– Не знаю, кто из вас хуже. Она с камнем во рту или ты с полным ртом чепухи. – Харпер остановилась, повернулась к Джейми спиной и заговорила с Алли руками.
«Прекрати», – сказала она языком тишины, которому научилась у Ника.
Алли взглянула холодными, злыми глазами. Она знала только пальцевую азбуку, так что отвечала медленно, пока Харпер проговаривала буквы про себя:
«В-Ы
З-Н-А-Е-Т-Е
К-А-К
М-Е-Н-Я
З-А-С-Т-А-В-И-Т-Ь»
И закончила, выставив средний палец, – знак, известный даже тем, кто не учил язык глухонемых.
Книга пятаяУзники
Из дневника Гарольда Кросса:
«30 ИЮНЯ.
ВЕРНУЛСЯ ИЗ ХИЖИНЫ. НЕ СТОИЛО БРАТЬ ТРЕТЬЮ ПИЦЦУ. ОБЪЕЛСЯ, И ДАЖЕ ПЕРЖУ ТЕПЕРЬ ДЫМОМ И ОСТРЫМ ПЕРЦЕМ.
ИНТЕРЕСНЫЕ НОВОСТИ ИЗ КОРДОВЫ. ДВЕ СОТНИ ЗАРАЖЕННЫХ УБИТЫ В ИЕЗУИТСКОМ МОНАСТЫРЕ В АЛЬТА-ГРАСИЯ, ВОЕННЫЕ БУЛЬДОЗЕРОМ СВАЛИЛИ ВСЕ ТЕЛА В ЯМУ. ДОКТОР БА ВАС СМОГ УТАЩИТЬ ЧЕТЫРЕ ТРУПА, ВКЛЮЧАЯ ТЕЛО ЭЛЬ ОРНО ДЕ КАМИНАРА, КОТОРЫЙ В ОДИНОЧКУ СДЕРЖИВАЛ АТАКУ ВОЕННЫХ ПОЧТИ ЧАС, – СОЗДАВ НЕЧТО ВРОДЕ ОГНЕННОГО СМЕРЧА, ЧТО ПОЗВОЛИЛО ПОЧТИ ТЫСЯЧЕ ЧЕЛОВЕК С ДРАКОНЬЕЙ ЧЕШУЕЙ УКРЫТЬСЯ В ДЖУНГЛЯХ. ПОХОЖЕ НА КОЕ-КОГО, КОГО МЫ ЗНАЕМ? А ЭЛЬ ОРНО ДЕ КАМИНАР В ПЕРЕВОДЕ – «ХОДЯЧАЯ ПЕЧЬ».
ДОКТОРУ БА УДАЛОСЬ ПОРАБОТАТЬ НАД ИЗВЛЕЧЕННЫМИ ТЕЛАМИ. ОН ПРИСЛАЛ МНЕ ПИСЬМО С ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМИ РЕЗУЛЬТАТАМИ. ВСКРЫТИЕ МОЗГА НЕДАВНО ЗАРАЖЕННОГО РЕБЕНКА ПОКАЗАЛО ТОЛЬКО СЛЕДЫ СПОР В СИНУСАХ И НА ОБОЛОЧКАХ ГОЛОВНОГО МОЗГА. НО АРГЕНТИНСКИЙ ПОЖАРНЫЙ ЗАРАЗИЛСЯ ГОРАЗДО РАНЬШЕ, И DRACO INCENDIA TRYCHOPHYTON ПРОНИК ГОРАЗДО ГЛУБЖЕ В ВЕРХНЮЮ ВИСОЧНУЮ ИЗВИЛИНУ.
ЭЛЬ ОРНО ДЕ КАМИНАР ДАВАЛ ИНТЕРВЬЮ В АЛЬТЕРНАТИВНОМ МЕДИЦИНСКОМ БЛОГЕ, В ПЕРВЫЕ ДНИ ЭПИДЕМИИ, И ОБЪЯСНИЛ, КАК ОН УПРАВЛЯЕТ ОГНЕМ, ДАЖЕ НЕ ОБЖИГАЯСЬ: «МОЖНО ПОПРОСИТЬ СПОРЫ ОХРАНЯТЬ ТЕБЯ, НО СНАЧАЛА НУЖНО ЗАБЫТЬ СОБСТВЕННЫЙ ГОЛОС. МОЖНО ПОПРОСИТЬ СРАЖАТЬСЯ ЗА ТЕБЯ, ТОЛЬКО НУЖНО ОБРАТИТЬСЯ СМИРЕННО И БЕЗ СЛОВ». НАВЕРНОЕ, ПЕРЕВОД ДЕРЬМОВЫЙ, НО МЕНЯ ЗАЦЕПИЛО. В ВЕРХНЕЙ ВИСОЧНОЙ ИЗВИЛИНЕ НАХОДИТСЯ ЗОНА ВЕРНИКЕ, ОТВЕЧАЮЩАЯ ЗА РЕЧЬ. ПОХОЖЕ, ОН ВСЕ ОБЪЯСНИЛ, ТОЛЬКО Я НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ».
