Анипа и прежде брала вещи Илютака. Чистила одежду, осматривала ременные петли, проверяла надёжность чехлов. Если хотела, доставала гарпун, нож или копьё – обращалась с ними бережно, всё возвращала на место, не давала Илютаку повода злиться. Озабоченная бабушкиными словами, она теперь наблюдала за Илютаком и впервые, воспользовавшись его отлучкой, взялась пристально изучить охотничью утварь мужа. Не сказала бы наверняка, что именно надеется обнаружить. Возможно, какой-нибудь знак на древке гарпуна, или подшитый под нижние штаны оберег, или особенную бусину в мешке для мяса. Что-нибудь, способное указать на прошлое Илютака. Свернула моржовую шкуру, лежавшую на полу и защищавшую утварь от влаги. Тогда и почувствовала, что каменная пластина под ней шатается.
Анипа подцепила подозрительную пластину. С трудом откинула её и увидела под ней выкопанное углубление. В углублении лежал кожаный свёрток. Развернув его, Анипа достала морёный моржовый клык. Тяжёлый, длиннее и толще руки, он был покрыт резьбой – тончайшей, будто её нанесли костяной проколкой.
Анипа и не догадывалась, что Илютак – косторез. Застыла, потрясённая его искусностью. Вспомнила рассказы Айвыхака об умельцах аглюхтугмит, которые нарочно брали клыки, пролежавшие на морском дне и затем выброшенные бурей на берег. Изначально белоснежные, они меняли цвет, становились почти чёрными, желтоватыми, серыми или светло-коричневыми, покрывались пятнами и полосками, а главное, делались крепкими и одновременно с тем податливыми. Кости похуже шли на изготовление рукояток, оберегов, подвесок, креплений для нарт и заплечных мешков, а кости получше переходили резчикам. Самые опытные из них вырезали историю аглюхтугмит, не упускали ни одного значимого события в жизни тогда ещё многочисленных стойбищ, воспроизводили истрепавшиеся узоры, чтобы предотвратить их утерю, и складывали клыки у святилища на острове Непяхут, стерегли их строже, чем белая медведица стережёт своих медвежат. Так продолжалось много лет – простому человеку не вообразить, сколько именно, – а потом до острова добрались пожиратели. История аглюхтугмит стала для них закуской. Они не заметили, как проглотили её вместе с людьми, собаками и обычными камнями, подпиравшими стены землянок.
Анипе представилось, что Илютак воссоздал один из тех клыков. Ей не терпелось сбегать в крытый полог и показать находку маме, однако она побоялась разозлить мужа. Решила первым делом изучить клык самостоятельно. Долго вертела его, пока не заметила один повторяющийся образ среди множества разрозненных, и похолодела от страха. Илютак изобразил пожирателей. Крупнотелые, с громадной пастью, из которой изливался дым никогда не остывавших кишок. Пустые глаза, длинные загнутые когти. Да, это были тугныгаки. Они чем-то напоминали росомаху. Только очень большую и свирепую росомаху. Анипа скользила пальцем по клыку, вновь и вновь находила их образ. Ужасалась тому, как отчётливо они прочерчены, и не понимала, зачем Илютаку потребовалось их изображать.
Возле одного из пожирателей Анипа различила худенького человечка. В одной руке он держал нож, а в другой… Камень? Или кусок жира. Или маленького зверька, вроде евражки. Нет! Это был язык. Вырезанный язык. Значит, человечком был сам Илютак. В тайнике лежала вовсе не история аглюхтугмит и даже не её отголосок. Анипа нашла историю своего мужа.
Анипа не могла прийти в себя. Насторожённо смотрела на проём, выводивший в мясной полог, прислушивалась к голосам Канульги и Стулык. Затем, позабыв осторожность, жадно осматривала клык, надеясь хотя бы в целом разобрать, о чём тот рассказывает.
Человечки летят на орлах. Говорят с духами или с собственными отражениями в озере, почему-то отвесном, как скала. Ещё несколько человечков веселятся в пляске. Вот землянка. Высокая странная землянка, а внутри у неё – солнце, вокруг которого парят птицы. Там живет хозяин Верхнего мира? Вряд ли… Таких землянок много, и своё собственное солнце горит в каждой из них. Или не солнце, а огонь, и землянки охвачены пламенем?
Анипа выхватывала разрозненные образы, не понимала их и запутывала себя противоречивыми предположениями. Вот пожиратели плывут на льдине, а вокруг – мёртвые киты. Вот человек, истыканный копьями. Он почему-то улыбается. Вот девочка с единственной полосой на лице. Она стоит на голове, а её косы похожи на ивовые корешки. Девочка повторяется много раз. И всё время перевёрнутой. И только под конец она встаёт на ноги, но оказывается среди пожирателей. Они тянут к ней острые, как проколки, языки. Или не языки?..
Анипа дёрнула головой, стараясь вытряхнуть тревожные мысли и порождённые ими догадки. Не надо было вертеть клык, прыгая от начала истории к её окончанию. Возможно, Анипа уловила бы её общее значение, если бы изучила узоры по порядку, однако сделать этого она не успела. За спиной раздался тяжёлый вздох. В проёме стоял Илютак.
Анипа, пискнув, выронила клык и отпрыгнула к лежанке. Они с Илютаком долго смотрели друг на друга, потом Анипа вернулась к тайнику и на глазах у мужа старательно его восстановила: застелила поверх пластины шкуру, привела в порядок охотничью утварь. Илютак неподвижно наблюдал за женой, затем позволил ей беспрепятственно выйти из полога.
