Синих птиц просили продать, подарить, и добрые люди с радостью делились подросшими птенцами. Ведь счастьем надо делиться – тогда его будет еще больше…
Но птицы не приживались на чужбине.
И тогда один правитель собрал огромную армию и пошел войной на Добрый Город. Жители не готовы были сражаться – они были слишком миролюбивы.
Город пал.
Завоеватели не знали жалости. Почти все местные жители были перебиты. Дома разграбили и сравняли с землей, а на развалинах некогда цветущего города было суждено зародиться новому, где стал править злой, жестокий человек, где мальчики рождались, чтобы воевать, и женщины были им под стать. Только счастья там не было – оно ушло вместе с дымом, что поднимался над пожарищем Доброго Города.
Большинство синих птиц было перебито, хотя и был отдан приказ не трогать чудесных пернатых. Некоторые из них, словно разумные существа, бросались грудью на копья завоевателей – и те, роняя оружие, кричали от ужаса, потому что повинного в гибели синей птицы ждала мучительная смерть. Некоторые птицы налетали на воинов, стараясь оттеснить их в сторону от женщин и детей, и завоеватели, опасаясь за свои глаза, вынуждены были защищаться, уничтожая птиц.
…Всех, хотя бы косвенно повиненных в гибели синих птиц, казнили на рассвете, после того, как в Добром Городе был объявлен новый властитель.
В это же время синие птицы исчезли.
Сколько ни пытались захватчики найти хоть одну из них, все было тщетно. Сколько ни обыскивали они гнезда за резными наличниками – ничего. Ни одной птицы. Ни одного живого птенца. Ни одного целого яйца. И тогда правитель велел забыть о самом существовании дивных пернатых, чтоб никто и никогда не вспоминал о том, что когда-то здесь жили синие птицы. Говорили, правил он недолго. Вскоре он тяжело заболел, а когда отправлялся в мир иной, попросил наклониться к нему своего приемника и прошептал:
– Счастье силой не завоевать…
Но жива до сих пор в памяти людской легенда о птицах, которые исполняют любые желания, о птицах-удаче, птицах-счастье, хотя их больше никто и не видел. Правда, старые люди говорят, что изредка в разных местах появляются птицы, оперение у которых на закате дня отливает синевой, а на заре они дивно поют – почти как соловьи.
Говорят, что после этого на Земле прекращаются войны, рождаются люди, которым суждено стать великими учеными, композиторами, поэтами…
Но никто этому, конечно, не верит.
Такова сказка.
Часть 2. Быль
…– Есть когда будем? – нехотя поднявшись с дивана, произнес мужчина лет сорока пяти. Он был довольно-таки привлекателен: из тех, кого не портят даже старые вытертые джинсы и застиранный вытянутый свитер неопределенного цвета. Скорее уже оттолкнуть могло жесткое выражение лица – слишком резкие складки у губ, колючий взгляд. Равнодушно-колючий взгляд. И безразличие в голосе, которое он и не пытался скрыть.
Его жена, худая усталая женщина, состарившаяся раньше срока и выглядевшая гораздо старше мужа, тенью скользила по дому. За столом, у окна, натужно кашлял ребенок лет десяти. Старенькая штора слабо колыхалась от ветра, проникавшего в более чем скромное жилище через приоткрытую форточку.
– Погоди, сейчас дам лекарство, и будешь обедать, – не глядя в сторону мужа, произнесла женщина.
– Потом! – сказал, как отрезал, мужчина.
Подавив вздох, жена побрела на кухню. Спорить не хотелось – на это у нее не было ни сил, ни желания.
– Обед на столе, – позвала тусклым голосом женщина. С ложкой и микстурой в руках она пошла к ребенку, а мужчина двинулся на кухню, на ходу закатывая растянувшиеся длинные рукава.
Вскоре послышался звук бьющейся посуды.
– Черт!.. Вечно у тебя все не как у людей. Что за хозяйка… ни приготовить толком, ни порядка на в доме навести… всю жизнь так…
– Сейчас… я сейчас.
Женщина, сметая осколки, в который раз думала о том, что разбитую чашку не склеить. Так и жизнь разломанную не собрать – а соберешь, все равно ничего толкового не выйдет. Вот и не вышло… Чужие. Давным-давно чужие, сын только и держит вместе. Что она сама неизвестно на что похожа стала, женщина знала прекрасно. Как же покатилось все да с горочки? Ведь была и любовь, и радость и он, любимый – свет в окошечке… а сейчас… только бы сына, солнышко, вылечить, да вот беда – он знает, что мама с папой больше не нужны друг другу. Давно. И все болеет и болеет. Доктора говорят, мол, нужен покой и любовь. А где она, любовь? Нет ни тепла в доме, ни ласки. Неоткуда любви взяться. Зачем же тогда все? Так – зачем? Только ради сына все. Он любит обоих, все еще любит. Но у мужа давно другая женщина. А на нее прежде засматривались мужчины, но когда это было… Что же делать-то? А пошевелиться лень… Нету сил никаких. Но разве это жизнь?..
Она сама не заметила, как замерла. Так и стояла, погрузившись в свои мысли и глядя под ноги.
Мужчина окликнул ее:
– Сама-то есть будешь?
– Не хочу… – и повернулась, чтобы выйти из кухни.
Мужчина равнодушно пожал плечами.
