Вечером Тулхи изображал глупого зайца, Утатаун – себя, крадущегося к зайцу, Илютак – охотников, прячущихся за торосом. Они повторяли пляску удачной охоты, пока не лишились сил. Даже Матыхлюк оживился, пытался летать возле них вороном, стерегущим подачку. Анипа и Айвыхак завывали морозным ветром, Канульга колотила выбивалкой по стене – никто не разобрал, чему именно она подражала, но Канульгу это не смущало. Только дочь Айвыхака сидела привычно понурая. Впрочем, и Нанук не сдержала смеха, когда Тулхи получил по носу и принялся в отчаянии кружить на месте. За ночь Утатаун не меньше пяти раз притворно ударял сына Акивы, и в ответ неизменно раздавался дружный хохот воспрявших аглюхтугмит. Рассказ о печальном окончании трёхдневной охоты мужчины отложили на завтра.
Для сытого года один морской заяц – не ахти какая добыча, но в бескормицу все радовались ему так, словно добыли целого кита. И каждому досталось больше тюленьего мяса, чем досталось бы раньше, ведь зима забрала из Нунавака шестерых собак и четверых людей. По стойбищу теперь ходило столько аглюхтугмит, сколько у человека пальцев на одной руке, и ещё трое. Они грустили без ушедших родных и друзей, но понимали, что голод до времени побеждён. Канульга отнесла мясо в яму про запас. Могла бы не делать этого, его было слишком мало, но так почувствовала себя спокойнее. Задумчиво посмотрела нарасскоблённую землю на дне ямы, прежде чем прикрыть её китовой лопаткой.
– Ещё две ладные охоты, – с улыбкой произнёс Утатаун, – и до лета нам ничего не грозит.
Укуну, лежавшую в подтаявшем сугробе, мужчины перенесли на Поминальный холм. На обратном пути они петляли, чтобы завязать проторённую тропку на крепкий узел, затем собрались в пологе Утатауна и рассказали, что случилось на третий день их вылазки.
Раззадоренные добычей, охотники тогда припрятали морского зайца, а сами отправились дальше по припаю и вскоре добрались до его кромки. Утатаун сверился с течением: нашёл трещину, лёг возле неё на живот, бросил в воду кусочек свежего тюленьего жира и, прикрыв глаза ладонями, проследил за тем, как он тонет. Иногда течения под самым льдом молчат, а ниже усиливаются, и тогда жир, опустившись достаточно глубоко, отклоняется в сторону. Если его несёт в открытое море, на блуждающую льдину лучше не выходить – её может отжать. Утатаун убедился, что жир едва отплыл по направлению к берегу, и первый шагнул за пределы припая. Илютак, Тулхи и Акива, не задавая вопросов, пошли за ним.
Охотники спугнули молоденького морского зайца. Подкрались к зайцу постарше, но бросить гарпун не успели – тот свалился в воду и плеском всполошил своих лежавших в отдалении собратьев. Так или иначе, зверья было много, и мужчины предвкушали новую добычу. Не обратили внимания, что над берегом наметились всклокоченные тучи, а из тундры потянуло студёным ветром. Обнаружив хорошенькую полынью, остановились возле неё сторожить бородатого тюленя, и Утатаун выделил за спиной три высоты: две на припае, одну на льдине. То и дело сверялся с ними. Объяснил Тулхи: если льдина стронется или хотя бы дрогнет, высоты сместятся относительно друг друга и предупредят охотников об опасности. В итоге их с запозданием предупредила нерпа. Она, беззаботная, вынырнула вместо ожидаемого зайца. Мужчины разом подняли копья и гарпуны, но бросать их не стали. Напуганные, переглянулись и попятились от полыньи. Нерпа всегда всплывает мордочкой против течения. И сейчас её носик указал на берег. Течение переменилось. Поддавило блуждающую льдину снизу. Сверху её подтолкнул тундровый ветер. И льдину оторвало.
Утатаун, Илютак и Тулхи добежали до припая. Чувствуя, как лёд уходит из-под ног, прыгнули и повалились на спасительную кромку. Обернувшись, не увидели Акивы. Папа Тулхи замешкался у полыньи, или запыхался и сдался, или провалился в раскрывшуюся под ним трещину, или споткнулся на бегу, расшибся и не поднялся. Охотники этого не знали. Наверняка сказалась и слабость Акивы. Даже мясо морского зайца не придало ему сил.
Блуждающая льдина медленно удалялась. Тёрлась о другие льдины, осыпала воду сине-белой шугой и оставляла покачивающиеся ледовые обломки. Тулхи высматривал папу, но нигде его не замечал. В любом случае ничем бы не помог Акиве.
– Его унесло, – промолвил Утатаун. – Пошли уже.
Охота закончилась. Мужчины вернулись за припрятанной тушей бородатого тюленя и отправились в Нунавак обрадовать аглюхтугмит добычей и расстроить их исчезновением друга. За зиму Тулхи потерял обоих родителей, но угрюмым не выглядел. Морского зайца с рассечённым носом исполнял задорно, смеялся и обещал Анипе, что следующая вылазка окажется ещё более успешной. Впрочем, смерть Укуны видели все, а вот смерти Акивы не видел никто, и признавать его погибшим не торопились. Случалось и так, что охотники, унесённые в море, к лету возвращались и приносили немало занимательных историй о странствиях к далёким берегам.
