Я спросил, почему это она стала Рейнджером Сарой, она ответила, что как руководитель программы может сама выбирать себе прозвище. Я объявил, что по старинному английскому закону имею право оспорить ее власть в честной схватке. И предложил дартс. У каждого по одному броску. Если я попаду ближе к центру, то придумаю новые прозвища и ей, и себе. И заранее предупредил, что себя назову Большим Змеем, а ее – Боброматкой. Она заявила, что я проиграю, но она объявит мое прозвище после игры, и я буду тосковать о тех днях, когда был старым добрым Стойким Джоном.
К этому моменту все были смертельно серьезны. Я имею в виду – валялись на земле. Конечно, я верил в себя. На первом курсе я больше времени проводил в пабах, играя в дартс, чем на занятиях. Я бросил дротик издалека и попал почти в яблочко, не разминаясь. Тут уж все замолчали. Почуяли мою силу.
А Сара и бровью не повела. Она сняла с пояса топорик, встала на линию и метнула. Она не просто попала в яблочко, она разрубила мишень пополам. И сказала мне: «Ты же не говорил, что бросать нужно дротик». И вот так я стал «Дротчером Джоном» – из-за того, что здорово кидаю дротики.
И, наверное, тут все и началось – появилось чувство, что мы подходим друг другу.
В то время лагерь официально не работал, и Алли с матерью почти не разговаривали. От четырнадцатилетней Алли отказался третий психотерапевт, после того как она заехала ему по яйцам тяжелым пресс-папье. Она разбила машину матери, когда взяла нескольких парней покататься. Старших парней. Не знаю, насколько ее поведение было обусловлено тем, что отец похитил ее, когда она была в третьем классе, но ее гнев точно выходил за рамки обычных подростковых штучек. Она ненавидела любую форму контроля со стороны матери и бесилась из-за того, что ее заставляют работать младшим инструктором. Первые несколько дней были ужасны. Алли уходила от детей и сидела с мобильником. Если ее не устраивало, что подают в кафетерии, она сбегала из лагеря и отправлялась автостопом в город, встречаться с друзьями. И так далее.
Сара решила, что Алли согласится пойти с ней в поход с ночевкой к Нефритовому колодцу – холодному озеру под восемнадцатифутовой скалой. Может быть, хотела удавить и решила, что проще всего спрятать тело в глухой чащобе. Нужен был третий взрослый, и выбрали меня. И мы пошли – двенадцать детей, десять миль и туча комаров. Одно скажу: слава богу, что дети были глухие. Алли и Сара всю дорогу костерили друг друга. Стоило Алли один раз глянуть на телефон, как Сара конфисковала его. Алли, проходя, и не думала придерживать ветки, и они хлестали ее мать по лицу. Дети чувствовали неладное и смущались все больше.
К тому времени, как мы добрались до Нефритового колодца, эти две уже орали друг на друга в полный голос. Все дети обгорели и были искусаны. Сара взбесилась из-за того, что Алли забыла спрей от насекомых в автобусе, а Алли кричала, что Сара сваливает вину с больной головы на здоровую; я уже готов был взорваться. Мы стояли недалеко от края, и я не сдержался. Схватил обеих за руки и столкнул вниз, прямо в ботинках. И представьте: обе, выплыв, смеялись… смеялись и брызгались друг в дружку водой.
И весь остаток похода они меня изводили. Когда раздавали хот-доги, у меня в булке оказался замечательный свежий тампон. В два часа ночи они расстегнули мою палатку и вылили внутрь холодную воду. Вместо лосьона от загара они спрыскивали меня лаком для волос. И знаете что? Это было прекрасно. Обратный путь был настолько же веселым, насколько печальной была дорога туда. Дети принялись защищать меня от Рейнджера Сары и Ондатры Алли. Особенно Ник. Похоже, он считал своей особой обязанностью защищать меня от безумных женщин из его семьи. Он оставался моим телохранителем все лето.
На последней неделе смены устроили еще один поход. И в ту ночь Сара пришла в мою палатку. И спросила только одно: «Я была умницей?»
После этого мы почти год были вместе. Она хотела поплавать на Большом Барьерном рифе – жаль, что так и не поехали. Жаль, что не читали книги друг другу. У нас были только выходные для сексуальных утех в Нью-Йорке, пока ее отец приглядывал за детьми. Жалко, что не больше. Жалко, что мы не гуляли чаще. Жалко, что столько торчали у телевизора. Было мило, мы, обнявшись, смеялись над Стивеном Кольбером и Сетом Майерсом, но теперь не о чем вспоминать. Мы жили так обыденно, так банально. Заказывали пиццу и играли в «Тривиал персьют» с ее сестрой и отцом. Помогали детям с домашней работой. Мы посуду мыли чаще, чем занимались любовью. Что же это за жизнь?
– Настоящая, – сказала Харпер.
Он не глядел на нее, пока рассказывал историю своего романа. Он смотрел только на свою тень, которая ритмично вздымалась и опадала в такт колебаниям огня в открытой печи.
– Я больше думал о том, чего мы не делали, чем о том, что делали. Как если бы мы открыли бутылку великолепного вина и сделали по глотку… а неуклюжий официант уронил бутылку на пол, и нам больше не досталось.
