И тогда Алис заменила страх тьмой. Тьма распространилась по ней, потекла по венам вместо крови, превратила в дым воздух в легких. Волосы на голове встали дыбом, ноги оторвались от пола.
Алис увеличивалась в размерах. Становилась все больше. Теперь она смотрела на Анжелику сверху. Но ведь еще мгновение назад Анжелика была выше, разве нет? И вот теперь она стала меньше и продолжает съеживаться. Она сморщивается и усыхает. Костлявое лицо искривилось, кости усохли. А Алис все росла и росла. Ее охватило мрачное ликование. И вот уже рука Алис на горле Анжелики, сжимает его, а Алис больше ничего не слышит, даже биения собственного сердца.
Именно этого она и боялась. А почему, спрашивается, боялась? Почему всегда отвергала это… это волшебство? Это чудо нечувствования, забвение всего, что напоминает о печали или горе. Теперь Алис свободна, ничто не может причинить ей боль. Ей нечего бояться, не нужно выбирать между добром и злом. Нет вражды, тревоги, грусти. И стыда больше нет. И вины. Все это Алис не нужно. Ей нужно только то, что есть сейчас. Только переполняющая ее тьма.
Тьма выстудила ее боль и дала такую силу, о какой Алис и не подозревала. Закрыв глаза, она вдыхала удовольствие. Анжелика стала совсем маленькая, такая маленькая. А Алис такая большая.
И вдруг Алис упала и покатилась, с удивлением почувствовав под собой пол. Она цеплялась руками за дерево, и снова ее плоть была покрыта кожей, а кровь бурлила в сердце и венах.
Бенедикта оттеснила Алис от Анжелики и стала поднимать сестру, подсунув ей руки под плечи. Анжелика стала маленькой, как ребенок, только старой и увядшей. Но, когда Бенедикта подняла ее, Анжелика стала расти, пока они с сестрой снова не сравнялись в росте. Они смотрели друг другу в лицо: одна пара пустых черных глаз против другой.
В тот момент, когда Анжелика опять стала собой, глаза ее расширились и почти вылезли из орбит, и она схватила Бенедикту за плечи. Глаза у той округлились, рот открылся. Костлявыми руками она вцепилась в сестру, одновременно борясь с ней и удерживая ее.
Анжелика пожирала душу сестры. Это длилось минуту или того меньше. Алис глядела на них, как зачарованная, не в силах пошевелиться.
А потом произошла какая-то перемена, и уже Бенедикта вцепилась Анжелике в горло. Анжелика дернулась назад, но сестра крепко ее держала, и тогда уже рот Анжелики открылся. И так сестры и качались поочередно то в одну, то в другую сторону. Внезапно Алис почувствовала присутствие в хижине чего-то непонятного, невидимого, и волоски у нее на руках встали дыбом. Изо рта обеих сестер шел черный дым: исторгаясь из одной, он поглощался другой. Одна слабела, другая становилась сильнее, а в следующую секунду все менялось.
Алис одновременно хотелось, чтобы это продолжалось и чтобы поскорее закончилось. Хижину заполнило такое зловоние, какого Алис отродясь не доводилось чувствовать. Дверь в хижину оставалась открытой, и Алис с трудом удерживалась, чтобы не броситься вон, скатиться вниз по склону и броситься бежать без оглядки.
Тут Бенедикта под напором сестры вывалилась через дверной проем. Ну вот, все кончено, подумала Алис. Сейчас Анжелика прикончит сестру и сбросит ее в океан, после чего останутся только она и Алис. А дальше одна только Алис. Темная Алис. Ведь она уничтожит Анжелику, в этом не приходится сомневаться. Но при этом погубит и себя. Впрочем, разве не в этом ее судьба? Разве у нее оставалась надежда на спасение? Нет, Алис обречена с той самой ночи, когда впервые встретила сестер. Обречена влачить жалкую жизнь, пока не умрет.
Фигуры борющихся сестер вырисовывались на фоне серо-стального неба. Только узкая полоска света еще виднелась на горизонте, там, где солнечные лучи пробивались между водой и облаками. Бенедикта отклонялась все дальше назад, покачнулась один раз, другой. Алис видела, что младшая сестра сдается, что у нее больше нет сил бороться. И Анжелика тоже это видела.
Руки Бенедикты бессильно упали, она больше не сопротивлялась сестре и отступала все дальше назад. Но в тот момент, когда Бенедикта уже была готова свалиться с площадки, Анжелика рванулась вперед и подхватила ее. Бенедикта недоуменно посмотрела на нее.
– Отпусти меня, сестра, – проговорила она. – Я так устала.
Это был уже не голос, а треск сухих листьев.
От черной ярости, сверкавшей в глазах Анжелики, не осталось и следа. На ее истощенном лице появилось выражение жалости. И Анжелика сдалась.
Сестры обнялись, слившись друг с другом; волосы смешались, руки и ноги переплелись, губы почти соприкасались, и каждая вдыхала и выдыхала другую.
Черный дым заклубился из их ртов, кольцами поднимаясь вокруг сестер. Над ними собралось черное облако, оно расползалось все шире и шире. И чем больше дыма клубилось над пожирательницами душ, тем сильнее съеживались их посеревшие тела.
На глазах у Алис сестры обращались в пепел. Ветер с океана обдувал их, слоями подхватывая прах и унося прочь. Сестры словно сами стали ветром, и с последним завихрением листьев, веток и пепла Анжелика и Бенедикта исчезли.
