Окаменевший череп шептал морским зверям, как ему хорошо. Они верили ему и шли через проточное озеро, где прежде не ходили. И много их было! Зайцы, нерпы, моржи, крылатки и пятнистые тюлени. Все шли между островами. Летом – по открытой воде, зимой – по ледовым трещинам и разводьям.
Охота ладилась круглый год. Иногда мужчина выглядывал из землянки на кончике косы и тут же бросал гарпун в проплывавшего моржа. Вот как нашим предкам стало хорошо! Аглюхтугмит не знали голода и только успевали рыть на склонах мясные ямы. А когда утомились бить моржей и морских зайцев, подняли гарпун на китов, тогда уж их радость стала шире неба и глубже самых невообразимых глубин моря. Каждое лето они добывали трёх-четырёх китов и разделывали их тут же, на мелководье у косы Синракак. Могли добывать больше, но и без того насыщались. У святилища поставили столбы из нижних китовых челюстей и вывесили на них снятые с кита плавники-руки и плавники-ноги. Жир стекал по столбам, и было его много, столбы лоснились, а под ними собирались жировые озёрца, в которых нога увязала по колено. Тогда-то остров назвали Непяхут – Местом, отмеченным столбами, но сами аглюхтугмит имени ещё не получили.
Наши предки от весны до осени держали много лодок, готовых спуститься на воду. На сопке Амаралык сидел смотритель. Завидев кита, он кричал, и охотники выплывали навстречу морскому великану, приветствовали его ударами гарпунов. Потом ходили на моржа, и не было недостатка в шкурах для полога, нарты и обшивки. Лодки подновлялись каждый год, а моржовые шкуры кололи так часто, что девочки без полос на лице делали это не хуже взрослых женщин. Летом аглюхтугмит били моржа на лежбище верхнего острова, а осенью спускались на дальний край Непяхута и били моржа там. Зимой пели, плясали, били в бубен и состязались в силе. В каждом пологе горели жирники, жир в них не переводился, отчего и в месяц сидящего солнца было светло, тепло и радостно.
О счастье аглюхтугмит прослышали другие – жалкая горстка береговых людей, выживших в мороз на большой земле. Когда потеплело, они всё равно жили голодно. Селились на пустых и овеваемых холодными ветрами мысах. Охотились плохо, ходили в плохих одеждах. И они приплыли к Непяхуту, чтобы узнать, как жить хорошо. И приплывали из года в год. А если стояла зима, то приходили пешком по ледовым полям. Собак тогда запрягали редко, далеко ходить с ними не умели. От месяца белого тумана до месяца вскрытия рек иначе, как по льду, до Непяхута и не добраться. Аглюхтугмит встретили их и помогли им обжиться. На острове места хватило всем, свободного зверья расплодилось с избытком.
Береговые люди, объединившись, не знали новых бед, а старые беды зимней ночью пересказывали детям, чтобы те не забывали о пути предков. Охотились вместе, но каждый род обустроился отдельно, выкопал отдельные мясные ямы – такие глубокие, что спускались в них по верёвке и так долго, что, пока достигнешь дна, в кровь сотрёшь ладони, если не наденешь рукавицы из нерпичьей кожи. Только на дно спускались нечасто, потому что ямы доверху заполнялись мешками с мясом и жиром.
Лучшим стойбищем оставался Сиклюк. Нигде не было так хорошо, как на его галечной косе Синракак между проточным озером и заливом. И каждый род, чтобы ходить на морского зверя, закрепил на берегу возле Сиклюка лодочные сушила – на две-три родовые лодки. Столбов было много, и не посчитать, а если посчитать, то нужно вшестером зажать пальцы на обеих руках. Вот как их было много! Каждый род знал своё место. Видел свои столбы и плыл к ним. И никто не путался, хотя лодки иногда толкались, и мужчины ругались, если им делалось слишком тесно.
К святилищу Сиклюка ходили все, и вскоре оно разрослось. Береговые люди кормили Окаменевший череп, а в память о предках у святилища подняли китовые черепа. Осенью китовую голову опускали на мелководье, а весной на ремнях доставали её, и голова очищалась до белоснежной кости. Береговые люди тащили её, носом зарывали в землю и приваливали камнями. Китовые черепа – по два или четыре на каждый род – с задранными челюстями стояли крепко и напоминали громадных крабов, воздевших свои могучие клешни. И столько появилось этих крабов вдоль берега, от святилища и дальше, что их назвали Великим китовым ходом, и он стал частью святилища, куда заглядывали задобрить злых духов. А чтобы не толкаться, черепа разных родов крепились на расстоянии двух больших лодок, и ходить между ними можно было спокойно, никому не мешая.
К святилищу обращались многие, а следили за ним аглюхтугмит. Тогда-то наши предки и получили имя людей, живущих в Месте, где стоят челюсти.
Береговые люди охотились по зову смотрителей на сопке Амаралык и честно делили добычу. Хотели быстрее откликаться на зов, забираться в подготовленные к отплытию лодки и вытоптали широкие тропки по холмам, засыпали овраги, укрепили склоны, а потом выложили тропки камнем, чтобы те не зарастали и чтобы уж совсем удобно было по ним бегать. Только людей прибавлялось, а остров каким был маленьким, таким и остался. Всюду, куда ни глянь, бредёт человек, висит расколотая шкура или сушится мясо.
