– Насрать на цельность сюжета. Почему вы решили спрятаться здесь?
– Больше идти было некуда. Вот, собственно, и все.
– Могли бы и поподробнее, – сказала Харпер.
– Ну, если настаиваете, – отозвался Джон.
– Чешуя появилась у всех. Сначала – линии у Ника на руках и спине. А через три дня мы все как будто вышли из одного адского тату-салона. Кроме Сары. За семьдесят два часа Саре пришлось примириться с мыслью, что она теряет сына, дочь, сестру, отца и приятеля. Тут несложно потерять голову.
Но она не сдалась. Она была нужна детям – пока они чувствуют, думают и принимают утешение, она будет такой, как им понадобится. Кроме того, за пару недель она убедила себя, что тоже заразилась, просто без симптомов. Думаю, когда она все же поняла, что не больна, то расстроилась больше, чем если бы действительно заразилась. Как получилось, что заболели все, кроме нее? Она пару раз срывалась на меня, как будто я виноват в том, что она не заразилась драконьей чешуей. «Почему у вас есть, а у меня – нет?» – беспрерывно спрашивала она.
– Она была в бассейне, – пробормотала Харпер.
– Догадались, да? Верно. Зараженный пепел падал с неба на всех нас, а Сара плавала в бассейне. Хлор убивал споры или хотя бы выставлял барьер против них. В любой случайной бойне граница между жизнью и смертью редко зависит от силы воли, мудрости или храбрости. Все дело в том, кто где стоит. Два дюйма вправо – и автобус тебя сбивает. Если офис на девяносто втором этаже, а не на девяностом, ты не успеваешь спуститься.
Сара отодвинула горе в сторону. Отложила нервный срыв. Не знаю как, но она справилась. Единственный раз она чуть не дошла до истерики, когда ее отец сказал, что нам всем нужно зарегистрироваться в федеральном карантине в Конкорде. Мысль о том, что у нее заберут детей, вонзилась в Сару раскаленными иголками. Пришлось идти на попятный. Думаю, мы все боялись, что она может что-нибудь сотворить с собой, если решит, что Алли и Ника заберут и она их больше не увидит.
Несколько дней Алли рыдала, свернувшись в клубок. Потом однажды утром вышла из ванной с обритой головой и заявила, что устала горевать. Тем же вечером они с матерью угощались грибами. На следующий вечер Сара и Алли упорхнули на машине. В растрепанных чувствах, но счастливые. Они ограбили маскарадный магазин. Сара вернулась в маске Хиллари Клинтон. Алли выбрала маску Капитана Америки – ей понравилась большая буква «А». Позаботились и о Нике – привезли ему маску Тигра Тони. Я всегда хотел стать пожарным и надеялся, что они и про меня не забудут. Через два дня они угнали древнюю пожарную машину из музея старых автомобилей – и в ней нашлась полная униформа пожарного. Машину пришлось поставить в лодочный ангар лагеря Уиндем – больше некуда было. Алли собиралась устроить адский карнавал перед смертью, а Сара считала, что мать обязана поддерживать дочь в ее устремлениях.
Я боялся, что Кэрол долго не протянет. Я помню. Она скинула десять фунтов, хотя вовсе не была полной. Перестала спать. Сидела, полуголая, перед телевизором, не вставая с дивана по двенадцать часов, – бесчувственная, как после лоботомии. Она пахла горелыми спичками и постоянно немного дымилась. Вытащить ее из трясины мог только отец – он следил, чтобы она ела и спала, чтобы у нее все было.
Как-то утром я услышал грохот дверей и крики на улице. Было еще рано, и кроме меня все спали. Я прокрался по дорожке и выглянул поверх изгороди. К одному из домов дальше по улице подогнали грузовик – полицейский фургон, переданный карантинному патрулю. Спецназовцы в противогазах запихивали в машину женщину. С ними был врач, в маске и перчатках, он держал в руках планшет и объяснял женщине, что все делается ради защиты ее детей. Говорил, что свяжется с родственниками, чтобы детей забрали. Мальчик лет четырех, рыдая, тянулся за ними. Человек из карантинного патруля, держа мальчика за плечо, пытался оттащить его. Где-то в доме визжал малыш. Перед тем как женщину затолкали в фургон, она повернула голову, и я увидел ее лицо. Та самая леди, которая плакала на тротуаре, когда сгорела аптека.
Вечером мы собрались всей семьей за обеденным столом, и я рассказал, что видел. Алли сказала, что нужен план – на случай, если они вернутся и постучат в нашу дверь. Том сказал, что если такое произойдет, лучше, чтобы нас не было дома. Он сказал, что последние сорок лет проводил каждое лето в лагере Уиндем и не видит причин менять привычки, и не важно, что лагерь прикрыли. Сказал, что уже ездил с Кэрол в лагерь, и там достаточно припасов, чтобы кормить целую армию в течение десятилетия. Ошибся на девять лет.
Он обосновался в домике, который всегда принадлежал ему, с ним поселилась Кэрол – предполагалось, что она будет за ним ухаживать, хотя все было наоборот. Мы с Сарой выбрали хижину рядом с лодочным ангаром, потому что Ник обожал играть в пожарного на краденой пожарной машине. Нужно ли говорить, что это были чудесные дни? Свежие яйца, вафли и кофе. Мы купались на рассвете и жгли костер на закате, Сара стерла пыль с церковного органа и играла Билли Джоэла и Пола Маккартни. Она хотела привлечь сестру и играть вместе, но Кэрол оставалась в Доме Черной звезды и дымилась. Ждала смерти.