За окном, на карнизе, сидела довольно большая птица – ростом с хорошего голубя. Ее оперение отливало синевой. Птица, словно разумное существо, заглядывала в щелочку между занавеской и стеной и время от времени стучала длинным клювом в стекло.
Но ее никто не видел.
Когда сердцу холодно, вокруг ничего не замечаешь.
…Когда пал Добрый Город, не все птицы погибли. Выжившие укрылись в лесной глуши, там, куда не добирались люди. Настал день, и двадцать семь взрослых самцов и самочек покинули это место. Остались лишь старые и больные, да те, которые заботились о птенчиках в гнездах или высиживали яйца.
Инстинкт, предназначение заставляли птиц вновь и вновь собираться в небольшую стайку, с каждым разом все уменьшающуюся, и улетать далеко-далеко. Еще меньше птиц возвращалось. Ни разу они не нашли нового дома, где смогли бы поселиться так, как в Добром Городе – мир менялся, и с каждым годом люди реже смотрели в небо, да и по сторонам тоже. Человек придумывал все новые и новые способы облегчить себе жизнь, а на самом деле все усложнял и усложнял ее. Вещи, которые должны были сделать мир проще и свободнее, на самом деле приносили зависимость и отнимали время. Мало кто думал о таких сказках, как синие птицы. А желания… люди загадывали, конечно, одно, другое, третье, без конца и без смысла просили, разочаровывались и озлоблялись, искренним же сердцам порой и вовсе было непросто существовать в сумасшедшем каждый день меняющемся мире, требующим энергии и постоянного отдавания себя, и все меньше времени было на простую обыкновенную любовь. И сил. Ведь на любовь нужны силы, не правда ли?
Любовь двигала синими птицами. Когда птицы вырастали, они должны были найти человека, который загадает желание. Чистое, бескорыстное, доброе. Только исполнив желание, совершив чудо, птицы обретали возможность создать семью и вывести птенцов. В противном случае синие пары, конечно, складывались. Но птенцы вылуплялись из яиц слабыми и редко выживали. Или не вылуплялись вовсе… Не было сил на продолжение чуда. Не хватало чуду, любви, которой были сами птицы, человеческой любви. Взаимодействия любви и любви.
А семью синие создавали один раз и на всю жизнь. Если же одна из птиц погибала, погибала и вторая.
Так вот, у нынешних птиц было мало сил, а то время, когда взрослая птица обретает способность исполнять мечты и творить волшебство и создает семью, коротко. Нужно обязательно успеть! Ведь волшебство, если оно никому не нужно, истончается и попадает… и тогда остались бы силы добраться до гнезд и просто коротать птичий век, медленно угасая… Но возвратившиеся сильные особи, исполнившие предназначение, давали силы остальным, и птицы снова и снова выживали, чтобы в один день взрослые опять могли покинуть гнезда и отправиться на поиски человека, способного поверить в чудо. Птицами двигала древняя магия, неукротимое стремление, не подвластное ни времени, ни расстояниям – желание творить добро, и это желание было сильнее всего на свете. Сильнее самой смерти. Оно было сродни желанию продолжить род, чтобы не угасло племя синих, и что это было – обмен энергией или волшебство, неизвестно. Но без этого странного и необъяснимого союза человека и птицы, без постоянной подпитки добрыми и светлыми людскими желаниями птицы слабели, чахли, теряли яркость оперения и становились легкой добычей для зверей или охотников, правда, от такой дичи мало было проку.
Итак, двадцать семь птиц разлетелись по миру, ведомые только им понятными чувствами и надеждой.
Почти половина птиц погибли сразу, даже не долетев до ближайших людских поселений – были слишком слабы. Оставшиеся добрались до городов. Чувствуя то тут то там искорки доброты, исходящие от людей, ведь любовь и добро все-таки неистребимы и существуют, пусть иногда оно не заметно на первый взгляд, волшебные пернатые ощущали прилив энергии и искали, искали, искали человека, способного бескорыстно желать, любить, верить, способного творить добро не смотря ни на что. Человека, способного вдохнуть жизненные силы в синюю птицу – тогда она исполнит его самое заветное желание. И, вернувшись в гнездо, продлит род птиц, приносящих счастье.
…Дома быстро ветшают, когда их покидают хозяева. Не успеешь оглянуться, как уже краска облупилась, калитка сорвалась с петель, да так и висит наперекосяк, шифер частями обвалился с крыши, ставни покосились и жалобно хлопают на ветру, да стекла разбиты в окнах. Страшно, жутко. Словно живое существо бьется в агонии. Молча.
В тупике одной из улиц стоял такой заброшенный дом. Его уже давно облюбовали бродяги. Оборванные, страшные, утратившие человеческий облик изгои – люди старались не обращать на них внимания, словно проблемы нет вовсе. И обходили дом стороной.
– А-а-ать, поймал! – хриплый голос бомжа был похож на воронье карканье. В грязных руках он сжимал бьющуюся птицу. Она неистово хлопала крыльями, крутила головой, пыталась клюнуть – но вырваться не могла. С неожиданной ловкостью, одним движением руки он свернул хрупкую шейку. Его не волновало необычное оперение, и уж, конечно, он не собирался загадывать никаких желаний – человеческое существо, опустившееся на самое дно, жило, подчиняясь только инстинкту, требующему пищи. Для пищи вполне годилась небольшая курица, будь она хоть десять раз синей.