– Что? – воскликнула Харпер.
– …но когда моего отца не станет, не станет и вас, миссис Уиллоуз. Если он умрет, вы здесь не останетесь. Хочу, чтобы вы знали расклад. Вы сами сказали, что я должна быть сильной. Верно. Мне нужна сила, чтобы призывать людей к ответу, – именно это я и намерена делать.
Драконья чешуя на груди Харпер болезненно зачесалась, нагреваясь под свитером.
– Я сделаю, что смогу, – сказала Харпер, изо всех сил стараясь успокоиться. – Я люблю вашего отца. И Джон любит. Он вовсе не хочет захватывать власть и становиться главным. И я не хочу! Кэрол, мне нужно только безопасное место, где я смогу родить ребенка. И все. Я ни для кого и ни для чего не представляю опасности. Но вы должны понять: если он действительно умрет, несмотря на все мои усилия…
– Если это случится, вы покинете лагерь, – сказала Кэрол неожиданно спокойным голосом. Она сидела выпрямившись, почти как королева. – Так что я уверена, что вы такого не допустите.
Харпер дышала быстро и коротко. Второй раз за ночь она почувствовала себя под градом смертоносного огня.
– Я не могу пообещать, что сохраню его жизнь, Кэрол. Такого никто не может пообещать. У него серьезные повреждения, и его возраст делает полное выздоровление… маловероятным. – Харпер помолчала. – Вы не можете так поступить. Выгнать меня – значит подвергнуть опасности весь лагерь. А если я попадусь тем людям, которые хотели убить нас сегодня? Они заставят меня рассказать все, что я знаю – так говорит Бен.
– Нет, если ребенок останется с нами, – сказала Кэрол. – Тогда вы будете молчать, что бы они ни делали. Конечно, я не вышлю вас до рождения ребенка, что бы ни произошло с моим отцом. И, конечно, я не буду наказывать ребенка, выгоняя его с вами. Ребенок не виноват. Нет. Если мой отец умрет, вы уйдете, но ребенок останется здесь с нами, как гарантия вашего молчания. Я сама присмотрю за ним.
Харпер зашивала черной ниткой щеку Бена. Он, зажмурившись, морщился от боли. Харпер дернула нитку, чтобы Бен посмотрел на нее.
– Вы ее слышали? – прошептала Харпер. Сердце колотилось в груди, не унимаясь. – Бен. Вы слышали, какую чушь она несла?
Бен сидел на ее койке. В палате их никто не мог слышать, кроме отца Стори и Ника – и ни тот, ни другой не слушали.
За окнами сосульки плакали яркими каплями в свете мутного солнца. Бен дышал с присвистом.
– Сестра… не могли бы вы оставить мое лицо на прежнем месте? Я к нему, типа, привык.
Харпер прошипела:
– Я никому не могу пообещать, что отец Стори останется жив. Не могу пообещать, что спасу его. И хочу знать, что вы сделаете, если он умрет. Лично вырвете ребенка у меня из рук?
– Нет! Нет! Я не отниму у вас ребенка, Харпер, – зашептал Бен в ответ. – Хотя наверняка найдутся готовые, если что, выполнить приказ Кэрол. Джейми Клоуз. Норма Хилд.
– А вы будете просто стоять и смотреть?
На занавеске между палатой и приемным покоем мелькнула тень. Кэрол? Алли?
Бен вздохнул и заговорил – так, чтобы было слышно всей соседней комнате и половине кафетерия в придачу:
– Почти каждый в этом лагере кого-то потерял. Почти все – сироты, так или иначе. Ваш ребенок отлично вписался бы. Не хотелось бы этого видеть, но есть многое, с чем приходится жить, не желая того. Думаю, я выдержу. Но вот на что я не пойду, так это на заговоры с вами или секретные кампании против матери Кэрол. Те, кто шепчется, не в гармонии с остальными, а единственный способ выжить – всем вместе говорить одним…
– Да заткнитесь вы, на хрен, уже, – сказала Харпер и ткнула ему иглой в щеку – добавить еще шов, совершенно лишний.
Прошла почти неделя, прежде чем она осмелилась включить телефон.
Все это время Харпер держала его в кармане спортивного костюма. Несколько раз в день она запускала в карман руку, чтобы убедиться, что телефон все еще на месте. Было очень утешительно проводить пальцем по стеклянному экрану и стальным изгибам.
Включать его не хватало смелости. Ведь в первые дни после возвращения из рейда Харпер подсознательно ощущала себя под присмотром. В приемной постоянно находился кто-то из дозорных – под предлогом охраны отца Стори, – которые завели привычку то и дело отдергивать занавеску и совать голову в палату под тем или иным предлогом. Харпер даже не решалась спрятать телефон в потолке рядом с блокнотом Гарольда. Слишком велика была вероятность, что кто-нибудь увидит ее стоящей на стуле и тянущейся к потолочной панели.
Харпер назначила дату, когда рискнет позвонить. Девятнадцатого у отца день рождения. Ему стукнет шестьдесят один – если он жив. Впрочем, сил дотянуть до этой даты не хватило.
Рано утром семнадцатого Харпер проснулась от схваток, таких острых, что она охнула. Ее внутренности как будто стали тестом, и им занялся дородный пекарь, который томительно, методично, жестоко месил каждый сантиметр. Чем-то это напоминало внезапный позыв поноса; лицо Харпер покрылось капельками пота.