Глава 37
Алис осталась в хижине на ночь. Было слишком темно, чтобы спускаться с такой высоты, да ей и не хотелось. Ей необходимо было отдохнуть в этом укрытии, которое Анжелика и Бенедикта сделали для себя, в гнезде, где они вдвоем прятались от чуждого им мира. Алис собрала в кучу мох и листья. Они пахли землей. Окруженная землей и водой, охраняемая деревом, девушка закрыла глаза и уснула.
На следующее утро Алис проснулась, увидела розовое небо и почувствовала острый голод. Она вспомнила про овсяную лепешку, сыр и яблоко, оставшиеся в мешке под деревом Анжелики. Мать сказала бы, что чувство голода – это хороший признак. Значит, здоровье вернулось. Мать… На глаза навернулись слезы. Вспомнив Мать, Алис затосковала по дому.
Но где теперь ее дом?
Какие тут могут быть вопросы! Дом там, где Сиан. Там, где Паул и Бети и все дети Гвениса. Теперь она знала: этот дом ждет ее. Алис слезла с дерева и пустилась в обратный путь вдоль обрыва. Небо прояснилось, и девушка полной грудью вдыхала свежий соленый воздух. По дороге она съела яблоко вместе с косточками, смаковала острый сыр и грубую овсяную лепешку. Самая восхитительная пища на свете! Алис облизала пальцы, провела кончиком языка по зубам. Во рту оставался вкус еды, а не золы, а живот был полон, и как же это чудесно!
Но чувство сытости продлилось недолго. К тому моменту, как Алис добралась до пещеры Бенедикты, она снова умирала от голода. Зато она обнаружила, что Провал уменьшился. Алис показалось, что он стягивается у нее на глазах. Пепел по краям снова стал камнями и землей. Здесь по-прежнему была пустошь, но теперь уже появились признаки, что скоро на этом месте снова начнет расти зелень. Алис села неподалеку от края дыры и поймала себя на том, что больше не боится. Теперь Провал выглядел заживающей раной в земле, а не зияющей бездной, и девушке хотелось помочь ей зажить, вместо того чтобы бежать прочь. Она потянулась к мешку и достала последние оставшиеся у нее сушеные плоды. Попыталась откусывать понемножку, чтобы растянуть удовольствие, но не смогла. Слишком уж вкусно. До чего же приятно поглощать пищу, пробовать разную еду, чувствовать вкус.
И в этот миг совершенно незнакомое чувство нахлынуло на Алис, настолько незнакомое, что поначалу она даже не могла найти слово для его описания. А потом слово всплыло само.
Это было счастье. Именно такие чувства бывают у счастливых людей. Благодарность за кожу и тело, руки и ноги. Уверенность в том, что у тебя есть место в этом мире и тебя любят целиком и полностью, со всеми светлыми и темными сторонами. И ты тоже любишь безраздельно.
Какая-то тень мелькнула на траве перед ней, и Алис подняла голову. В небе на широких крыльях парил Зверь. Он не смотрел вниз, но девушка не сомневалась: он показывает ей, что прилетел сюда ради нее. Встретятся ли они еще раз? Она была бы рада увидеться с ним, но, возможно, это и не понадобится. Она уже обустроила для него гнездо в самой глубине своей души – там, где нет добра и зла, а есть просто Алис.
На этом все закончилось
Детям Гвениса она рассказала о нем всё. Как сначала не замечаешь его звука, а потом оказывается, что оно перед тобой. Как оно расстилается во все стороны. Вот только не могла рассказать, каково море на ощупь, ведь она ни разу не коснулась его. И теперь Алис оглядывала всех своих близких, слушала, как в морском воздухе раздаются взрывы смеха, смотрела, как вихрится и вскипает белой пеной вода. Рен держал Мадога за руку и показывал на море:
– Папа, смотри! Видишь? Оно точно такое, как ты говорил!
Инид усадила малышей подальше от воды, и они заливисто смеялись и закапывали в песок пухлые ручки.
Бети вызвалась понянчиться с ними, а Инид и Мадога отправила к воде, пообещав вместе с Паулом присмотреть за маленькими.
Алис взяла с Паула обещание оставить флягу дома, если он хочет пойти вместе со всеми к морю. И он оказался хозяином своему слову. Впрочем, если вспомнить, он всегда был таким.
– Давай, девчушка! – кричал ей Паул. – Окуни пальчик в воду!
Он махал ей и улыбался, и Алис тоже махала и улыбалась ему.
Остальные разбрелись по берегу. Одни устроились на сыром песке и любовались морем издалека, не заходя в воду; другие веселились и толкали сестер и братьев к самым волнам. В первый раз в жизни сироты Гвениса стали похожи на детей. Счастливых детей, перед которыми открыт весь мир.
Алис сняла ботинки и носки. Какие белые у нее ноги на ярком солнечном свете. Она перевела взгляд на смуглую фигуру Сиана, а потом посмотрела ему прямо в глаза.
– Ты готов? – спросила она.
– Ага, красавица Алис. Давно готов.
Так оно и было. Как он обнимал ее в тот день, когда она вернулась с горы! Как будто и вправду не переставал ждать ее. Как будто всю жизнь ждал ее и только ее. И сейчас он взял Алис за руку, и так, держась за руки, они вошли в море.