Джон нахмурил лоб.
– Предупреждаю. Заявлять, что у вас есть конфеты, когда их нет, это злостное нарушение клятвы Гиппократа – «не навреди». Не причиняй лишние страдания.
– Я вас разочарую, Руквуд. Я медсестра. Мы не даем клятву Гиппократа. Это врачи дают. А медсестры только клянутся, что пациент примет лекарство.
– Иногда вы говорите страшные вещи, и от них у меня радостные мурашки по коже, – сказал Джон и тем же тоном, без паузы, продолжил: – Я бы спалил лагерь Уиндем дотла, но не дал Кэрол и ее прихлебателям забрать у вас ребенка. Остались бы только обгорелые палки. Надеюсь, вы это понимаете.
– А это не слишком несправедливо по отношению к остальным? – спросила Харпер. – Они не такие плохие, большинство из них. Они хотят только безопасности.
– Обычное оправдание всех безобразий и жестокостей. Все хотят только безопасности, и плевать, кого придется ради этого уничтожить. И люди, которые хотят убить нас, кремационные бригады, тоже хотят только безопасности! И человек, которого я убил фениксом той ночью, – человек за пулеметом пятидесятого калибра. Я почувствовал, что должен сделать это. Должен прожарить его до костей. Только так я мог быть уверен, что вы вернетесь ко мне.
Он смотрел на нее и с удивлением, и с печалью. Харпер захотелось взять его за руку. Но вместо этого она вручила ему миниатюрный «Сникерс», а себе выбрала кокосовый «Маундс».
– И нам придется убивать людей ради безопасности? – спросила Харпер очень тихо. – Думаете, до этого дойдет? И Бена? И Кэрол? Если вы так считаете, мне, наверное, лучше уплыть обратно прямо сейчас. Я не хочу планировать убийства.
– Если вы уплывете прямо сейчас, – сказал он, – это убьет меня. Так что вам, похоже, придется остаться.
– Похоже, – согласилась она и налила обоим еще рому.
Он сказал, что батончик ужасен и нужен еще один, чтобы перебить вкус. Харпер вместо этого дала ему сигарету и налила еще рома. Джон прикурил от большого пальца.
Харпер не очень нравился план побега. Слишком много получалось сомнительных пунктов. Она составила план – начинался он с буквы «А» (очнется ли отец Стори), продолжался до буквы «Е» (отвлекающий маневр – обрушить колокол с колокольни) и заканчивался на «Q» (Дон отводит остальные лодки на север). Потребовалось больше половины алфавита.
Зато Пожарному план нравился. И неудивительно. Ему отводилась ведущая роль. Харпер пыталась вычеркивать буквы, а Джон – наоборот, норовил добавить.
– Эх, не хватит времени прорыть подземный ход, – сказал Пожарный.
– Куда?
– Не важно. Нельзя организовать хороший побег из тюрьмы без подземного хода. Честолюбивый романист, сидящий во мне, мечтает о тайном туннеле, спрятанном за фальшивой стеной, или за постером знаменитого киноактера, да хоть бы за шкафом. Можно назвать все это «Операция Нарния»! И не говорите, что вам не нравится.
– Мне не нравится, что вы становитесь романистом. Придется порезать вам лицо. Так я поступила с последним назойливым писателем, вставшим у меня на пути.
Джон взболтал осадок бананового рома в бумажном стаканчике и допил одним глотком.
– Я и забыл, что ваш муж был честолюбивым романистом.
– Мне иногда кажется, что каждый мужчина хочет быть писателем. Хочет создать мир с идеальной воображаемой женщиной, которой можно помыкать и которую можно по желанию раздевать. Он может выплеснуть агрессию в нескольких сценах изнасилования. А потом на спасение отправит своего вымышленного двойника, белого рыцаря – или пожарного! Кого-то сильного и свободного. А у реальной женщины есть собственные скучные интересы, и она не укладывается в схему. – Харпер помрачнела. Ей вдруг пришло в голову, что она не была для Джейкоба ни другом, ни женой, ни любовницей, а только персонажем, материалом. Писатели – такие же паразиты, решила она, как и споры.
– На все сто соглашусь по поводу схем. Писателя, который работает по схемам, нужно сжечь на костре. Сложенном из его схем и записей. Вот что мне больше всего не нравится в нашем плане. Это схема. Жизнь по схемам не работает. Если бы я писал эту сцену, я даже не стал бы описывать наш план в подробностях. Я уже знаю, что он не сработает так, как мы хотим. Это будет пустая трата читательского времени. – Он заметил выражение лица Харпер и ткнул ступней в ее ботинок. – Ну, бросьте. У нас есть шоколадные батончики, и сигареты, и выпивка, и дьявольские планы. Не смотрите букой. Что там еще у вас в коробке?
Она достала помятую, вздувшуюся картофелину и положила на кровать.
Пожарный отпрянул.
– А! Что это за страх Господень?
– Это? Это же «Золото Юкона», – ответила Харпер.
– А, ясно, – сказал он. – Шоколада мы уже наелись. Испечем картошку?
Он зажал картофелину между ладонями. Сквозь пальцы потянулся дымок, и нос защекотал запах жареной картошки. Этот запах развеселил Харпер – она не могла сопротивляться радости.
– Обожаю, когда мужчина умеет готовить, – сказала она.
