азалось, что в щеку ткнули сигарету. Он опять замычал, растирая ожог. Когда мать, широко раскрыв глаза, подошла к нему, те трое уже смылись.
— Пьетро, любимый, это мама…
Мать бросила на Дарио жесткий взгляд. Дарио тут же опустил глаза, шмыгнув носом.
— Разве твой брат заслужил такое?!
Пьетро закрыл руками глаза и лицо, чувствуя, что так будет хорошо и никто не влезет к нему в душу. Потому что каждый раз, когда кто-нибудь влезал, он непременно обижал его. Успокаивали только предметы, только растения. Не люди.
— Пьетро, любимый, никто тебя больше не тронет, мама с тобой! Пойдем домой, шоколадный торт готов, я сделала его наполовину с кремом, наполовину без, только для тебя, хочешь?
Пьетро не осознавал, сколько прошло времени, но солнце больше не грело, наоборот. Дарио и след простыл. Рядом была только мама. На этот раз он поднялся. Они вместе зашагали к подъезду и скрылись внутри. Старик тоже исчез. Во дворе больше никого не осталось.
Апрель 2006 годаИз дневника Алисы
Сегодня ночью мне приснилось, что наш город оказался в море: верхушки домов высятся над водой, фундаменты утоплены.
Единственное творение рук человеческих посреди бескрайнего водного пространства.
Величественное. Необычайно красивое.
Потом мне приснилась церковь, внутри которой священник служил обедню. Белый дым ладана, похожий на мыльные пузыри, окутывал верующих. Мы будто присутствовали при гадании, при массовом гипнозе. Бабушка тоже там была, она с простосердечием и детским очарованием смотрела на мыльные пузыри. Казалась маленькой, счастливой и доброй.
Пузыри парили повсюду, окружая и трех сиамских близнецов, сросшихся руками. Та, что в центре, была соединена правой рукой с одной, а левой — с другой. Зависела от них. Две другие во время обедни смеялись, касались друг друга. Потом та, что справа, повернулась спиной. С ног до головы утыканная картами, воткнутыми прямо в тело, она исходила кровью. Карты превращались в зубочистки, и я понимала, что их воткнула именно левая близняшка. Во сне.
Правая и левая близняшки шли ко мне, таща сестру посредине, та стонала и упиралась.
— Ты знаешь Дэнни? Дэнни Поссенти? Знаешь Дэнни? Дэнни Поссенти? Знаешь Дэнни? Дэнни Поссенти? — спрашивали они меня. Я помотала головой. Они не замолкали: — Он рисовал. Рисовал. Рисовал. Как же он рисовал!
В этот момент зазвонил телефон.
— Алло.
Овцы. В трубке овцы блеяли так, будто их резали заживо. Потом мычание: Пьетро.
Вдруг я почувствовала острую боль в деснах: зубочистки. У меня росли зубочистки из десен.
И я проснулась.
В голове царил сущий ад, в ней билась боль.
Я вся взмокла из-за сна, бессвязного, лишенного смысла.
Я не верю в сны.
Но из головы не выходят сиамские близнецы. Думаю о той, что стояла в центре.
Думаю о Пьетро: он аутист. Пограничная личность высокого уровня функционирования.
Думаю, что в каком-то смысле близняшка в центре — душа Пьетро.
Но Пьетро напоминает и близняшек справа и слева, заставляющих его твердить одни и те же фразы, совершать странные поступки, мучить себя.
А еще, думаю, Пьетро — это город посреди моря.
Смелый, неподвижный, красивый.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Первым не стало Филиппо
Это оказалась странная смерть, которая позже настигла и остальных.
Тревогу забил Абдул Мустафа, он уже лет шесть продавал бумажные носовые платки на углу Ковиньяно и всем улыбался. Он не жаждал сообщать о случившемся, не имея вида на жительство и будучи явно навеселе. Абдул Мустафа уверял, что мальчишка орал как резаный, а когда он добежал туда, откуда доносились крики, обнаружил то, что полицейские могли засвидетельствовать сами. Он не приближался к этому месту и ничего не трогал. Потом поклялся именем Аллаха, что даже не прикоснется больше к пиву. Полицейские подумали: как бы то ни было, кроме пива, немало других алкогольных напитков.
Полиция нашла одежду Филиппо 15 апреля 2006 года в одиннадцать вечера под мостом, соединяющим две улицы, недалеко от перекрестка с Ковиньяно, где протекает илистая речка Мареккья. Филиппо, Франческо и Лука часто устраивали здесь охоту на крыс — мохнатых, размером с котов. До его дома было меньше километра.
Особенность происшествия заключалась именно в одежде, найденной под мостом. Аккуратно сложенная стопка: кроссовки, носки, брюки, трусы, футболка и куртка, причем носки остались в кроссовках, а рукава футболки были всунуты в рукава куртки. Словно мальчик просто распался на атомы. Растворился. Испарился. Рядом с одеждой валялся только велик: шина заднего колеса была разодрана, диск сломан, а переднее колесо, вопреки всяким законам физики, все еще крутилось. Больше ничего. Ни тела. Ни малейшего пятнышка крови. Полицейскую бригаду возглавлял комиссар Марци. Он жевал кусок пиццы с сосисками и сладким перцем, схваченный на ходу в итальянском бистро «Пицца навынос», с китайским директором, японским поваром и интерьером в креольском стиле. За пиццу он не заплатил, сославшись на срочность, заставившую выбежать его сломя голову, точно вспыхнула вирусная лихорадка. Увидев брошенную на земле одежду, он ни сразу, ни пять минут спустя не уловил сути странного случая, решив: «Еще один педофил хренов».