Впервые я увидел споры на торжественном обеде в Бостонском микологическом обществе – за три месяца до Сиэтла. – Объяснять, что значит «Сиэтл», было не нужно. Харпер понимала, что речь о «Космической игле». – Тип по имени Хокинс, только что вернувшийся из России, показал сорокаминутную презентацию. Не знаю, что меня напугало больше – фото или сам Хокинс. Во рту у него пересыхало. Он выпил полграфина воды за кулисами. И говорил так тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его. Мы улавливали только отдельные слова: «переносчики заболевания», «точки заражения», «клеточное возгорание». А он показывал картинки из фильмов ужасов – обгорелые трупы, только зубы и почерневшая плоть. И, скажу я вам, в буфете никто не брал добавки, зато в бар выстроилась очередь. А этот Хокинс закончил на том, что хотя достоверно известно только о семидесяти шести погибших непосредственно от спор на Камчатке, возникшие крупные пожары привели к гибели еще 530 человек. Убытки от пожаров в городской местности составили почти восемьдесят миллионов долларов, и еще русские потеряли сорок три тысячи акров богатейших лесных угодий. Хокинс добавил: три последних случая на Аляске заставляют предположить, что болезнетворные микроорганизмы распространяются не так, как обычные вирусы, и срочно требуются новые исследования. По его подсчетам, четверть миллиона больных в Соединенных Штатах станут причиной гибели более двадцати миллионов человек и превратят более шести миллионов акров земли в пепельницу.
– А это сколько?
– Примерно с Массачусетс. Должен сказать, он чертовски напугал нас тогда, но сейчас я понимаю, что он был слишком сдержан. Полагаю, в его расчетах не учитывался социальный кризис – такой, что никто уже не станет бороться с огнем.
Но знаете… к обеду я почти перестал об этом думать. Очень скоро все это стало похоже на очередной предположительный, но невероятный апокалипсис нашего века – вроде эпидемии птичьего гриппа, выкашивающего миллиарды, или астероида, раскалывающего планету пополам. С этим ничего нельзя поделать, и все это происходит с бедняками на другом краю земли, а детям нужно помогать делать уроки… в общем, перестаешь об этом думать.
Если бы, конечно, можно было перестать. Споры фигурировали в каждой рассылке и в первой тридцатке тем на любой доске объявлений в микологическом сообществе. Проводились вебинары и конференции, была создана президентская комиссия. Подготовили доклад в Сенате. Сначала я следил только из академического интереса. И потом, вы же, сестра Уиллоуз, знаете, как я люблю выпендриваться. То, что я знал про споры, сделало меня королем пикников. Но по-человечески мне не верилось, что беда доберется до нашего двора – пока не загорелась Манитоба, да так, что никто не мог потушить. Это было за месяц до первых случаев в Бостоне.
Но что толку знать? Если это очередная чума, нужно прятаться. Отправляться в леса. Взять с собой любимых, укрыться в какой-нибудь дыре, запереть дверь на засов и ждать, пока инфекция сама себя не спалит. Но тут было иначе. Один человек со спорами может начать пожар, от которого выгорит половина штата. Прятаться в лесу – все равно что прятаться на спичечной фабрике. В городе хотя бы есть пожарная охрана.
Я могу точно сказать, когда и как заразился. Могу сказать, где мы все заразились, потому что мы, разумеется, были вместе. Устроили небольшую вечеринку на тридцатый день рождения Кэрол, в самом начале мая. Мы с Сарой только что съехались. У нас был небольшой бассейн, хотя из-за холода никто не хотел купаться, кроме Сары. Вечеринка была небольшая – Том и дети, Сара, Кэрол и я – и пирожные без глютена на день рождения девочки.
Мы с Сарой часто по ночам обсуждали, спала ли Кэрол с кем-нибудь или нет. В юности она была пять лет обручена с очень душевным мужчиной; все знали, что он гомосексуалист – все, кроме, видимо, Кэрол. Думаю, он был из тех пристойных, напуганных геев, которые обращаются к религии в надежде отмолить грех. Сара говорила, что не верит, что эти двое спали друг с другом – они только обменивались страстными сообщениями. Кэрол случайно застала жениха, когда он – аспирант теологического института в Нью-Йорке – лежал в постели с девятнадцатилетним кубинцем – танцором-студентом.
Я как-то спросил Сару – а может, Кэрол и сама лесбиянка? Она долго хмурилась и наконец сказала, что для Кэрол ужасна сама идея секса. Ужасна идея грязи. Кэрол считала, что любовь должна быть куском мыла, очищающим гигиеническим скрабом. И еще Сара сказала, что Кэрол целиком посвятила жизнь их отцу и что он – единственный мужчина, который что-то значит для нее.
Кэрол и Сара очень подозрительно относились друг к дружке. Когда Сара была беременным подростком, Кэрол прислала ей оскорбительное письмо о том, что сердце отца разбито, и обещала больше не разговаривать с Сарой. И в самом деле не говорила с ней до рождения Ника. Сара снова впустила младшую сестру в свою жизнь, но напряженность в их отношениях не исчезла. Кэрол боролась за внимание так по-детски, что это было даже смешно. Если Сара выигрывала в «эрудит», Кэрол заходилась в приступе кашля, утверждая, что у нее приступ аллергии, и заставляла отца везти ее в больницу. Если Сара и Том начинали говорить о Викторе Гюго, Кэрол настаивала, что Сара не может по-настоящему восхищаться его романами, поскольку не читала их в оригинале, по-французски. Сара только смеялась над такими выходками. Она, наверное, чувствовала себя слишком виноватой перед Кэрол, чтобы спорить, и выбивалась из сил, чтобы сделать что-нибудь хорошее для нее. Вроде вечеринки на день рождения.