем таком. Он был просто рад слышать свой голос. Похоже, в этих местах поговорить ему было особо больше не с кем. А мне было все равно.
Уже расставаясь после завтрака, настоятель перепоручил в мое полное распоряжение послушника Тайбэя.
— Он несколько не в себе, скорее душевно, я бы сказал, но услужлив, на него можно рассчитывать. Располагайте им всецело. Он ваш.
Вот спасибо, господин настоятель. Ну и на что мне может быть нужен твой небыстрый разумом шпион?
Выйдя из трапезной во двор, я втянул в себя воздух — чувствовался в округе некий дисбаланс первоэлементов. Кто-то славно порезвился, сворачивая потоки ци с естественных путей. Впрочем, это может подождать. Но я обязательно разберусь. Чуть позже.
— Может, чего изволите, господин дракон? — возник под рукой сопровождавший теперь меня повсюду внезапный Тайбэй.
А то ж, конечно, желаю:
— Замолкни.
Затем господин дракон изволили удалиться в свиткохранилище работать. Но на пути туда остановился с умилением полюбоваться на древнюю черную черепаху, возившуюся в тине в мелеющем пруду за храмом. Количество пластин на ее поросшем мхом панцире впечатляло. Почти ровесник.
— Суп из нее желаете? — счастливо догадался быстрый разумом Тайбэй. — Я мигом! Я сварю!
Ничего себе, какой кровожадный. А он точно послушник?
Я перевел на него угрюмый взгляд и ядовито процедил:
— Я тебя потом самого сварю...
***
Сутры старца нашлись в тяжеленном дубовом ящике на алтаре. Они все были там. Размытые водой и кровью. Кровью старика. Моей кровью. Разорванные на сгибах, покрытые черной плесенью. Совершенно нечитаемые. Что ж, значит, мир не получил его послание. А ведь прочитавший сотню сутр мудреца необратимо обретает истину и оставляет сию юдоль скорбных перевоплощений. Если не пожелает остаться по каким-то причинам. Как я.
У людей таких зовут буддами. Как таких называют драконы, я не знаю. Возможно, дураками.
И то, что сутры погибли, кстати, также значит, что император-призрак где-то еще здесь. С нами.
Значит, я не зря поднялся со дна озера.
Я растер кубики туши в тушечнице, выбрал кисть потоньше, устроился за столом поудобнее. Развернул лист бумаги, длинный, сложенный по современной манере много-много раз, и начал покрывать его быстрыми столбцами скорописи.
К утру я восстановил по памяти первую сутру из девяноста девяти утраченных. Память у меня змеиная.
Те теплые вечера среди промозглого холода в келье учителя я запомнил навсегда.
Так я проработал две недели. День и ночь, не обращая внимания на приглашения настоятеля спуститься отобедать. Тайбэй приносил бумагу, тушь и новые кисти. Змеиное нутро равнодушно пропускало мысли о еде. Ветер приносил с галереи запах сгоревшей на солнце рисовой рассады, забрасывал сухие листья. Тайбэй каждое утро сметал их вниз. Засуха продолжалась…
***
Ночью меня потревожили.
— Батюшка, — услышал я тихий шепот этажом ниже.
— Киёхимэ? — услышал я шепот Тайбэя. — Ты чего пришла?
— Батюшка, я не могу больше ждать, пусти меня к нему.
— Глупая девка, да он тебя съест, и Будду Амида помянуть не успеешь!
— Тайбэй, — произнес я, отложив кисть, негромко, но внизу услышали. — Хватить шептаться, подымайтесь сюда.
Они робко взобрались по лестнице. Вместе кланяясь в пояс, приблизились. Да это же та самая девица, что с лодки в озеро свалилась!
— Рад видеть тебя в здравии, — произнес я, указывая им место на полу перед моим столиком. — Ты дочь Тайбэя? Да? У тебя прекрасная дочь, Тайбэй. Так чего тебе надобно, Киёхимэ, дочь Тайбэя?
— Милости, господин великий дракон! Коли уж не дали вы мне умереть ради людей, так заступитесь за них сами!