Потом, отметив увиденное как чепэ, решил вызвать криминальную полицию.
В карманах джинсов Филиппо нашли кошелек из кожзаменителя от рок-группы «Инкубус». В нем лежали скомканные пять евро с надписью «Высоси», удостоверение личности, ментоловые сигареты «Ким», позаимствованные у матери, пароль от какой-то компьютерной фигни на пакетике лимонного чая «Вроокуп» и картинка с изображением дебелой синьоры в трусах-танга и поясе для чулок — эта, скорее всего, принадлежало отцу.
Немедленно связались с семьей. Тут же примчался отец на фургончике «фиат-фьорино», он не расставался с литровой коробкой столового вина. «Исчез, как же!» — думал он.
Не требовалось обладать дипломом, сверхвысоким уровнем IQ или редкими творческими способностями, чтобы догадаться, что что-то очень, ну очень подозрительное заключалось в этой стопке одежды.
«Уверен, это детские штучки. Решил вызвать у меня чувство вины, мы же поссорились. Позвоните его друзьям и увидите, что их тоже нет дома!»
И пока полицейский, разговаривая по телефону с родителями Луки и Франческо, повторял: «Не выходили, говорите? Дома с вами с семи вечера? Понятно, спасибо», отец покрывался испариной, чувствуя себя странно. Ужасно виноватым.
15 апреля 2006 года, 19.30За четыре часа до того, как отец Филиппо покрылся испариной, почувствовав себя странно. Ужасно виноватым
Быстро юркнув в квартиру с опущенной головой, Филиппо попытался без ущерба здоровью преодолеть короткий путь по коридору прямиком в свою комнату, проскочив мимо открытой двери кухни, откуда доносилась монотонная телевизионная речь.
— Подонок! Когда надо быть дома?! — прогремел голос отца, и удар ладони о деревянный топчан подчеркнул его отвратительное настроение.
— Хоть сегодня не орите. Понял, Иво?! Я совсем чокнулась с вами.
Филиппо очень медленно подошел к порогу кухни, видя, как рассеивается всякая возможность политического убежища. Выглянул из-за двери с выражением ягнячьей кротости на лице:
— Мы гуляли с друзьями. У нас каникулы…
— А мне какое, на хрен, дело, что у вас каникулы?! У меня же не отпало желание есть! И ты пока живешь с нами под одной крышей, будешь жрать в то время, которое мы укажем!
Иво стал темно-лиловым, и в кухне, как и в каждой комнате, где он останавливался более чем на пару минут, распространился кислый запах затхлого вина, вызывающий у Филиппо дрожь, потому что всегда предшествовал побоям. Именно в этот момент мальчик сменил выражение страдающей жертвы и сжал кулаки, готовый при необходимости продемонстрировать молодые острые зубы хищника.
— Я всего на полчаса опоздал.
— Действительно, Иво, он опоздал всего лишь на полчаса, он же ребенок. Я наливаю суп?
— Не лезь не в свои дела, и хватит его постоянно защищать!
— Я только на полчаса опоздал.
Иво вскочил, опасно качнувшись назад, и, восстановив видимость равновесия, заорал:
— Да ты же лодырь, наглый и неблагодарный! Ты учишься? Нет! Работаешь? Не-е-ет!
— Иво, хватит! — выкрикнула мать в истерическом припадке, зажав уши руками.
Иво рухнул на стул и замолчал. Филиппо сопел, сжимая кулаки. Прошло несколько месяцев после ломки голоса, но сейчас, хоть он и старался удержать новый тембр, слова опять прозвучали пронзительным писком:
— Я не лодырь. — Именно это слово морально ранило его. Лодырь. — Я много чего умею делать и могу научиться много чему.
— Что ты говоришь! Вот так новость! Ну-ка, ну-ка, послушаем — и что же ты умеешь делать?!
Филиппо сглотнул, но ком, стоявший в горле, не исчез, наоборот, он разбухал и уплотнялся. И к тому же снова вернулся этот дурацкий детский голос.
— Я… я разбираюсь в компьютере.
Иво мельком взглянул на сына, потом хмурое выражение исчезло, складки на лбу расправились, и вульгарный грубый смех исказил его черты.
— Ха-ха-ха, компьютер! Черт, парень, да у тебя не все дома!
Потом опять посерьезнел, похолодел. Посмотрел сыну прямо в глаза, нащупывая слабое место, чтобы ударить побольнее. Филиппо пытался выдержать этот натиск. И у него получилось бы. Если бы только не вмешалась мать:
— Компьютер? Какой компьютер? И ты называешь компьютерные игры делом? С ума сойти, Филиппо, отец прав, спустись на землю.
В этот момент отец улыбнулся — незаметно, но улыбнулся. И Филиппо опустил глаза. Он себя не простит. Он потерпел поражение. Наверное, тогда он и решил подставиться. Поплатиться, заслуженно пострадать за то, что струсил. Но заодно и ранить в ответ — совсем как пчела, которая перед смертью оставляет в теле жертвы ядовитое жало.
— Я не могу так рано ужинать. В этот час никто не ужинает. Вы так рано едите только потому, что тебе не терпится напиться. Ты же алкоголик.