Однажды утром Сара отправилась в Портсмут за новостями и продуктами. Она могла ходить по магазинам, потому что не была больна. Вернулась с сестрами Нейборс. Через пару дней пришла Норма Хилд – сама. Она работала летом в кафетерии и решила, что еду безопаснее искать здесь, чем в супермаркете. Так возник отряд Тома.
Через несколько дней после того, как в лагерь пришла Норма, из Дома Черной звезды выпорхнула Кэрол – совершенно дикая, невменяемая от ужаса. Она нашла Сару и закричала, что началось. Позвала за собой. Сказала, что Том и Ник светятся – что вот-вот их охватит пламя.
Мы бежали так, что Кэрол осталась далеко позади. Нас гнали боль и ужас. Вы не представляете, что значит спешить туда, куда совсем не хочешь. Как будто бежишь навстречу своей расстрельной команде. Я был уверен, что мы найдем обоих высохшими и почерневшими, а дом – в огне.
Сара первой ворвалась внутрь и остановилась так внезапно, что я налетел на нее и повалил. Алли бежала сразу позади и споткнулась о нас. И мы, рухнув на пол, увидели их.
Посудомоечная машина в том доме, наверное, старше вас, Харпер. Она проработала три десятка лет и при включении начинала грохотать и трястись. И ритм, конечно, как в старой песне «Вули Булли» – знаете? Том сидел, прижавшись спиной к машине, Ник – у него на коленях, и весь этот бумц-бумц «Вули Булли» принизывал обоих насквозь. Том сплел пальцы с пальцами Ника и напевал, и оба сияли. Рукава у Тома были закатаны, открывая чешую на предплечьях, и она светилась, как картина, написанная фосфоресцирующими красками.
И его вовсе не беспокоило, что мы рухнули в дверях, как Кистонские копы из немой комедии. Том Стори весело посмотрел на нас и продолжил петь. Сара воскликнула: «Папа, господи, что с тобой?»
А он ответил: «Сам не пойму, но, кажется, драконьей чешуе нравится Сэм-зе-Шэм. Давайте, пойте с нами – посмотрим, может, и вам понравится».
Когда в дверях появилась Кэрол, мы уже сидели вокруг разболтанной посудомойки, пели гаражный рок и светились, как иллюминация. Когда драконья чешуя начала разогреваться и светить, стало ясно, что все в порядке. Что мы не сгорим. Ну, вы знаете, каково это – войти в Свет.
Мы пели, пока посудомойка не отключилась, и тогда драконья чешуя начала остывать и тускнеть. Мы все были под кайфом. Я не мог вспомнить, с какой из дочерей Тома встречаюсь, и поцеловал обеих. Сару это насмешило. Алли пересчитывала пальцы на ногах – забыла, сколько их. Наверное, со стороны казалось, что мы спеклись. Спеклись! Правда забавно? Ну правда же? А, ладно.
Вечером мы собрали всех в церкви. Сара села к органу, а Кэрол настроила гавайскую гитару, они играли Саймона и Гарфункеля, потом Битлов, и мы сверкали, как искры от костра. Голоса были дымные и сладкие. Я никогда не был так пьян и так счастлив. Я чувствовал, что избавляюсь от себя, будто ставлю на землю тяжеленный чемодан, который больше не нужно тащить. Наверное, так ощущает себя пчела. Не индивидом, а гудящей нотой в целом мире идеальной, полезной музыки.
Когда мы допели, Том обратился к нам. Это казалось правильным. Он говорил нам то, что мы знали, но хотели услышать. Он сказал, что мы должны быть благодарны за каждую минуту, что проводим вместе, и я знал, что это правда. Он сказал, что благословение – чувствовать любовь и счастье друг друга своей кожей, и я сказал «аминь», и за мной – все остальные. Он сказал, что в самые темные моменты истории доброта была единственным светом, который помогал найти путь к спасению, – и я заплакал от его слов. Я и сейчас, вспоминая, готов заплакать. Легко отказаться от религии из-за ее кровожадности, жестокости, стадности. Я сам это сделал. Но здесь всех объединяет не религия, а человек. В основе своей любая вера учит общей благопристойности. Это разные учебники для одного класса. Разве они все не учат, что делать что-то для других приятнее, чем для себя? Что счастье другого не уменьшает твоего счастья?
Не сияла только Сара, потому что у Сары не было драконьей чешуи. Но она понимала, как и все, что мы чего-то достигли. Что мы нашли действующее лекарство. И не нужна ложечка сахара, чтобы его проглотить. Сахар и был лекарством. Сара пела с нами, смотрела, как мы заводимся, и думала о своем. Я был с ней уже достаточно долго и должен был сообразить, что она задумала. На что решилась.
Но я не видел, потому что все время был навеселе. Не от выпивки, конечно. Навеселе от буйства света и удовольствия, которое затапливало меня, когда мы пели вместе. Алли начала по ночам выходить в маске Капитана Америки, проведывала друзей, тех, кого знала со школы. Если находила больных с чешуей, агитировала их быть вместе с семьей. Рассказывала, что есть возможность выжить. Что инфекция – не смертный приговор. Каждую неделю приходило по десятку новых людей.