— Чего-чего? — поднял я брови. Удивила она меня. — Ты бросилась в озеро сама?
— Простите, господин великий дракон! Дети умирают в колыбелях. Старая жрица перед смертью нашептала, что на дне озера живет от веку белый змей, и, если разбудить его, задобрить дарами — всем самым лучшим, — пойдет дождь. Ну так вот и я… Я здесь самая красивая, я пошла.
— Потрясен твоей отвагой, — только и мог я сказать.
— Милости, господин великий дракон! Пролейте воды на сухие поля. Оросите живительной влагой.
Я некоторое время ее разглядывал, а потом уточнил:
— Ты же не понимаешь на самом деле, о чем говоришь сейчас?
— Так жрица научила…
— О да. Жрецы научат. — Я помолчал и добавил: — Ты сейчас в весьма изысканной форме изъявила желание возлечь со мной.
К чести ее надо сказать, что залилась девица краской докрасна. Молодая еще. Не замужем.
— Ну так я готова!
— О. Не сомневаюсь. Но сейчас я немного занят. Видишь ли, все не так просто. Я желаю разобраться в сути происходящего и немного подготовиться, прежде чем рушить сплеча сложившийся баланс. Суть и форма взаимосвязаны. И чтобы узнать, отчего высыхает сакэ в вашей бочке, я должен быть осторожен. Бочку случайно и разорвать может.
Похоже, я ее этой метафорой впечатлил.
— Сто тысяч благодарностей, господин дракон! Воздаем хвалы, что не отказали! Тысячу лет будем за вас молиться! А если потребуется возлечь… Я готова!
— Не откажу себе в удовольствии поймать тебя однажды на слове, красна девица!
Прервали нас довольно странным образом. Тайбэй, уставившись в темноту невидящим взглядом, задумчиво квакнул.
— Это еще что за звуки милого болота? — поразился я.
— Ох, простите, господин дракон! — всполошилась Киёхимэ. — Опять он все напутал. Не обращайте внимания, он умный. Просто то одно свое воплощение вспомнит, то другое. Простите нас, мы уходим.
Она подняла Тайбэя и поволокла его к лестнице:
— Батюшка, идем. Ты давно не лягушка, ты давно уже человек, помогите мне, боги...
***
Продолжаться бесконечно так не могло. В конце концов настоятель заподозрил, чем я там занимаюсь.
Господин настоятель изволил отложить копье, с которым занимался каждое утро, и вместо завтрака поднялся к господину дракону.
И прочел то, что дракон успел восстановить.
Весь верхний этаж был забросан исписанными листами без порядка и последовательности. Настоятель, помня, как были далеки от условностей мира иные мастера классической литературы, терпеливо собственноручно собрал разбросанные листы, разложил по порядку и прочел.
Читал он весь день и всю ночь, до утра, не имея душевных сил прерваться.
И был раздавлен. Покорен. Потрясен.
— Я не мог и подозревать, — пробормотал настоятель Сонсин, выронив из ослабевшей руки последний лист на полированный пол. — Как я мог знать? Их называли «Девяносто Девять Потерянных сутр». О них было принято скорбеть, упоминая в описаниях утраченных духовных сокровищ. Их остатки было принято хранить, целый храм для этого возвели, словно от их хранения есть какой-то толк. Мои предки поколение за поколением оберегали их, теряли и снова находили. Клали на это жизнь за жизнью. Мой отец скончался здесь, в глуши, в одиночестве, вдалеке от семьи и двора. И мою юную жизнь должен был пожрать этот ненавистный храм. А теперь… Все теперь так ничтожно и далеко...
После он сидел около часа, безучастно наблюдая движение солнечных пятен по полу.
— Должны ли мы знать это? — прошептал он наконец.
Господин дракон на мгновение поднял на него пронзительный бирюзовый взгляд и, промолчав, продолжил писать. Длинный хвост белых волос огромным зигзагом лежал за его спиной на темном полированном полу, напоминая, что за столом не человек сидит. Совсем не человек.