Ник поднял стаканчик, принюхался и взглядом попросил у Харпер разрешения. Она кивнула – можно пить.
– А если там яд? – спросила Алли.
– Убить нас можно гораздо проще, – сказала Харпер. – Можно просто пристрелить. Спорим, у мужчины, который глядит со второго этажа, в руках винтовка?
Алли с удивлением снова посмотрела на дом. Мужчина со впалыми щеками и зачесанными назад черными волосами, посеребренными сединой на висках, стоял у верхнего окна справа от входной двери. Смотрел невозмутимо и не моргая. Взгляд снайпера.
Женщина наблюдала, как они пьют, и не произносила ни слова. Харпер подумала, что напиток – разведенный порошок «Танг». В любом случае он был сладкий и чистый – от него можно было почувствовать себя человеком.
– Спасибо, – сказала Харпер.
Женщина кивнула.
Харпер собралась уходить, но помедлила и перегнулась через изгородь.
– Наш друг болен. Очень болен. Ему нужны антибиотики. У вас есть антибиотики?
Женщина задумалась, наморщив лоб. Посмотрела на Пожарного, привязанного к носилкам, потом на Харпер. Шагнула к ним и собралась что-то сказать, но тут со стуком распахнулось окно на втором этаже.
– Идите дальше, – крикнул мужчина. Харпер была права: у него была винтовка, хотя он не целился в них, а просто прижал ее к груди. – Сделаете хоть один шаг на эту сторону забора – второго не будет. Место для таких, как вы, на севере.
– Один из них болен, – сказала женщина.
Ее муж рассмеялся:
– Они все больны.
Все следующее утро Харпер ощущала на себе взгляды; за ними наблюдали, иногда исподтишка, иногда явно. Старик в майке-алкоголичке пялился на них из-за сетчатой двери коттеджа. Трое сопливых, почти одинаковых мальчишек глядели из окна одноэтажного дома. Ник помахал рукой. Они не помахали в ответ.
Потом за ними ехала черная машина – почти четверть мили, хрустя гравием под колесами. Тормозила, когда останавливались они; трогалась, стоило им продолжить движение. Четыре человека – двое на передних сиденьях, двое сзади. Мужчины во фланелевых охотничьих куртках и фетровых шляпах.
– Они скорее всего вооружены, – сказала Рене. – Думаете, мы в безопасности? Нет, не отвечайте. Говорят, что не бывает глупых вопросов, но я, кажется, один все-таки изобрела. Мы не были в безопасности много месяцев.
Черная машина сопровождала их больше часа, а потом внезапно ускорилась и свернула на узкую сельскую дорогу, расшвыривая камни из-под колес. Один из пассажиров выбросил в окно пустую пивную банку, впрочем, Харпер не показалось, чтобы он целился в них. Оружия она так и не увидела, но когда машина поворачивала, толстый краснолицый мужчина на заднем сиденье выставил палец, изображая пистолет, прицелился в Ника и нажал воображаемый спусковой крючок. Бах.
К самому концу дня они достигли Бакспортского торгового центра, судя по виду – бывшую конюшню, с коновязью у дороги и оконными рамами из необработанной сосны. Над входной дверью торчали оленьи рога. На деревянном крыльце собирала пыль неработающая машина для продажи кока-колы из сороковых годов. Стоянка для машин была пуста, а на белой простыне, перекинутой через цепь, черной краской было написано: «ВСЕ ЗДОРОВЫЕ СЮДА БОЛЬНЫЕ ИДИТЕ ДАЛЬШЕ».
Однако по эту сторону ржавой цепи стоял складной столик. И на нем – картонные миски с супом. Куриная лапша. В ряд выстроились бумажные стаканчики с водой.
От одного запаха куриной лапши слюнные железы Харпер заработали, а желудок свело от голода; но не еда привела ее в восторг. На углу столика стояла бутылочка с розовым сиропом, и рядом лежал маленькая пластиковая спринцовка. Такой спринцовкой дают лекарство собакам и маленьким детям. Этикетка на бутылочке гласила: «ЭРИТРОМИЦИН», и на рецепте была указана доза для какого-то Лаки. Срок годности истек больше года назад, и в заляпанной бутылочке осталась только половина. Под бутылочкой оказался линованный листок из блокнота.
«слышал у вас больной это поможет?»
Харпер взяла бутылочку в руку и посмотрела на Бакспортский торговый центр. Черный мужчина, во фланелевой рубашке и в очках с золотой оправой на кончике носа, смотрел на нее из-за витрины, заставленной всякой всячиной, – деревянная статуэтка лося, лампа из плавника. Харпер подняла руку в знак признательности. Мужчина кивнул, сверкнув очками, и скрылся во мраке.
Харпер дала Джону первую дозу, впрыснув ее поближе к корню языка, и добавила аспирин; остальные сидели на краю дороги, хлебая из картонных мисок чуть теплый суп.
Оранжевый знак «ОБЪЕЗД ДЛЯ БОЛЬНЫХ» указывал на запад, по сельской дороге, в сторону от Бакспорта. Но они помедлили у деревянного барьера («БОЛЬНЫМ ПРОХОДИТЬ ЗАПРЕЩЕНО»), чтобы поглядеть на шоссе, ведущее прямо в город и дальше – к морю. Дорогу затеняли большие пышные дубы, вдоль нее стояли двух– и трехэтажные дома в колониальном стиле. Темнело, и Харпер заметила свет в домах – электрический свет; от уличных фонарей лилось голубое сияние.
– Господи, – сказала Рене. – Мы снова попали в ту часть мира, где есть электричество.
– Нет, мы – нет, – возразила Алли. – Та часть мира – за барьером. Как думаете, что будет, если мы попробуем войти?