Харпер читала дневник в туалете, заперев дверь, чтобы никто не застал ее за этим занятием. Она чувствовала себя юной девушкой, тайком изучающей порнографию, – во рту пересохло, и сердце ходуном.
Войдя наконец в палату, освещенную молочным рассветом, Харпер обнаружила у себя на кровати белый камешек, под которым была записка. «Когда примешь свое лекарство?» – написал кто-то.
Отец Стори дремал на своей койке, Ник – на своей. Оба спали в одинаковых позах, с одинаково сосредоточенными лицами – и невозможно было не разглядеть семейного сходства. Где-то внутри отца Стори еще таился мальчонка, как мушка, прекрасно сохранившаяся в куске янтаря. А Ника ждал старик, как мешковатое пальто, которое тот будет готов надеть через шесть десятков лет.
Харпер посмотрела на занавеску, закрывающую приемный покой, чтобы убедиться, что за ней не следят, и убрала блокнот обратно в потолок. Потом взяла камешек и юркнула в соседнюю комнату.
Дежурила Минди Скиллинг, милая, сиротливого вида девочка лет двенадцати. Харпер лечила ее в прошлом месяце от инфекции мочевых путей. Минди сочувственно глядела на Харпер влажными глазами. Посмотрев на милое, выразительное личико – яркие глаза с длинными изогнутыми ресницами, – Харпер вспомнила, что в прошлой жизни Минди изучала актерское мастерство.
– Это ты положила мне на постель? – спросила Харпер, показывая камень.
Минди покачала головой.
– А кто?
– Разве не лучше, – сказала Минди, – просто принять свое наказание? Алли точно будет лучше. – Ее глаза вдруг расширились от неожиданного озарения. Она передвинулась на край дивана. – Что, если вы положите камешек в рот на пять минут? А я всем скажу, что вы держали целых полчаса.
– Даже на пять секунд не положу, – сказала Харпер. – И вот что, Минди. Что, если у тебя опять воспалится мочевой пузырь?
Минди взглянула испуганно, словно ожидая удара.
Харпер готова была выругаться, но только вздохнула и произнесла:
– Не важно. – И скользнула обратно в палату.
Все-таки злобные замечания были не в ее характере. В те пару раз, когда она говорила людям действительно гадкие вещи, во рту надолго оставался мерзкий привкус. Похуже, чем у камня.
Новую порцию нервотрепки – и еще хлеще – Харпер получила на следующий вечер, за завтраком.
Вдоль стены кафетерия уже выстроилась очередь, когда Харпер вышла из темноты с тающим снегом в волосах. От лазарета она почти бежала, подгоняемая визгливым ветром. Ушей она не чувствовала, а от запаха кленового сиропа и овсянки разгорелся аппетит.
Половина лагеря уже сидела за столом, и комната гудела от разговоров и лязганья ложек по мискам. Было шумно, так что Харпер не сразу услышала Гейл Нейборс и не понимала, что кто-то к ней обращается, пока Джиллиан Нейборс не пихнула ее в бок, чтобы привлечь внимание.
Близнецы Нейборс стояли позади Харпер, плечом к плечу. Они были в одинаковых красных свитерах – очень неудачный выбор, поскольку на память сразу приходили Штучка Один и Штучка Два из «Кота в шляпе» доктора Сьюза.
– Алли вчера не ела целый день, – сказала Гейл. Харпер была уверена, что это Гейл – та, у которой острый подбородок.
Харпер отвернулась от сестер.
– Не хочет есть, ее дело. Никто не заставляет ее голодать.
Одна из сестер дернула Харпер за рукав – пришлось обернуться.
Джиллиан смотрела ничуть не дружелюбнее Гейл, поджав губы. Она несколько дней не брила голову, и скальп посинел от щетины.
– А правда, что вам достаточно пожертвовать всего получасом времени, чтобы все исправить? – спросила Джиллиан.
