Незаметно подобравшаяся сзади официантка, казалось, была сообщницей Дианы:
– Вам вашу порцию перевязать навынос?
К своей еде Марк за все это время не притронулся.
– В самом деле, Марк, – лукаво подбодрила Диана. – Отчего б вам не передать ее вашему бездомному умнице-дружку?
Официантка собрала тарелки и ушла. Между тем Диана на салфетке набросала телефонный номер.
– Это прямой выход на Тессу. Им располагает от силы девять человек. Она сказала ей перезвонить, если вам понадобится еще какая-то помощь в принятии решения. – Салфетку Диана подала Марку. – Но… Марк?
– Да?
– Ведь вам никакая дополнительная помощь больше и не нужна?
С этими словами она достала портмоне и, судя по всему, засобиралась уходить.
Это что, всё? Неужели единственное, что ему остается, – это чапать обратно через восемь транспортных полос к своей ночлежке? Впрочем, последний шанс на успех пока все же оставался. И когда Диана поднималась из-за столика, Марк, не давая себе время на промедление, сказал:
– Пригласите меня к себе. – При этом он, несмотря на приоткрытый рот, сверлил ее глазами, в которых читалось сразу два посыла: «Ну пожалуйста» и «Ну давай же: я знаю, тебе хочется». – Заодно вы мне поподробней расскажете насчет тонкого льда.
Диана в ответ улыбнулась тонкой улыбкой обольстительницы.
– Ого, – возвела она бровь. – Учтите, о таких, как вы, я знаю только понаслышке.
С этими словами она аккуратно положила на столик три двадцатки и удалилась.
А он остался сидеть один в криквилльском «Фонтана ди Треви» или роквилльском «Роки-крик», штат Иллинойс, – кто их разберет. Марк огляделся: не смотрит ли кто. В зале был единственно помощник официанта, который шел сейчас к его столику, неся на подносе размером со щит перевязанную ленточкой коробку с фирменным «Альфредо».
В гостиничном номере оказался мини-бар, и уж Марк обошелся с ним круто. По телику шел «Закон и порядок», одна из бессчетных серий. Попутно выяснилось, что если лежать посредине кровати, посасывая из бутылочек и пролистывая пультом рекламу, то можно как-то отвлечься мыслями от нынешней ситуации. В начале очередной серии торговец фруктами был найден у себя в магазине мертвым (кто-то по-подлому шарахнул сзади), на что Ленни, старший детектив, отпустил свое коронное: «Если так выглядит морковка, то не хотел бы я увидеть плеть».
Как там сказала Диана: «В этой игре предусмотрен не только пряник, но и кнут»? Снова потянуло холодком, и зашевелил своими щупальцами вязкий страх. Марк полистал пультом, нажал наугад кнопку, и по какому-то периферийному каналу пошел «Шейн»[75]. Один из любимых фильмов отца.
С ликеров Марк перешел на шоколадки с ликером – вскрыл семидолларовую упаковку «Джуниор минтс».
И вот, когда сцены на экране пошли уже малость затуманенные (спасибо напиткам), Марку явилась мысль. Снизошла она под ярким светом санузла. «Знаешь, кому это дерьмо пришлось бы по душе? – спросил он себя, пялясь на кафельный орнамент стенки. – Лео Крэйну, вот кому». Вот кто всегда был первым в различении орнаментов под поверхностью. И вечно рассуждал о «просеивании данных». Тем летом они душа в душу обитали вдвоем на Массачусетс-авеню. Моцик у них был один на двоих. И смазливая подружка из местной закусочной. Лео тогда после своей смены в «Уайденере» прикатывал вдохновленный (там, помнится, сзади была укромная складская дверца). Прикатывал и восклицал: «О, Деверо! Какой набор данных! Вот сегодня, например, – какой набор!» Точно: Лео эта хрень определенно бы понравилась. К тому же Лео в Портленде, и этот хренов «Найк» тоже в Портленде. Ну конечно!
