». Да, эти шаги в самом деле шли впритирку, как ноги у хренового танцора. «smahub». Это уловке с расслабленным зрением не поддавалось. «Bumhas»? Нет такого слова. «Shambu»?
В зал вошла симпатичная девушка. Не вполне решительно подошла к столику консьержки (видимо, чувствуя, что находится здесь не по праву). Та с некоторым пренебрежением изучила ее билет. За собой девушка волокла чемодан на колесиках, а одета была легко, будто явилась откуда-то из жарких краев. Рост примерно метр шестьдесят пять – шестьдесят семь. Интерьер и меблировка вип-зала, сплошь «королевского размера», заставляли ее смотреться Золушкой во дворце. Направилась она прямиком к барной стойке. Припарковала свой чемодан, взобралась на круглый стульчик. «Mabshu»? Да не дури. Ты же публичный интеллектуал, мать твою. Поиск, поиск, включаем поиск. «varesh». Нет. «Ravesh»! Где ты это откопал? «Sharve»? Да пошел ты! «Shaver»… Да, именно! Ха! Из слова «Shaver» Марк взял две обведенные буквы – S и A – и написал внизу страницы. Тут подоспела «Кровавая Мэри», и Марк ее вначале прихлебнул, а затем осушил до дна. Пустой стакан он ненавязчиво выставил за пределы своего ареала обитания в этой людной вип-зоне.
После второй «Кровавые Мэри» Марк решил брать самостоятельно. Стюард стал ему казаться что-то уж очень расторопным; не к добру. Да еще и девушка у стойки ни разу не обернулась. Непорядок. Марк вальяжно подошел к стойке и сделал заказ. От девушки он расположился невдалеке, но и не слишком близко.
– Сельдерейчик можно не класть, – сказал он бармену (то ли индиец, то ли пакистанец, а может, из Шри-Ланки). – Мне кажется, это перебор. А вам? – обратился он к девушке, которая, судя по всему, едва ли вообще замечала рядом его присутствие.
– Мм? – ответила она недоуменным взглядом.
Интересно, откуда она? Это самое «м-м» звучало по-американски, но все-таки она какая-то… нездешняя. И даже не сказать чтобы белая. Девушка снова углубилась в блокнот, где что-то вычитывала и записывала. Ну да ладно.
На обратном пути к дивану Марк перехватил взглядом пожилую женщину, которая шла к краю зала с пачкой сигарет. Опа. Это еще что? Неужели?.. Да, к этому залу примыкала курилка. Мир богачей определенно удивлял. Оказывается, здесь можно было курить внутри аэропорта. Недопитый стакан Марк поставил рядом со своим местом, а сам неспешно, прогулочным шагом направился туда, где находилась малоприметная, прочно прилегающая дверь в помещение типа оранжереи, с романтической надписью «Fumoir»[47]. Воистину нет предела чудесам. Правда, проблема теперь была в том, что у Марка с собой не было сигарет. А в «фумуаре» находился всего один курильщик женского пола, за которым он, собственно, сюда и проследовал. Марк бесцеремонно попросил закурить, да еще и выудил из протянутой пачки парочку про запас. Женщина оказалась израильтянкой, у которой в Нью-Йорке живет внучка. Жадно насасывая тонкую сигаретку, Марк из вежливости выслушивал свою собеседницу. Рассказ частично заглушало гудение вентиляции, не на пользу был и акцент рассказчицы. К тому же, несмотря на романтичность названия и антураж класса «люкс», это была всего-навсего курилка.
В солнечной тиши за матовыми стеклами «фумуара» беззвучно текла жизнь. По бетонному, с разметкой, простору взлетных полос разъезжали, отбрасывая блики, поезда из багажных тележек. Колеса на самолетных шасси – они, интересно, маленькие или большие? Под самими самолетами они смотрелись игрушечными, а рядом с обслуживающим персоналом в комбезах казались, наоборот, массивными. Пожалуй, шестой или седьмой шаг можно озаглавить: «Отслеживайте перспективу». Нет, лучше так: «Выбирайте свою перспективу».
Марк возвратился к своему месту. Бог ты мой, он же кинул «джамбл» прямо лицом кверху на своих бумагах. И вообще все свое добро оставил без присмотра. Это, видимо, одна из тех вещей, которые можно себе позволить, путешествуя первым классом? Будем надеяться. Хотя нет, наверняка есть и такие воры, что орудуют в подобных элитных местах, подрезая ценности у своих люксовых попутчиков: где портсигар на краю столика, где «Ролекс» из душевой кабинки или викодин из аптечки. Надо быть осмотрительней. Шаг № 9: «Будьте осторожны, чтоб вас».
Марк снова занялся «джамблом»: «lavni». Мимо.
Девушка возле стойки все так и мельчила у себя в блокноте. Все-таки странно, насколько холодно она встретила его попытку завязать разговор. А впрочем, чего тут странного: ты ей кто – сват-брат? Человек занят. Но неужто даже занятому нельзя на минутку отвлечься? О-хо-хо.
«Vilan»? Нет. «Laniv»? Чушь несусветная. «Nilav»? Тоже нет. «Anvil»?[48] Ну-ка, ну-ка… Да, «anvil» – это определенно словцо; штуковина, по которой лупцуют молотом. Ха-ха – вот вам и три успешно размотанных слова.