– И еще собственным достоинством.
Сестры промолчали. Харпер снова отвернулась. Очередь медленно продвигалась.
– И вправду упертая сучка, – тихо сказали сзади.
На этот раз Харпер не стала оборачиваться.
– Знаете, некоторые думают, что… – начала одна сестра, но вторая ее одернула.
Харпер не интересовало, что думают некоторые, и она не удостоила замечание ответом.
Она не знала, что Алли дежурит на раздаче, пока не дошла до прилавка. Алли по-прежнему носила камешек во рту – это было видно по тому, как она сложила губы.
Алли подняла взгляд и посмотрела на Харпер влажными, ненавидящими глазами. Она нагнулась под прилавок, достала гладкий, яйцевидный гранитный камешек, положила в миску и подала Харпер.
Харпер поставила поднос и пошла прочь; за спиной сестры Нейборс давились от смеха.
Поздно ночью – или рано утром, можно и так сказать – Ник проводил уроки бессловесного языка, а Харпер была прилежной и единственной ученицей в пустом классе – лазарете.
Если бы кто-то заинтересовался, почему Ник остается в лазарете, а не возвращается к сестре в женскую спальню или к мужчинам, Харпер сказала бы, что хочет еще понаблюдать его. И заявила бы, что ее беспокоит паховая грыжа, возникшая у мальчика после летней операции по удалению аппендицита. Слово «грыжа» достаточно страшное, чтобы прекратить дальнейшие разговоры. Но вопросов никто не задавал, и Харпер решила, что мало кого волнует, где спит Ник. Если у тебя нет голоса, то нет и личности. Обычно люди обращают на глухих не больше внимания, чем на собственную тень.
Они сидели друг напротив друга на койке Ника в пижамах. Харпер уже не застегивала три пуговицы под грудью, и живот торчал розовым глобусом; и когда они закончили урок языка жестов, Ник снял колпачок с маркера и нарисовал на животе Харпер смайлик.
«Как вы ее назовете?» – спросил Ник. Он начал на языке жестов, но Харпер не поняла, и ему пришлось написать вопрос.
«Его», – ответила она руками.
Ник положил ладошки на выпуклый живот Харпер, закрыл глаза и легонько вдохнул. Потом показал: «Пахнет, как девочка».
«А как пахнет девочка?» – спросила она; руки сами вспомнили нужные слова, и Харпер почувствовала прилив гордости.
Ник пожал плечами и написал: «Конфетами пирожными сластями всевозможными, ага».
«И ты действительно можешь по запаху определить, что это девочка?» – написала Харпер.
«Если человек теряет 1 чувство, – накалякал он, – другие усиливаются. Вы не знали? Я унюхиваю много всего, что другие не могут».
«Например?»
«Например, что-то не то внутри отца Стори». Теперь Ник смотрел печально, не мигая. «Он пахнет болезнью. И… слишком сладко. Как цветы, когда гниют».
Это не понравилось Харпер. В медицинской школе она знала доктора, который утверждал, что слышит запах смерти, что разрушение тела пахнет по-особому. И говорил, что можно определить это по запаху крови: душок беды.
Зеленоватая занавеска между палатой и приемным покоем взметнулась, и к ним проскользнула Рене Гилмонтон, неся миску, обернутую фольгой.
– Норма послала меня принести кашу-малашу для больного ребеночка, – сказала Рене, подойдя к кровати Ника и сев напротив Харпер. Рене залезла в карман парки и вытащила еще что-то, завернутое в фольгу. – Я подумала, что он не единственный, кто не прочь подкрепиться. – И Рене кивнула на раздутый живот Харпер.
Харпер была почти уверена, что, развернув фольгу, найдет камешек. «Жри, сука, – скажет ей Рене. – А потом вставай на колени и покайся перед матерью Кэрол». Но, разумеется, еще даже не развернув до конца фольгу, Харпер поняла, что это никакой не камень – просто по весу. Рене принесла бисквит с умопомрачительной медовой прослойкой.
– Позор Алли, – продолжала Рене, – что дала вам камень вместо завтрака. У вас уже второй триместр заканчивается. И нельзя пропускать прием пищи. Мне плевать, что она там думает о вас.
– Я ее подвела. Она верила, что я не натворю глупостей, а я не удержалась.
– Вы пытались снабдить больных медикаментами. Вы пытались забрать их из своего дома. Никто не может запретить вам пойти домой. Никто не может отобрать у вас ваши права.