Медсестра в мозгу определила ритмичные сокращения как схватки Брекстона-Хикса – небольшую тренировку перед предстоящим главным событием. Зато будущая мать почуяла болезненные намеки на преждевременные роды. Срок – двадцать восемь недель, так что вариант не такой уж и невероятный, особенно для женщины, пережившей всевозможные стрессы, перестрелки и бойни. Представив, что роды, возможно, вот-вот начнутся – что ребенок полезет прямо сейчас, – Харпер почувствовала себя словно в кабине падающего лифта.
Но довести себя до паники она не успела – схватки утихли, оставив внутри такое бульканье, будто она наглоталась холодной кока-колы. В ушах стучала кровь. И Харпер поняла, что должна позвонить сегодня, сейчас же, и рассказать отцу, что она собирается подарить ему на день рождения внука. Просто невероятно, что родители еще не знают, что она беременна… Не говоря уж о том, что жива. Мама просто завизжит, реально завизжит.
Ник спал на боку на соседней койке, подложив кулачок под щеку. Харпер не боялась его разбудить. Он будет спать, даже если начать разговор рядом с его постелью. Пол оказался такой холодный, что было больно наступать босыми ногами. Харпер сдвинула занавеску, чтобы заглянуть в приемную. Дежурный – мальчик по имени Хад Лури, который часто помогал рыбачить Дону Льюистону, – дремал на диване, положив винтовку на пол. Получит мальчик на завтрак белый камешек, если Бен Патчетт заглянет с проверкой.
Харпер зашла в туалет и заперла дверь. Села на крышку унитаза и включила телефон. Заряда осталось меньше четверти, и Сеть ловилась еле-еле. Харпер смотрела на плоский стеклянный, невообразимо блестящий экран секунд десять, потом по памяти набрала номер матери и нажала «позвонить».
Секунды три телефон хрипло шипел. Потом раздалась запись оскорбленного, осуждающего женского голоса: «Набранный вами номер не обслуживается. Пожалуйста, проверьте цифры и перезвоните».
Харпер попробовала номер отца. Телефон отозвался короткими гудками, словно передавал сообщение морзянкой. Последовало отвратительное сердитое блеяние, и пришлось отключиться.
Харпер вспомнила об электронной почте. Нажала на значок Сети, чтобы войти в свой аккаунт на gmail. Чуть дыша, ждала появления главной страницы. Страница не открылась.
Вместо этого ее перенаправили на главную страницу Гугла. Она изменилась. Вместо белой страницы, в центре которой было написано:
Харпер очутилась на странице с прощальной надписью:
Goodby
Снизу было поисковое окошко и две знакомые кнопки. В последний раз, когда Харпер заходила в поисковик, на одной кнопке было написано «Поиск в Google», а на второй – «Мне повезёт!». Теперь надпись на левой гласила: «Наш поиск окончен».
Правая кнопка сообщала: «Нам так везло».
И по какой-то причине – может, из-за того, что все внутри гудело после схваток, – у Харпер взмокли ладони; так больно было смотреть на изуродованную страницу Гугла. Она подозревала, что попытка поиска ни к чему не приведет, но набрала «Почта Google» в поисковом окошке и нажала «ввод».
Никаких результатов не появилось, зато слова, набранные в поисковом окошке, зашипели, почернели и рассыпались на пиксели. Черные струйки цифрового дыма поднялись над пеплом.
Нелепо было бы плакать над тем, что больше нет Гугла, но на мгновение Харпер ощутила, что сейчас разразится рыданиями. Представить, что Гугл может рухнуть и исчезнуть, было так же невозможно, как представить падение башен-близнецов. Поисковик казался незыблемым, как часть культурного пейзажа.
Наверное, она готова была оплакивать не только Гугл, но и все остальные добрые, умные-разумные достижения прогресса, которые теперь ускользали в небытие, тонули в прошлом. Харпер скучала по эсэмэскам, телевидению и Инстаграму, микроволновкам и горячему душу, шопинг-терапии и качественному арахисовому маслу. Да и неизвестно, выращивает ли кто-нибудь еще арахис; Харпер затосковала, а сглотнув, почувствовала вкус слез. Она скучала по всему и по всем, но главное – по маме, папе и брату; и впервые она позволила себе признать, что, возможно, уже не встретится ни с кем из них.
Харпер не хотела напугать дозорного в приемной внезапными рыданиями. Она зажала телефон в ладонях, прижала костяшки пальцев к губам и стала ждать, когда утихнет горе. Наконец, убедившись, что держит себя в руках, она крепко поцеловала экран, сказала: «С днем рождения, папа», – и выключила телефон.
Вернувшись в палату, Харпер спрятала телефон под потолочной плиткой вместе с блокнотом. Потом нырнула под простыню и вдоволь поревела в подушку.
Но скоро слезы кончились, и она почувствовала себя сонно и уютно. Ребенок неуверенно прижал ладошку к жесткой стенке своей темницы, растопырив пальчики – Харпер отчетливо ощущала каждый – и, казалось, неуклюже гладил ее, утешая. Харпер прижала к животу свою ладонь – с малышом их разделяло меньше полудюйма кожи и жира.
– Теперь мы с тобой остались одни, малыш, – сказала Харпер; на самом деле они остались одни несколько месяцев назад.