Не видела она одного – способа достать Джона. Она слишком беременна, чтобы добраться до водительской дверцы, которая теперь смотрела в небеса. Харпер не могла разбить то, что осталось от ветрового стекла, без инструментов – да и боялась засыпать Джона осколками.
«Лестница», – пришла в голову мысль. Не та, большая, на крыше машины, а одна из маленьких, прикрепленных к отсекам.
Харпер снова перепрыгнула полосу огня (так что же горит? пахнет не бензином) и поспешила к корме машины. Все содержимое отсеков вывалилось, и Харпер осторожно шагала через перепутанные, как в игрушечном наборе, рукоятки топоров и ломы. В спешке Харпер чуть не наступила на кота и отшатнулась, когда он испуганно взвыл.
Харпер опомнилась и отступила на шаг. Мистер Трюфель уставился на нее, шерсть встала дыбом. Похоже, Рене увела от машины всех, кроме кота.
– Ох, это ты, – сказала Харпер, нагнувшись и протянув руку. – Господи, как же ты выжил? Сколько из девяти жизней потратил?
– Все до одной, – произнес Джейкоб, и лопата, разорвав дымовую завесу, ударила по коту, как крокетный молоток – по шару.
Мистер Трюфель, мертвый, со сломанной шеей, пролетел по воздуху и рухнул в кусты. Харпер завизжала и, отшатнувшись, села на задницу. Джейкоб двумя руками занес лопату над ее головой. Харпер начала отталкиваться каблуками, и лезвие лопаты вонзилось в мягкий асфальт между ее ног.
Харпер ползла задом прочь, по битому стеклу и камням. Пока Джейкоб раскачивал лопату, чтобы вытащить лезвие и шагнуть вперед, Харпер успела рассмотреть его. Правая рука почернела и напоминала кожицу пережаренного цыпленка. Трещины открывали розовое мясо, блестящее гноем. Правая половина лица тоже обуглилась, и волосы с этой стороны еще дымились. На дряблой шее чернел старый ожог в форме человеческой ладони.
Он шагнул вперед, медленно и неуклюже; от былой грации танцора не осталось и следа. Он заговорил грубым и невнятным голосом. В правом углу рта обожженные губы слиплись.
– Я был прав, когда говорил, что заболел из-за тебя, миладевочка, – сказал он. – Да, ты не заразила меня драконьей чешуей, у меня другая болезнь. Гораздо хуже. Жить с тобой – все равно что подцепить лихорадку. Такая женщина – сама по себе инфекция. Ты паразитировала на мне, как бактерия. Ты не представляешь, как мне хотелось выздороветь. Излечиться от тебя.
Он снова взмахнул лопатой, но Харпер успела оттолкнуться пятками. Штык лопаты разрезал туман, оставив за собой полоски дыма.
– Когда-то я думал, что ты станешь моей музой, – сказал Джейкоб и засмеялся странным неуместным смехом. – Я думал – ты вдохновишь меня! Что ж, в конце концов вдохновила. В конце ты показала мне мое настоящее призвание: тушить огонь. Я такой бравый пожарный, я тушу пожары еще до их возникновения. Ясно? Ты все же стала моей музой!
Никакая я не муза, подумала Харпер, да и он никакой не писатель; и ей было нисколько не жаль. Что бы ни искал Джейкоб – вину или вдохновение, – в любом случае ей отводилась роль топлива. Она была для него чем-то, что нужно жечь.
– Твой приятель жив еще? – спросил Джейкоб, кивнув на пожарную машину. – Хорошо бы он был жив. Я отрежу твою голову и брошу ему на колени, прежде чем убить его. Пусть посмотрит еще раз на твое лицо и назовет твое имя. Пусть знает: он не сохранил то, что отнял у меня.
Харпер начала петь про себя без слов. Левая кисть зашипела, задымилась и окуталась светом. Харпер подняла руку, но Джейкоб ударил ее лопатой, и пламя погасло. Харпер вскрикнула от боли.
– Он еще и фокусам тебя научил? – спросил Джейкоб. – Не только отсасывать ему? Жаль, он не научил тебя не играть с огнем. В твоем возрасте женщина должна помнить, чем это может кончиться, миладевочка. Дети, которые играют с огнем, в конце концов сгорают. Сгорают дотла.
Харпер его не слушала. Она смотрела мимо. Сердце бешено колотилось, толкая кровь, дышать было тяжело.
– На меня смотри, – рявкнул Джейкоб. Он кончиком лопаты уперся в подбородок Харпер и поднял ей голову, заставив взглянуть ему в глаза. – Я с тобой говорю, миладевочка. Ты слышала меня? Ты вообще меня слушаешь? Маленькие девочки не играют с огнем. А то будет больно.
– Да, – прошептала Харпер. – Ты прав. Мне очень жаль, Джейкоб.
Он подозрительно прищурился и начал поворачивать голову.
Но огненная женщина уже преодолела половину расстояния между машиной и Джейкобом. Женщина была ростом с самого Джейкоба, длинные волосы тянулись за ней, желтые и красные. Она была нагая – в каком-то смысле, ведь ее колеблющиеся формы казались созданными из малинового шелка. Только глаза горели голубым пламенем газовой горелки. Женщина оставляла следы – пятна красного пламени.
– Мама? – крикнула Алли в тридцати футах от них. Она все-таки спустилась и теперь стояла, держа Ника за руку. Голос звучал тихо и изумленно.
