Чоулинь налил в две глиняные кружки крепкого алкоголя, того самого, «эликсира». Хаггард когда-то сам ему и подарил — целую бочку. На новость о беременности Линфей… И за эти три года бочка опустошилась не больше чем на треть. Не так уж и много он пьет, как говорит жена…
— Ну, как дела-то? Больше года, считай, не виделись. — спросил великан, протягивая кружку другу. — Все в совете у Трора заседаешь? Империю чайную растишь?
Хаггард взял кружку, задумчиво посмотрел на огонь.
— Да бросил я это. Почти всё. Трор за советом иногда приходит, да… Но он и сам справляется. Железный Регент, мать его. Порядок навел. Голода нет, дороги безопасны. Чайная плантация… цветет. Но это уже не моё. Нашел управляющего.
— А что твое-то? Лавка, как в старые добрые?
— Лавка, — кивнул Хаггард и сделал большой глоток. — Сижу там. Иногда. Продаю какую-нибудь ерунду юнцам, которые хотят почувствовать себя героями. Чаще — просто сижу. Иногда выпиваю.
Он замолчал. Чоулинь ждал.
— Первые два года… я ведь пахал как проклятый. Строил, покупал, продавал, вербовал, договаривался. Как и тогда, когда он в Озере три года проторчал. Но тогда хоть видно было — происходит что-то, скоро вернется, и оценит, чего я достиг. И вот спустя два года… А теперь… зачем все это? Он может и не вернется уже никогда. Может и вовсе сгинул… — Хаггард горько усмехнулся. — А если чудо будет, и вернется — ресурсы и так есть. Мир налаживается. А рвать жопу ради барыша — смысла нет. А без него… Без его безумных идей, без его «а давай попробуем вот так»… Скучно стало, Чоулинь. Или, скорее, тоскливо.
Он допил эликсир и посмотрел на великана. В его глазах стояла неприкрытая, тихая боль.
— А у тебя всё хорошо. Жена. Дети. Я помню эти чувства… — его голос дрогнул. — Я даже завидую тебе, старина. От всей души завидую.
Чоулинь молча положил свою лапищу на плечо друга. Ничего не сказав, он налил еще по кружке. Сидели так допоздна, в тишине, у огня, каждый со своими мыслями.
— Я… Должен… Вспомнить… — хрипло шептал я на каждом выдохе, монотонно переворачивая сено, — Я… Должен… Вспомнить…
Я чувствовал разгорающийся внутри груди огонек, когда нагружал своё тело работой. Мне казалось, что этот огонек твердит мне — вспоминай… вспоминай… И чем сильнее я нагружал тело, чем ярче он горел. Однако вспомнить я вообще ничего не мог — кроме последних двух недель. Как раз их я помнил хорошо…
Началось все с того, что я проснулся от вылитой на лицо воды. Я лежал на земле, а все тело нещадно болело.
— О, жив еще? — произнес женский голос без особой теплоты. — На, попей. Чудом выжил, болван. Сказали же — не лезь к ним.
— К кому? — я попытался задать вопрос, однако сквозь запекшиеся губы прорвался лишь невнятный хрип.
Кем бы ни была эта женщина, она явно не собиралась задерживаться рядом со мной — шаги удалились, а возле своей головы я наощупь обнаружил кувшин с водой. Присосавшись к нему, я разом ополовинил емкость, чувствуя удовольствие от чистой вкусной воды. Кое-как разодрав слипшиеся, по всей видимости от крови, веки, я попытался оглядеться. Бесполезно. Темно. И отвратительно пахнет.
Позже, когда вернулась эта же женщина с миской похлебки, а свет из дверного проема хоть немного осветил помещение, я понял, что нахожусь где-то… в хлеву?
Так начались мои дни. Меня звали… местные сначал звали меня «Эрик», но я не отзывался на это имя — слишком оно казалось чужим. Потом стали звать «Эй, ты» или «Чудак». Я был тем парнем, которого избили почти до смерти какие-то задиры из соседней деревни, из-за мешка зерна две недели назад. Дескать, в долг брал и не отдал. Все думали, что я умру. А я выжил. И стал «чудаком», потому что почти не разговаривал и все время бубнил себе под нос одно и то же, чего сам не понимал: «Я… Должен… Вспомнить…»
Я выполнял самую простую работу — ворошил сено, чтобы оно равномерно просыхало, таскал воду, и делал другие мелкие поручения — в обмен на какую-то еду и воду. Я этого не просил, но кормили меня часто — все-таки работал я усердно. Мозг был пуст, но руки сами знали, что делать. А еще… я начал меняться. Это мне говорил то один, то другой человек, замечая вскользь, думая, что я ни черта не понимаю. С каждым днем я становился чуть сильнее. Волосы, бывшие темно-русыми и редкими, светлели и густели. Спина распрямлялась, плечи становились шире. Я не понимал, что происходит. Но слушал и пытался вспомнить. А рядом с чудаками… люди часто становятся разговорчивее.
Люди вокруг говорили о своих делах. О том, что голод, слава небесам, кончился. Земли стали плодороднее. Хвалили нового Регента, Трора, который за три года навел порядок. Ругающих его тоже хватало — за суровость, за высокие налоги, но даже недовольные признавали: теперь есть что есть, и по дорогам можно ходить, не боясь бандитов.
Говорили и о другом — о стройке новой, второй школы-крепости за Стеной. Говорили с гордостью, с надеждой — мол, подрастет младший, обязательно в школу учиться отправлю! Человеком большим станет!