Но из «anvil» выдоилась одна только А, которую Марк присовокупил к остальным выявленным буквам. Что же все-таки нужно этому ленивому афористу? И что это за хрень: «shambu»? Какой-нибудь «Hubasm»?
Чирикнул мобильник. Сообщение от Нильса: «Место встречи изменилось. Ждите указаний».
Ну вот и здрасте. Одно дело просто ждать, а другое – ждать неизвестно сколько. Марк прикрыл глаза – сугубо для отдыха, не для сна. Насчет сна в зале было наглядное предупреждение: какой-то пузан в углу, время от времени дающий храпака. С обвисшей нижней губы блесткой нитью свисала слюнка, прямо на толстенный узел переливчато-лилового галстука.
«Busham», что же за «busham»? Может, какое-то растение или мера длины? Марк где-то слышал что-то подобное. Типа «двенадцать бушамов на фарлонг», или…
Марк встал, старательно собрал бумаги в стопку, надел пиджак, а также застегнул саквояж и поставил его рядом с собой. Положил в рот мятную таблетку. Подошел к стойке.
– Можно еще одну? – попросил он бармена. А у девушки, повернувшись, спросил: – Вы не слышали такое слово: «бушам»?
– Как-как? – встрепенулась она.
– Бушам. Бу-шам. Слово такое. Мера длины, что-то в этом роде?
– Наверное, бушель, мера веса и вместимости, – секунду подумав, сказала девушка.
Возрастом она была моложе, чем Марк, но вокруг глаз уже темноватые круги. Может, просто от недосыпа. Слегка взъерошенная, но при этом красивая – типа как на рекламах геля для волос, где красота подается непременно взъерошенной.
– А, ну да, – Марк прикусил губу. – Действительно, бушель.
Девушка снова углубилась в блокнот, но как будто что-то передумала.
– А зачем это вам?
Почему спросила, непонятно. То ли из снисходительной вежливости, то ли вправду из интереса. Пока можно истолковать и так и эдак.
– Да это я так, редактирую кое-что. Думал, может, опечатка.
– Похоже на «ambush»[49], только слоги переставлены, – сказала она.
Бл-лин. А ведь точно «ambush». Именно.
– Точно, «ambush», – вслух повторил Марк. – Спасибо.
– Да нет проблем.
Бармен воткнул в напиток корешок сельдерея.
– Да ладно, сойдет и так, – махнул рукой Марк, но уже после того, как чертов индус выкинул сельдерей в раковину; получилось так, будто он вообще согласен на все и прощает в том числе и этот мерзкий корешок. В общем, Марк поневоле выглядел козлом, а когда попытался спасти положение, выводя при выпивании носом какую-то идиотскую мелодию, то ощутил себя еще гнусней – конченым гондоном. От растерянности он выложил на стойку десятифунтовую банкноту и ретировался к своему дивану.
Так, ладно. «Ambush» дало еще две буквы, А и Н. Итого в распоряжении теперь имелось C, K, S, A, A, A и H. Значит, первое слово в трехсложной фразе – это, очевидно, артикль А. Приставим его к обоим оставшимся словам – что получится? «A wash cak»? «A cash kaw»? Третье слово в обоих случаях полная бессмыслица.
О, как Марк себя порою презирал. На своих семинарах он всегда предостерегал от жалости к себе – этого жуткого, известного всем изъяна личности с призвуками сопливости, слезливости и зажатости. Ну а как быть с откровенным самопрезрением, тем более когда оно обоснованно? Неужели ты никогда не приходишь в ужас от самого себя? И речь тут не о казусе с напитком, не о полуденном пьянстве и не о том, что ты лопухнулся на детской игре в слова, когда тебе по контракту нужно через две недели сдать книгу. Дело в твоей общей бесчестности; в той твоей части, что вечно юлит и норовит подстроиться под соответствующий угол любой ситуации. Возможно, что такое иногда бывает с каждым. Приходится иной раз кривить душой, привирать и подыгрывать. Но ты-то дошел до точки, когда вся твоя жизнь стала игрой. Насколько лучше, должно быть, чувствуют себя люди, которым из-за прямоты, пусть даже негибкости, не приходится так пресмыкаться. Как раз сейчас он, по всей видимости, испытывал жалость к себе потому, что показалось, что в нем образовалась невидимая преграда. И если автобусы могут выдвигать подножки для инвалидных колясок, то мир должен как-то поддержать его.
Та девушка чем-то походила на его бывшую, только в более экзотичном варианте. Половиной ума его тянуло вернуться к стойке и попытаться возобновить с ней разговор. Как и в его бывшей, в ней чувствовалась некая ершистость, но это была та самая стенка, в которой ему хотелось проделать брешь. Его бывшая. Думать о ней сейчас повергало в самоуничижение: ведь он тогда сам все изгадил. Что, если тебе на нечто подобное отпускается один-единственный шанс? Что, если ты уже допустил неверных решений столько, что еще одного твоя жизнь не потерпит: как ни утрамбовывай, места больше нет? Что тогда, ты, автор пособий самопомощи? Пять минут подобных мыслей начинали уже тревожным образом сказываться на работе сердца, словно мышцы его рвались и это сказывалось на притоке крови. Но ведь этого не может быть? При приступах взволнованности первое правило – это «никому о них не говорить». Или если да, то хотя бы представить это так, чтобы у других сложилось впечатление: то состояние обусловлено твоей высочайшей ранимостью и тонкостью души. Чего здесь