Проносясь по Фибсборо (Дермот за рулем, они обе на заднем сиденье), Лейла неловко спросила:
– Я разве не должна отвезти вам какую-то технику в разные части света?
– Об этом не беспокойся, – ответила Сара. Она сидела у приоткрытого окна, и волосы ей вовсю трепал темный вечерний воздух. – Мы готовим тебе новое задание.
– Но сделка у нас все равно в силе? Если я для вас что-то сделаю, вы ведь вызволите моего отца?
– Сделаем все, что сможем, – кивнула Сара. – Но разве у тебя чувство, будто мы отрабатываем свои стороны сделки? Мне кажется, у тебя такого ощущения быть больше не должно.
Его и в самом деле не было. Лейле предлагали шанс быть частью чего-то значимого, большего, чем она сама. Это были теперь ее люди. И она подставляла им плечо.
– Хотя, наверное, Сара, ты должна была меня все же предупредить, – оговорилась Лейла. – Насчет проверки зрения. Сказать, что возврата не будет.
– Возврата, Лола, не бывает ни в чем и нигде. Истина в момент постижения остается с тобой навсегда.
Черное авто Дермота, тихо пофыркивая, остановилось на светофоре. Лейла с обостренной четкостью подмечала конфигурацию светофоров на перекрестках Дублина. Информация откладывалась у нее навсегда, словно складируясь на выносной жесткий диск. Может, это еще один фрагмент того, что Сара именует «эффектом»?
– Вон кабак Берти Ахерна[60], – указал Дермот на какой-то паб по левому флангу. Машину он вел, как гонщик, редко когда снимая левую руку с рычага скорости. Так ездил и отец Лейлы. Знаете, что Сайрус Меджнун обожал в Америке больше всего? Есть фастфуд в машине. Безумно, до помутнения. Дай ему волю в планировании семейного питания, Роксана, Дилан и Лейла, наверно, уже не пролазили бы в двери. «Гляньте – да мы просто господа! Короли и королевы!» – восклицал он детям, когда они вместе сидели в своем семейном «Терселе» под праздничным светом фонарей, а в окошки им подавались подносы, груженные бургерами, салатом, картошкой, мороженым и колой.
– А когда и как я узнаю, что должна делать? – спросила Лейла Сару.
– Роман прорабатывает детали. Сейчас я с ним свяжусь.
Сара поднесла трубку к уху, которое обращено к Лейле.
Через несколько минут они скатились по крутому пандусу и въехали в очередную оперативно поднятую дверь. Взгляду открылось ярко освещенное складское помещение с аккуратными рядами стеллажей высотой с двухэтажный дом. Прямо как в последней сцене «Поисков утраченного ковчега»[61]. Дермот подкатил к чему-то похожему на сценическую декорацию гостиной: картонный телевизор, а перед ним журнальный столик и кожаный диван.
– Мы что, в «Икее»? – изумилась, выйдя из машины, Лейла.
– Наше новое место дислокации, – жестом обвела помещение Сара. – Ночью магазины «Икеи» служат для «Дорогого дневника» пристанищем.
– Мне без разницы, – заранее согласилась Лейла.
– Места идеальные: всегда возле аэропортов; если надо, запросто вмещают до восьмидесяти человек, а если они голодны, то в буфете всегда есть фрикадельки. Шучу. Не ешь их.
– Ну надо же. Идея классная. Просто, видимо, мало кому приходит в голову.
Сара повела Лейлу наверх и далее через окольный выставочный зал; здесь они, срезав расстояние между отделом бытовой техники и детским, против стрелок на полу последовали к спальням. По дороге Лейла радушно помахала чистящей зубы троице азиатских гастарбайтеров, облаченных в пижамы. Те в ответ приветственно пожали плечами.
Наконец Сара привела Лейлу в одну из небольших бутафорских «квартир», призванных показать, как не обремененный семьей горожанин способен ютиться на сорока квадратах площади: оказывается, в интерьере для этого достаточно иметь стопку журналов, три рубашки и дуршлаг. Лейла знала, что это просто хитрый маркетинговый ход: на равной по размеру площади ей, тоже не особо обремененной, удавалось умещать еще и тонну всякой дребедени. (Кстати, стоит упомянуть, что они с Ричем разругались как раз в «Икее» – Элизабет, штат Нью-Джерси, – а потому эти интерьеры в эмоциональном плане были окрашены для нее в живые цвета).
Однако при более близком рассмотрении эта бутафория оказалась куда интересней. Квартирешка была… настоящей! Умывальник подведен к водопроводу и канализации (Лейла открыла кран с холодной водой и плеснула себе в лицо), а на кровати матрас и постельное белье. Жалюзи, стоило потянуть их за веревочку, обнажили настоящее окно с видом на чумазую пристройку аэропорта. Повернувшись, у изножья кровати Лейла увидела свою зеленую походную сумку.
Сара стояла у входа в эту квазибутафорию.
– Ты останешься здесь со мной? – спросила Лейла.
– Нет. Нам с Фэйргалом надо еще прибраться в том церковном доме.
Лейла расстегнула сумку и сунула в нее руки. В ее вещах никто не рылся – для проверки Лейла всегда помещала в сумке флакон с увлажняющим кремом так, что любой досмотр становился налицо (однажды в Сьерра-Леоне она проходила паспортный контроль у шибздика-таможенника, на котором были ее солнцезащитные очки).
– Слушай, а ведь это опасно. Что, если те типы возвратятся? Заявятся сюда, как они делали в Лондоне и Берлине?