Береговые люди плавали на большую землю, с которой некогда сбежали. Собирали там дикоросы и возвращались на Непяхут. Путь по морю, летнему или зимнему, близкий, но трудный, и береговые люди придумали устраивать на большой земле кочевья. Жили там, искали коренья и ягоды. От аглюхтугмит научились видеть кита, слушать моржа, замечать морского зайца – поняли, что теперь смогут охотиться и с берега тундры. Одно кочевье сменилось стойбищем, и его люди задержались на зимовку, а когда прошёл год, не вернулись на остров. И Непяхут начал пустеть. Оголились лодочные сушила под Синракаком, притихли землянки. Никто не толкался на подступах к святилищу, а смотритель на сопке Амаралык, как и встарь, сидел один и свой зов обращал к охотникам единственного рода – аглюхтугмит.
Наши предки не унывали. Они хранили Окаменевший череп древнего китёнка, хранили Великий китовый ход. На память о себе другие береговые люди, чтобы аглюхтугмит по ним не тосковали, закрепили каменных людей на вершинах и гребнях острова – так уложили валуны, что те напоминали человека. Загрустив, аглюхтугмит оборачивались к вершинам и в свете солнца видели, как на них отовсюду смотрят братья, а при желании слышали их голоса, приняв за человеческие слова крики птиц и шум ветра.
Аглюхтугмит взялись сохранить историю береговых людей – от первого дня, когда они ещё и береговыми не назывались. Достали морёные моржовые клыки, отобрали лучших косторезов и посадили возле стариков, чтобы вырезать образы прошлого. Хранили клыки подле Окаменевшего черепа, и он тоже слушал истории, вырезанные на кости, и передавал их проплывавшему зверю, чтобы тот охотнее делился шкурой и мясом.
Береговые люди на большой земле не забывали про Непяхут. Каждый год возвращались на остров по погоде – в месяц мелеющих рек или в месяц береговых лежбищ морского зайца. На Непяхуте их ждали охотничья утварь, обереги и собранные лодки, и они сразу выходили бить кита. Мяса заготавливали много. Часть отдавали аглюхтугмит. Часть укладывали в мясные ямы своего рода и кормились им в следующем году, во время следующей охоты. А часть увозили с собой на большую землю и заодно прихватывали китовые кости – волокли их по воде, обвязав верёвками с нерпичьими поплавками, – но прежде на прощание устраивали великое празднество, и Непяхут делался шумным, как в былые годы, недоставало только женщин и детей, которые не всегда решались отправиться в трудный путь до Сиклюка.
Празднество у Великого китового хода повторяли подряд несколько раз – по числу добытых китов. Хозяином первого празднества становился тот, кто первым увидел первого добытого кита. И береговые люди три дня пели, плясали и били в бубен. Между челюстями Великого китового хода выкладывали очаг из пластинок китового уса, из кусочков носа, глаза, губы, плавника и хвоста – собирали нового кита и кормили его, чтобы он разделил их радость. Затем веселье возобновлял тот, кто первым увидел второго добытого кита. И береговые люди опять плясали, состязались в силе и выносливости, бегали по выложенным камнями тропкам и карабкались на скользкие от китового жира столбы. В третий раз празднество начинал тот, кто первым увидел третьего добытого кита, и так повторялось, пока не заканчивалось число добытых китов, и за одну зиму особенно удачливый охотник не один раз становился хозяином празднества.
Всем было хорошо, и все возвращались на большую землю радостные и сытые, но некоторые из береговых людей расселились далеко – ушли в дали, о которых прежде не говорилось даже в сказках, – и не могли каждый год возвращаться на Непяхут. Не могли возвращаться и каждые два года. И каждые три. Но возвращались, когда проходило столько лет, сколько у человека пальцев на обеих руках. Тогда устраивалось самое громкое и долгое празднество. Посмотреть и послушать его собирались хозяева Верхнего и Нижнего миров. К Непяхуту стягивались духи, злые и добрые, – они сливались и становились видны, различимой дымкой парили над островом, но приблизиться к стойбищам не решались, ведь береговые люди кормили предков, и те в ответ давали им защиту.
– Вот как было! – охрипшим голосом провозгласил Айвыхак. – И никогда уже не будет. Потому что пришли тугныгаки. И пожрали всё. А мы последние аглюхтугмит, и нас легко посчитать пальцами двух рук. И других береговых людей скоро тоже не станет. Будут одни червецы.
Когда старик замолчал, Анипа задремала. Ей приснился длинный ряд врытых в землю китовых черепов. Они действительно напоминали крабов с поднятыми клешнями, а по их верхушкам стелилась тропа из солнечного света. Великий китовый ход тянулся за пределы земли и, недоступный пожирателям, устремлялся к сполохам.
Анипа проснулась, почувствовав прикосновение холодной ладони. Не открыла глаза, ведь в темноте ничего не разглядела бы, но и без того поняла, что над ней склонилась Стулык. Анипа улыбнулась и услышала, как бабушка шепчет. Уловила лишь отдельные слова. Не разобралась в них и опять опустилась в пушистый сугроб сновидений – встала у святилища острова Непяхут.