– Не знаю, и выяснять мы не будем. Пойдем, куда показывает знак, и будем делать то, что говорят, – сказала Харпер.
– Проходите сюда, – пробормотала Алли. – Поднимайтесь по пандусу – и прямо на бойню. По одному, пожалуйста. Не толкайтесь.
– Если бы нас хотели убить, у них была уйма возможностей, – заметила Рене.
– Не слушайте меня, – вздохнула Алли. – Я просто прокаженный подросток-изгой.
Ночь они провели в общественном палаточном лагере, предназначенном специально для зараженных. Справа и слева от сельской дороги торчали две громадные деревянные головы – они напоминали доблестных индейских вождей с печальными мудрыми глазами и в головных уборах из перьев. Над въездом был растянут баннер: «БОЛЬНЫЕ ОТДОХНИТЕ ЗДЕСЬ ВОДА ЕДА ТУАЛЕТЫ».
Спать улеглись под столами для пикника; дождь барабанил по доскам и капал на головы. Но тут были биотуалеты – немыслимая роскошь после целой недели, когда приходилось подтираться тряпками; и Джон порадовал Харпер, проспав всю ночь, глубоко дыша, а на худом морщинистом лице сохранялось выражение мечтательного спокойствия. Он проснулся только раз, когда она сунула спринцовку ему в рот, чтобы дать новую порцию антибиотика, – да и то лишь невнятно фыркнул и снова заснул.
Они оставались в лагере почти все утро – ждали, когда пройдет дождь. Он унялся к обеду, и потом идти было приятно. Прохладный ветер шуршал дубовыми листьями. Дневной свет играл на всех мокрых поверхностях и превращал паутину в сети, усыпанные алмазами.
Они шли по указаниям знаков «БОЛЬНЫЕ СЮДА» на север и на восток – в основном на север – мимо леса и озера. Однажды у дороги нашелся складной столик, где кто-то оставил миску с печеньем «Орео» в обертках, стальной кувшин с благословенно прохладным молоком и бумажные стаканчики. Домов поблизости не было видно. Столик стоял в конце грунтовой дороги, ведущей в лес.
– Свежее, – сказала Харпер. Она зажмурилась, чтобы лучше ощутить ледяной глоток. – Недавно выставили.
– Конечно, недавно. Они знают, что мы идем, – прохрипел Пожарный с носилок.
У Харпер чуть молоко не вылилось через ноздри.
Через мгновение они все стояли на коленях у волокуши. Джон оглядел их полуприкрытыми глазами. Подбородок зарос щетиной, щеки ввалились из-за худобы. Цвет лица был ужасен, а добрая улыбка вышла слабой.
– Я и сам бы не отказался от этого молока, сестра Уиллоуз, – сказал Пожарный. – Если это не повредит моему выздоровлению.
– Нет, конечно. Но примите еще и аспирин.
Просунув руку под затылок, Харпер приподняла ему голову, и Джон отпил несколько глотков из ее чашки. Харпер не сказала ни слова. Минут десять Алли и Рене говорили, перебивая друг друга, а Ник отчаянно жестикулировал: они все одновременно пытались рассказать историю последних полутора недель. Пожарный вертел головой, иногда кивал, сонно пытаясь слушать каждого. Харпер не могла сказать, много ли он понял, хотя Джон нахмурился, узнав от Алли, что они утром миновали Бакспорт.
– Вы вчетвером тащили меня до самого Бакспорта?
– Нет, – поправила Харпер. – Только Алли.
– Хорошо, что ваша костлявая британская задница такая легкая, – сказала Алли.
– Хорошо, что ты не знаешь, как сказать «нет», – ответил Джон. – Хорошо для меня. Спасибо, Алли. Я люблю тебя, девочка.
Алли терялась в эмоциональных ситуациях. Она отвернулась к деревьям, сжав зубы и пытаясь унять поднимающиеся чувства.
– Постарайтесь больше не оказываться на краю смерти, – сказала она, вновь обретя дар речи.
Они все выговорились одновременно, и настала благословенная тишина – только шуршал ветер в ветвях и чирикали птички. Харпер осознала, что держит Джона за руку.
– Может, попробуем раздобыть мне костыль, – сказал он. – Или что-то вроде. Не хочу больше вас обременять.
– Давайте не забегать вперед, – ответила Харпер. – Вчера в это же время я не думала, что вы доживете до утра.
– Так плохо?
– Приятель, – сказала Харпер. – Я думала, что вы истлели в прах.
– Ха-ха, – сказал Пожарный. – Неплохо, Уиллоуз.
Он проспал следующие двадцать четыре часа, проснувшись только раз – чтобы поесть. На ужин была холодная тушеная говядина, оставленная у края дороги в глубокой стальной кастрюле. Мисок не было, так что пришлось хлебать по очереди прямо из черпака.
Говядина была жирная – у Харпер даже голова закружилась, – соленая и клейкая. Порезанная морковка, и маслянистые куски мяса, и дымчатый привкус бурбона. И не страшно, что все холодное. Ничего вкуснее Харпер в жизни не ела. С большими кусками Джон справиться не мог, но глотал горошек и маленькие кусочки мяса; и когда Пожарный снова задремал, Харпер понравился его цвет лица.
На следующий день после полудня они оказались перед затяжным подъемом. Вдоль дороги росли густые дубы, так что двухполосная дорога пролегала под зеленым балдахином. Солнечный свет пробивался через колышущуюся листву, и зайчики плясали по шоссе. Подъем на холм вышел долгим, и потным, и утомительным, но он стоил того. На гребне деревья отошли вправо и открыли вид на мили, через луга и густые рощи. Харпер видела пасущихся коров и крыши ферм. А за всем этим раскинулся синий простор океана. Харпер глубоко вдохнула и будто бы почувствовала запах морской воды.