Мой мозг фиксировал эти разговоры, однако не вовлекался в них, будучи сосредоточенным на одной главной задаче.
— Я… Должен… Вспомнить… — продолжал я шептать, неся два ведра в коромысле от колодца до того дома, в сарае которого ночевал чаще всего. — Я… Должен… Вспомнить…
Мне навстречу двигалось трое здоровых деревенских парней.
— О, смотрите, как он окреп! — один из них толкнул меня в плечо. Ведра на коромысле качнулись, плеснув ледяной водой на мои босые ноги. — Уже и ведра носит бодро! Долг пора отдавать!
Я остановился, глядя на них пустым взглядом. Их лица мне были совершенно не знакомы. Хотя меня они определенно знали.
— Мешок зерна, чудак! — другой тыкнул меня пальцем в грудь. — Или мы тебя опять отделаем. И бить будем регулярно, пока долг не отдашь. Или вовсе жалобу за воровство подадим — так тебя работать на каменоломни отправят. Так что отдавай два мешка и живи спокойно!
— Я… должен… вспомнить… — пробормотал я себе под нос, чувствуя, как огонек в груди вспыхивает еще ярче, чем при нагрузке на тело.
— Что? Опять свое заладил? — первый парень грубо вырвал у меня коромысло. Вода из ведер хлынула на землю. — Слушай сюда, болван…
Его рука потянулась, чтобы схватить меня за воротник. В груди стало совсем тепло, и, кажется, что-то во мне щелкнуло.
Мое тело среагировало само. Я не думал. Я просто отшатнулся — не быстро, но плавно, так, что его пальцы схватили пустоту. Второй парень, видя это, с рыком бросился на меня, сжимая кулаки.
И снова мое тело двинулось без моего ведома. Я сделал полшага навстречу, левая рука поднялась и легким, едва заметным движением отвела его замахивающуюся руку в сторону, нарушив равновесие. Правая ладонь сама раскрылась и с резким, коротким толчком уперлась ему в солнечное сплетение.
Это был просто толчок ладонью. Не особо сильный, но резкий. Парень с выпученными глазами и беззвучным стоном сложился пополам и рухнул на землю, задыхаясь.
Третий замер в ошеломлении. Первый, что вырвал коромысло, опешил лишь на секунду, потом его лицо перекосила злоба.
— Ах ты ж… Убью!
Он сбросил ведра и замахнулся коромыслом по широкой дуге — чтобы зацепить. Я чуть отшатнулся назад, пропуская перед носом палку, и сразу вперед, вбивая кулак в подставленный бок. Парень рухнул, как скошенный. Огонь в груди разгорелся как кузнечный горн. Нагрузка в поле и рядом не стояла. Вот… Вот оно…
— Я… должен… вспомнить… — на этот раз мой шёпот прозвучал громче и увереннее.
Третий парень, видя мой взгляд, отступил на шаг, потом еще на один. Плюнул, растряс своих товарищей, которые все еще не могли отдышаться, и они поспешно ретировались, бросая на меня испуганные взгляды.
Я стоял у дороги, глядя на свои руки. Они слегка дрожали, словно тело удивлялось своим движениям и перенапряглось. Но это не важно. Надо зажечь огонь в груди еще ярче. Я точно вспомню.
Спустя пару часов оказалось, что история про мешок зерна еще не закончилась. Я стоял, опершись на коромысло, и наблюдал, как ко мне приближается группа во главе с тем самым парнем. Его надменная ухмылка говорила сама за себя — привел начальство. Двое других, тех, что я уложил, шли сзади, стараясь не смотреть мне в глаза.
— Вот он, господин проверяющий! — палец парня был направлен прямо на меня. — Вор и буян! Долг не отдает, еще и людей калечит! По закону Регента таких — на рудники, для исправления трудом!
Человек, которого он назвал проверяющим, смотрел на меня холодным, оценивающим взглядом. Он был одет в практичную, добротную одежду, без излишеств. За его спиной трое стражников в кожаных доспехах с рунами спокойно положили руки на эфесы мечей. Их глаза ничего не выражали — они видели здесь не человека, а проблему, которую нужно решить.
Огонек в моей груди вспыхнул тревожным, предупреждающим жаром. Эти двое… они были опаснее всей деревенской швали вместе взятой. Мои ноги сами собой приняли чуть более устойчивое положение, спина выпрямилась. Я не помнил, почему, но знал — движения этих стражников будут быстрыми и точными. И что-то в них было… Ци?..
— Мешок зерна, говоришь? — проверяющий скрестил руки на груди, его голос был ровным, без эмоций.
— Да-да, господин! Еще прошлой осенью брал! А теперь еще и нас избил! — закивал тот парень.
Проверяющий медленно перевел взгляд на него.
— И на что он, по-твоему, брал этот мешок зерна?
Парень на мгновение опешил, но быстро нашелся:
— А я почем знаю? Может, пропить хотел! Сказал — отдам вдвойне! Я дурак, поверил!
В это время из ближайших домов начали выходить другие жители. Привлеченные шумом, они собрались неподалеку, перешептываясь.
Проверяющий обратился ко мне:
— Брал ты зерно у него, парень?
— Я должен вспомнить…
— Чудак он! Как Дюк его избил, так память потерял и твердит что вспомнить должен! — вмешалась та женщина, что когда-то вылила на меня воду.
— Вот как… — На лице проверяющего появился едва заметный оскал, — А до того, как его избили, зерно он брал? Может он поле свое имеет здесь?