Последующие два дня прошли в привычных делах. Мужчины готовились к новой охоте, а по вечерам в пляске повторяли историю подбитого тюленя, и аглюхтугмит с неослабевающим задором хохотали над метаниями Тулхи в спальном пологе, заменявшем ему полынью. Айвыхак приободрился и вспоминал о жизни предков, не раз пересиливавших голод. Матыхлюк не отходил от Илютака и Утатауна, рассматривая их утварь и молча напрашиваясь на место уплывшего Акивы. Канульга, Нанук и Анипа выделывали тюленью шкуру, перешёптывались о мясных ямах, о необходимости подготовить их к будущей добыче. А в полдень третьего дня Утатаун сказал Анипе и Матыхлюку пойти прогуляться до вершины стойбищного холма и понаблюдать за погодой.
– Назад не торопитесь, – добавил папа.
Никогда прежде детей не выставляли из землянки, и они растерялись. Матыхлюк в самом деле отправился по тропинке наверх, а вот Анипа снаружи прильнула к промёрзшей стене и тщилась разобрать хотя бы одно произнесённое в спальном пологе слово. Вскоре брат присоединился к ней, но они так и не поняли, что же происходит внутри.
Взрослые говорили долго. Утатаун и Айвыхак – спокойно, а Тулхи – рьяно, переходя на сдавленный крик. Слышалось недовольное мычание Илютака, изредка в разговор вступали Канульга и Нанук, чем окончательно привели Анипу в замешательство. Обычно женщины молчали, а муж Анипы обходился жестами. Постепенно голоса стихли.
Какое бы решение ни приняли взрослые, обсуждать его с детьми они не захотели. Поднявшись из входного подкопа, даже не посмотрели на них. Утатаун прошёл мимо, не спросив сына о погоде. Потом, правда, позвал Матыхлюка осматривать санки. Тулхи выглядел удручённым и тоже молчал. Только Канульга рассеянно улыбнулась Анипе, словно успела позабыть о её существовании, а теперь вспомнила и очень этому обрадовалась.
Когда спальный полог опустел, Анипа забежала внутрь, будто могла по одному виду стен, едва различимых в полумраке, угадать, о чём же говорили взрослые и почему вздумали таиться. Приподняла моржовые шкуры и прощупала заложенный китовыми позвонками выход к открытому очагу, заглянула за родовой камень и сушильную треногу. Почувствовала себя собакой, унюхавшей евражку и рыщущей между кочками в поисках звериной норки. Вздохнув, села на пол и тут увидела стоявшего в проёме Илютака.
Он оглянулся – в мясном пологе никого не было, – приблизился к Анипе и сел возле неё. Уставился на свои руки, словно задумался, сможет ли жестами задать подготовленный вопрос, но задавать его не потребовалось. Анипа и сама обо всём догадалась. Моржовый клык. Ну конечно. Илютак пообещал утопить клык, теперь сходил за ним к Ворчливому ручью и не обнаружил его на месте. Заподозрил жену. Кого же ещё?
Анипа, разволновавшись от собственной смелости, заявила мужу, что отдаст ему клык лишь после того, как сполна разберётся в его истории.
– Он рядом. Я быстро принесу.
Илютак поднял голову. Он выглядел удивлённым. Не рассчитывал, что жена уступит так легко.
– Я видела резьбу, – промолвила Анипа. – Но кое-что… Я хочу, чтобы ты рассказал мне про дочь. Что с ней случилось там, за Чёрной горой. Почему ты ходил к пожирателям. И как…
Удивление Илютака росло и на мгновение сменилось гневом. Анипа пожалела, что не может зажечь жирник и лучше рассмотреть лицо мужа. Испугалась, что вообще неправильно его поняла, что он пришёл говорить вовсе не про клык, но Илютак поник головой и, соглашаясь на откровенность, кивнул.
Глава тринадцатая. История Илютака
Охотники добыли ещё одного зайца. Привезли тушу неразделанной, передали её женщинам, а сами поутру опять ушли на море. Опасались задерживаться на весеннем льду и если ночевали во время вылазки, то непременно возвращались на берег, прятались под перевёрнутой лодкой. Канульга и Нанук сняли шкуру узкими полосами и уложили под пластины спального полога. Когда та достаточно взопрела, соскребли шерсть и сделали хорошие ремни. Анипа не понимала, почему мама вдруг озаботилась ремнями, будто собралась подновить нарту, ведь Нунавак остался без собак и от нарты толку не было. Если же она хотела подновить лодку, то в первую очередь следовало задуматься об обшивке. Да и трое охотников с лодкой не управятся. Или Утатаун готовился заменить Акиву Матыхлюком?
Взрослые вообще вели себя странно. Молчали больше обычного, о чём-то перешёптывались, чинили одежду и перебирали утварь в двух опустевших землянках – аглюхтугмит по-прежнему жили в землянке Утатауна и в свои пологи возвращаться не порывались. Лишившись четырёх человек, они теперь спали без тесноты и заодно берегли жир в жирниках, которые изредка зажигали по вечерам.
Прежде в месяц ранних птиц – или уже месяц моржовой охоты? – родители отпускали Анипу и Матыхлюка собирать последнюю упу и ловить первую рыбу, но сейчас не давали им покинуть Нунавак, и дети помогали взрослым в стойбище. Матыхлюк с Тулхи точили наконечники старых гарпунов и копий, вытёсывали волнистое остриё новых наконечников и латали износившиеся нерпичьи поплавки. Анипа с мамой и Нанук сидели в мясном пологе на коленях, поджав под себя ступни, и сучили жильные нитки, во