В последующие дни Илютак вёл себя привычно, ничем не выдавал раздражения или злобы. Ночью обнимал жену, утром ждал, пока она снимет его одежду с сушильной треноги, а днём помогал ей оттащить валун, когда тот примерзал к лопатке над мясной ямой. Приняв спокойствие мужа за смирение, Анипа не удержалась и вновь заглянула под пол. Тайник пустовал. Углубление под пластиной было старательно заделано землёй и камнями. Какую бы историю Илютак ни поведал на моржовом клыке, она от Анипы ускользнула.
Глава восьмая. Месяц блуждающих льдов
– Так издавна рассказывается. Береговые люди не всегда были береговыми, а когда-то жили далеко отсюда и даже дальше. Жили в тундре и морского зверя не видели. И та тундра была иной. А какой она была, никто и не помнит.
Айвыхак устроился на краю лежанки Утатауна и, отгоняя сон, ладонями растёр лицо.
Пришёл месяц блуждающих льдов, и угасла надежда добыть мяса впрок. День стал короче. С моря задули сильные влажные ветры. Снег сыпал непрестанно, скрывал кочки и овраги, выравнивал округу и слёживался хрустящим настом. Под Смотровым гребнем протянулись первые наносы-заструги. По такой погоде мужчины не охотились и до времени ограничились рыбалкой, только улов получали скромный. Между тем мясные ямы опустели. Все понимали: случись пурга или вьюга – и начнётся голод, ведь люди Нунавака застрянут в землянках и не посмеют высовываться из них день, два или значительно дольше. Метели даже в месяц блуждающих льдов выдавались суровые.
Рыбачили аглюхтугмит вместе. Вернувшись в стойбище, разбредались. Женщины возились с рыбой и остатками собранных по осени дикоросов, мужчины занимались собаками и нартой. Утатаун ждал возможности отправить упряжку на припай и гонял Тулхи на Скалу оголённых клыков, чтобы сын Акивы оттуда следил за морем, но вода у берега оставалась подвижной, и Тулхи лишь зазря отвлекался отдел в Нунаваке.
Вечером аглюхтугмит отдыхали за починкой одежды и подготовкой землянок к скорым морозам. Ранней ночью спать не хотелось, и каждый веселился как умел, чаще выдумывая скоротечные забавы, вроде состязания в силе рук или разучивания песен. Анипа и Матыхлюк спускались в землянку Айвыхака и там, сидя возле Нанук, слушали охотничьи истории, предания о былой жизни аглюхтугмит и обычные сказки, нередко повторённые в бесчисленный раз и на ходу переиначенные в угоду слушателям. Постепенно и другие люди стойбища повадились ходить за детьми – смекнули, что вместе расходуют меньше жира: зажигали два малых жирника и этим ограничивались. В землянке Айвыхака им сделалось тесно, и уже сам старик до темноты поднимался к Утатауну, завлекал всех в его спальный полог.
– Береговые люди долго жили в той тундре, – продолжил Айвыхак и слепо уставился в пустоту, – строили землянки. Китовых костей не было, и они собирали плавник.
– Откуда плавник, если нет моря? – удивился Матыхлюк.
Анипа ущипнула брата, хотя и сама задалась тем же вопросом.
– Из рек… – протянул Айвыхак. Поразмыслив, кивнул и более уверенно повторил: – Из рек! И плавниковое дерево падало на них с неба.
– Это как? – на сей раз не сдержалась Анипа, и брат не преминул ткнуть её локтем в бок.
– Так! Грозовые тучи там вырастали до того обильные и крепкие, что не успевали излить воду на землю, и в облаках набирались настоящие озёра. У тех озёр берега были из птичьих перьев и… да много из чего. Когда воды становилось слишком много, облако не выдерживало, и озеро опрокидывалось на землю. Вместе с водой вниз падал и плавник.
Анипа с братом охнули, и Айвыхак остался доволен, рассказал о других, не менее суровых ненастьях далёкой тундры, затем вернулся к истории береговых людей.
– Пока им жилось хорошо, они сидели. Когда же сделалось плохо, пошли к восходящему солнцу. И шли долго.
– Дольше месяца? – спросил Матыхлюк.
– Дольше.
– Дольше года? – воскликнула Анипа.
– Дольше!
– Дольше шести лет? – подхватил Тулхи.
– Дольше жизни! – закатив глаза, ответил Айвыхак. – Дольше жизни дедушки, папы и сына. Дольше шести поколений одного рода!
Теперь в пологе охнули все. Утатаун и Илютак, потрясённые, переглянулись. Укуна и Акива зашептались. Тулхи уставился на свои руки, наверное, пытаясь сообразить, сколько нужно пальцев, чтобы посчитать число совершённых его предками переходов.
– А когда дошли, оказались здесь, на берегу, – продолжил Айвыхак. – Люди и раньше добирались до моря, но не останавливались и уходили дальше.
– Куда же дальше? – удивился Тулхи.
– Тогда зимы были холодными. Море до самого неба покрывалось льдом, и лёд держался годами, поэтому окреп так, что стал прочнее земли. Люди катились к восходящему солнцу, а на пути им не встречались ни разводья, ни полыньи – вот как было холодно.