Нашлась соль и немного оливкового масла в маленькой стопочке; они разделили картофелину пополам. Ароматное благоухание наполняло хижину. Это было замечательно, и Харпер даже прослезилась, а когда картофелина кончилась, слизала соль и масло с пальцев.
– Знаете, чего мне не хватает? – спросила она.
– Если скажете, что Фейсбука – испортите совершенно очаровательный вечер.
– Мне не хватает кока-колы. Сейчас она была бы кстати. Знаете, пускай мы просрали планету, выкачали нефть, растопили полярные льды, позволили процветать музыке «ска», но мы создали кока-колу, а значит, черт подери, человечество не такой уж и отстой.
– Как вид, мы можем и не дожить до сожалений о том, что растопили полярные льды. Они ведь оттуда – споры. Я почти уверен, процентов на восемьдесят. Поэтому и первые случаи зафиксированы у Полярного круга. Они прятались подо льдом. Думаю, эпидемии случались и раньше. Все считают, что динозавры вымерли от падения метеорита, но я думаю, что виноваты споры. Они прячутся подо льдом, пока планета не прогреется достаточно, чтобы можно было вернуться в воздух. Потом сжигают все, мир окутывается густым дымом, и планета снова замерзает. Грибок вымирает, только небольшая часть спор снова прячется подо льдом. На нашей планете было шесть случаев глобальных катастроф. Готов спорить, что каждый раз были виноваты споры.
– По-вашему, это Т-лимфоцит планеты. Атакует любую инфекцию, которая грозит уничтожить окружающую среду. Вроде нас.
Джон кивнул.
– Из тех, что я слышала, это третья по привлекательности теория. Мне нравится версия, что русские вывели супергрибок в семидесятых, на том острове, где испытывали биологическое оружие. Кажется, остров Возрождения. Им пришлось убраться оттуда в двухтысячном, когда споры вырвались на свободу. Но остров находился на озере, которое пересохло, и животные бродили туда-сюда, перенося пепел на шерсти. И первые случаи были в России.
– Вы сказали – третья по привлекательности теория. Что же может быть лучше таяния Арктики или русского острова чистого зла?
– Еще мне нравится идея, что Бог наказывает нас смертельным фитодерматозом стопы за то, что мы носим тапочки-кроксы. – Харпер плеснула себе еще бананового напитка. Как медсестра, она понимала, что еще один глоточек не вызовет у ребенка мозговых нарушений. – Вот сейчас, когда миру конец, о чем вы жалеете больше всего – чего не сделали, чего не добились?
– Я не добился Джулианны Мур, – ответил он. – И Джиллиан Андерсон. Вместе или по очереди, в принципе все равно.
– Я говорю о том, что могло реально произойти.
– Я хотел бы открыть новый вид грибка, чтобы назвать его в честь Сары.
– Ух ты. Вот романтический сукин сын.
– А что скажет Харпер Уиллоуз? О чем вы всегда мечтали?
– Я? О Джулианне Мур, как и вы. У этой знойной маленькой сучки была классная задница.
Пожарный сходил за кухонным полотенцем и, безостановочно извиняясь, что обрызгал Харпер банановым ромом, принялся вытирать ее блузку.
Он встал, чтобы поправить огонь, и принес длинный лук, простоявший в углу всю зиму. Джон растянулся на койке, взяв лук наперевес, как гитару, и дергал единственную дребезжащую струну.
– Как думаете, – сказал он, – Кит Ричардс еще жив?
– Конечно. Его ничто не убьет. Он переживет нас всех.
– Битлы или Роллинги? – спросил он.
Харпер пропела первые строчки «Люби меня».
– То есть голосуете за Битлов?
– Конечно, я выбираю Битлов. Глупый вопрос. Все равно что спросить: шелк или лобковые волосы?
– Ах, какое разочарование.
– Ну, вы-то, конечно, выберете Роллингов. Человек, который изображает пожарного, а сам не пожарный…
– А это вообще тут с какого боку?
– Мужчины, любящие «Роллинг стоунз», зациклены на члене. Извините, но иначе не скажешь. А пожарный шланг символизирует гигантский член. Это печально. Поклонники Роллингов застряли в возрасте восемнадцати месяцев – они будто только что открыли удовольствие теребить упругий жгут собственного фаллоса. А женщины-поклонницы еще хуже. У Мика Джаггера жутко громадный рот, как будто он в маске, и женщин это заводит. Они без ума от губастеньких. Извращенки.
– Ну а битломаны на чем зациклены? На совершенстве киски?
– Именно. Земляничные поля – это не просто место в Ливерпуле, мистер Руквуд. – Харпер протянула руку. – Дайте сюда. Дергая за тросик, вы подаете лишний крутящий момент на кулачок.
– Вы говорите, как автомеханик, когда пьяная. Вам это известно?
– Я не пьяная. Вы сами пьяный. Я раньше была тренером по стрельбе из лука. Давайте.
Он отдал лук. Харпер встала прямо и пробежала пальцами по тетиве.
– Тренером?
– В старших классах. Работала в городском управлении парков.
– И кто же вдохновил вас? Дженнифер Лоуренс? Вы представляли себя Китнисс-Шмитнисс? Дженнифер Лоуренс была сногсшибательная. Надеюсь, она не сгорела заживо.
– Нет, это было до «Голодных игр». Я подсела на Робин Гуда в девять лет. Начала говорить «сиятельный» и «досточтимый», а когда меня посылали чт