– Не переживай. Здесь все иначе.
– Здесь, в Ирландии? А чем она таким отличается?
– Извилистыми дорогами и жуткой неприязнью к тирании, – ответила Сара.
– Так что вы, если что, просто растворитесь в сельской местности?
– Если что, то да. Нам с Фэйргалом просто нужно удостовериться, что там никто по случайности не оставил «железа».
– Вроде тех аппаратов проверки?
Сара кивнула.
– А что это было, Сара?
В закутке, изображающем кухню, Сара присела за столик.
– Ох и многое же тебе еще предстоит усвоить. Поди-ка сюда, присядь, и я расскажу тебе, что мне известно о проверке зрения.
Лейла оставила в покое сумку и переместилась к Саре.
– Начнем с того, что тебе уже знакома та обостренность ощущений; ты ее, возможно, все еще чувствуешь. Так вот, это не более чем вторичный эффект; расчет на него не делался. Настоящая цель – дать надежную, четкую идентификацию индивидууму, который смотрит на экран.
– Он выдал мне номер.
– Не номер, а скорее специфическое число, характеризующее постоянные, свойственные тебе одной качества. Но при всем этом каждый индивид умещается в пятнадцать цифр, так что нигде не отыщется даже двух «дневниковцев», у которых цифры совпадают полностью. Пока такого, во всяком случае, не встречалось.
Лейла, что-то мысленно посчитав, подняла голову:
– Но у меня-то не пятнадцать цифр. А тринадцать.
– Извини, забыла сказать: перед тринадцатью цифрами стоят еще два нуля, скрытых. У меня их, кстати, четыре. Но это так, для справки. Не бери в голову.
– Кто же это все придумал, разработал? А сам «Дорогой дневник» существовал еще до проверки?
– Да, конечно. По-моему, ему уже лет двадцать, хотя назывался он в разное время по-разному. Проверка зрения, понятно, новее. В обиход ее ввел Хуго Краниум. Молодой спец. Ему было всего шестнадцать, когда он стал заниматься биометрикой при УППОНИРе[62]. Писал программы для дистанционных детекторов лжи. А через какое-то время он из этой службы ушел, прихватив с собой все новейшие технические наработки. Короче, оставил их с носом. Устройство же называется «нумератором Краниума».
– Ушел? И что, интересно, с ним стало?
– Комитет подложил ему в сегвей[63] бомбу.
Лейла прыснула, но быстро спохватилась:
– Извини, нервное. Ржу как дура. Всё, успокоилась. Продолжай.
– Гм. Ну так вот. Первые нумераторы были большущими неуклюжими машинами вроде проекторов в планетариях. У нас и атмосфера была под стать: непроницаемо темная комната с космической музыкой, где считка получалась только у десяти процентов абсолютно, полностью расслабленных. Но в управлении этой штуковиной мы постепенно поднаторели, и когда наши ребята из геномики продвинули технологию от, так сказать, электронных компьютеров к той разновидности, которую мы выращиваем теперь…
Лицо Лейлы сложилось в недоуменно-вопросительную гримасу: «что-что?»
– Тебе что, никто не рассказывал, как мы выращиваем наши компьютеры?
– Да нет конечно.
– Черт. Я-то в этом толком не смыслю, я ж из оперативки. В общем, эти наши компьютеры не нуждаются в том, чтобы их подключали, зато их нужно поливать, помещать под солнце; а еще они могут друг с дружкой общаться без, как бы это сказать… ну в общем, без Интернета. А с год назад наши люди из техслужбы сумели ужать машинку Краниума до размеров, позволяющих засунуть ее в наши лэптопы, на вид совершенно безобидные. И это позволило распространять их более широко, чем у нас получалось раньше. Теперь мы пробуем начать проверки через Интернет, но есть риск, что Комитет это дело перехватит и повернет против нас.
И вот уже через несколько месяцев работы с этой новой техникой у нас появилось достаточно людей с соответствующими цифрами, которые умные машины могут систематизировать и математически распределять по отделам.
«То есть?» – снова спросила мимика Лейлы.
– Ну, допустим, девятка – это не просто девятка, а еще и три в квадрате. По такому принципу в тебя вживляется и твой номер. Именно поэтому самое первое, что человек накрепко усваивает после проверки, – это свое число. И не только свое, а еще и от восьми до тринадцати цифр любого другого члена «Дневника», как только на них посмотрит. Есть, правда, среди нас прямо-таки реальные сфинксы, у которых можно считать только шесть или семь цифр, но это скорее исключения. Я о том, что это, по сути, новая наука, или новое искусство, или как еще можно эту цифирь назвать. Некоторых это слегка нервирует, и они стараются к своим собратьям близко не присматриваться. Я их понимаю. Вместе с тем у этих цифр есть свое определенное значение. Мы ведь толком все еще не знаем, что собой представляет наш мозг и как он действует – вся эта мозговая электрика-лимбика-химия, ведь так? По сути, мы все еще обретаемся в доньютоновской эпохе. Хотя к чему эта завеса тайны, разобщающая людей? Быть может, мы накануне открытия какого-то нового закона о гравитации? Новой эры, рождение которой закладываем именно мы. Объяснить внятно не могу, но увидев твое число, я как-то разом поняла, что тебе место где-нибудь в логистике. И Роман со мной согласился. Мы кое-кого попросили отсмотреть твой номер на фоне нужных нам задач и подыскать что-нибудь такое, что более соответствовало бы тебе. А еще я указала, что тебе в пределах максимум двух суток надо быть дома.