Огненная женщина метнула топор из пламени. Он возник внезапно, когда она взмахнула рукой. Топор попал Джейкобу в лицо, и тот закричал – пламя разлилось по лицу и волосам. Женщина отвела руку назад – и в ее ладони из ниоткуда возник новый топор. Она метнула его, приближаясь. Второй топор попал Джейкобу в грудь – грязная, промасленная футболка вспыхнула. Джейкоб ринулся к женщине, но он ничего не видел из-за дыма, окутавшего голову. Женщина шагнула в сторону, как тореадор. Джейкоб споткнулся и упал на одно колено.
Женщина опустилась рядом и мягко обхватила его пылающими руками.
Алли присела у насыпи, крепко обняв Ника. Она прижала лицо брата к своей груди, а сама уткнулась ему в плечо; они сложились, как две половинки грецкого ореха.
Пламя, бывшее когда-то женщиной, поднялось от черного и дымящегося трупа Джейкоба Грейсона. Сара оставила свою жертву и шла к детям. Каблуки оставляли пузырящиеся следы, под которыми таял асфальт.
Не дойдя до Ника и Алли футов десять, женщина очень грациозно опустилась, скрестив ноги, на дорогу. Алли, подняв голову, присмотрелась, потом тронула плечо Ника: можно смотреть.
Золотые волосы женщины струились и потрескивали. Покрытие под ней плавилось, растекаясь озером гудрона.
Ник шевельнул руками: «Мама?»
Женщина кивнула и показала: «Была когда-то». Руки двигались завитками пламени: «Большая часть меня прошлой сгорела».
«Я скучал по тебе», – показал Ник, а Алли добавила пальцевой азбукой: «И я. Очень».
Сара снова кивнула. Ее макушка была похожа на чашу огня. Все, что она сжигала, чтобы оставаться с ними – воздух и миллионы спор, – она сжигала быстро и остывала, таяла. С порывами ветра она колыхалась, как отражение в неспокойной воде.
«Я во всем виноват», – показал руками Ник.
«Нельзя винить спичку за пожар, – ответила пламенная Сара. – Винить нужно человека, который чиркнул спичкой. А ты был просто спичкой».
«Ты была бы с нами, если бы я не учил тебя бросать огонь».
Сара показала руками: «Я все еще с вами». И добавила: «Я всегда с вами. Любовь не сгорает. Она длится и длится».
Дети снова плакали. И Сара, похоже, плакала. Огненные слезы капали с ее лица на дорогу.
Дети говорили с ней руками, она кивала и отвечала, но Харпер отвернулась и не видела конца разговора. То, что они говорили друг другу, должно было остаться между ними.
Харпер с трудом поднялась на ноги и огляделась. От черного высохшего трупа Джейкоба поднимался грязный черный дым. Харпер подошла к корме машины и сунула руки за свернутый шланг. Достав пожарное одеяло, она накинула его на голову и плечи Джейкоба, потом пошла прочь, отмахиваясь от дыма. Пахло горящей помойкой.
Харпер наткнулась на Рене, которая придержала ее, взяв за плечо. Рене спустилась, чтобы присоединиться ко всем.
– Вы видели кота? – напряженно спросила ошеломленная Рене.
– Он… он не выжил, Рене, – ответила Харпер. – Его… выбросило во время катастрофы. Очень жаль.
– А… – Рене моргнула. – А как…
– Джон? Он жив. Но ранен. Мне нужна помощь, чтобы вытащить его из машины.
– Да. Конечно. – Рене оглянулась на Алли, Ника и горящую женщину. – А это… это что?
– Она приехала с Джоном, – объяснила Харпер.
– А она… – начала Рене, сглотнула, облизала губы и попробовала заново: – А она… – Слова опять застряли в горле.
– Пламя старой любви, – сказала Харпер.
Рене подсунула ломик под отставший угол лобового стекла и выдавила его. Оно рухнуло на дорогу одним куском – звенящее одеяло из голубого армированного стекла, испещренное трещинами. Харпер и Рене втиснулись в кабину и оказались под Джоном, повисшим на ремне безопасности. Капля крови попала Харпер в правый глаз, и она какое-то время смотрела на мир словно через красное витражное стекло.
Вдвоем они попытались спустить Джона так, чтобы не ушибить, но когда его правая нога ткнулась в асфальт, глаза Джона распахнулась и из груди вырвался тонкий вскрик. Они оттащили его от разбитой машины. Рене пошла искать что-нибудь ему под голову и принесла «Подручную маму», которая отлично пригодилась в качестве подушки.
– Ох, – простонал Джон. – Моя нога… Что, совсем плохо? Я не вижу.
Харпер провела руками по его бедру, ощутив перелом через толстую резину пожарных штанов. Не похоже, чтобы кость прорвала кожу, и уж точно не повредила крупную артерию. В противном случае он не спрашивал бы про ногу. От потери крови он был бы без сознания или мертв.
– Можно кое-что поправить. Нужно поставить кость на место и наложить шину, и без анестезии будет больно. – Харпер пощупала грудь Джона. Он ахнул, зажмурился и вжался затылком в портплед. – Меня больше беспокоят ребра. Они снова сломаны. Я отойду, поищу что-нибудь для вашей ноги. – Она спиной почувствовала жар и поняла, кто стоит за ней. – Вот вам компания, а я отправлюсь на поиски.
Харпер поцеловала его в щеку, поднялась и отошла в сторону.
Сара сверкала над ним. Она опустилась на одно колено и заглянула ему в лицо; Харпер показалось, что она улыбается. Сказать точно было трудно: от лица остались только языки пламени. Когда Сара явилась в первый раз, она была саваном из белого огня с ослепительной сердцевиной. А теперь основным цветом стал темно-красный, и сама она стала ростом с ребенка, с Ника.