Идея показалась такой замечательной, что Марк тут же взялся ее осуществлять. Он встал с унитаза, но забыл, что (1) трусы у него все еще на щиколотках, а (2) в руках коробка с шоколадками. В падении он щедрой дугой рассеял по полу шоколадки и долбанулся плечом об угол ванны так, что зычно вякнул.
Затем, во время отдыха на прохладном кафельном полу, Марк припомнил, что в своей дурацкой книжке нелестно прошелся по своему другу, а затем и вовсе его кинул. Но и это не все: он ведь у него еще и подворовывал материал с его шизоидного блога, который чем дальше, тем становился все невменяемей, пока наконец при последнем посещении не носил уже характер откровенной бредятины. Приходили даже в голову рассказы мамы Лео о «проклятии Крэйнов» – во время посиделок на просторной, с окнами в сад кухне особняка на Риверсайд-драйв, где мама Лео излагала истории об «эксцентричных» братьях своего мужа – судя по их выходкам, не просто эксцентриках, а конкретных сумасбродах.
Хотя кто знает. У кого из нас генотип без мин и ловушек? А Лео, быть может, подскажет по старой дружбе что-нибудь из нужного материала, а если надо, то и подзаймет.
Марк поднялся и выбрался из санузла, по пути давя шоколадки, обретающие вид сами знаете чего, только с мятным запахом. На столе он пододвинул ноутбук и, одной рукой прикрыв себе глаз, пальцем другой осмотрительно навел курсор «синемэйла» и сочинил следующее:
«Лео, старый мой дружище! Сколько ж мы уже не виделись, и все по моей вине. Я на этих выходных буду у тебя в Портленде. Давай вместе отужинаем/отзавтракаем в пятницу-субботу? Если «отзавтракаем-отужинаем» звучит как у геев, то давай просто бухнём».
Калифорния
– Так чего там с твоей задержкой на два дня? – спросил брат, подхватывая с сиденья ее сумку. Стояла полночь. Когда машина Лейлы подъехала, Дилан в ожидании курил возле гаража.
Не дожидаясь ответа, он обнял сестру. Сладковатая привонь табака шибала в нос, но Лейла так рада была встрече, что упивалась этим запахом.
– Чья это машина? – кивком указал брат на «Тойоту».
– Видимо, из проката.
«Ага, рассказывай», – красноречиво говорил взгляд Дилана.
– Какой такой прокат – «Планирование семьи», что ли?
Лейла поняла, о чем он: о выцветшем облупленном стикере на заднем бампере.
– Да я и сама не знаю, – уклонилась она от ответа. – У друзей взяла.
– Интересненько, – усмехнулся Дилан.
– Еще бы, братишка. Интрига. Хотя кому какое дело. Я и вдаваться в это сегодня не буду.
От нее не укрылось, что Дилан как будто слегка постарел; даже плечи вон заострились и смотрелись не такими прямыми, как год назад. Она впервые заметила, что у брата есть внешнее сходство с отцом.
– Папа наверху?
– Считай, что и да и нет. Ночами за ним удвоенный догляд. Не знаю, зачем уж так строго, но ты знаешь: Роксана если за что берется, то быть именно так, а не иначе.
– Вошла в роль доктора?
– Настоящим докторам за ней и не угнаться, – улыбнулся Дилан. – Вон как она тащит на себе всю медчасть.
– А ты, стало быть, юридическую?
– Типа того, – куце кивнул он.
– Ну а мне тогда чем заниматься?
– Тебе? Творить что-нибудь из твоей магии.
– Вот-вот. Разве что магии.
– Можешь, гм, помогать по юридической части. Или вообще взять ее на себя. На этом фронте у нас не особо. ФБР допрашивают всех, кто когда-то проходил через ту школу. Выискивают на отца любую грязь. Ты ведь знаешь, даже у папы есть недоброжелатели. Там что-то такое зреет, готовится. Вчера один из адвокатов сказал, что нам, возможно, имеет смысл взглянуть, какую нам предлагают сделку. Я об этом папе даже не сказал. Если это прилипнет к нему… – Дилан недоговорил. – Допустить этого мы не можем.
Скинув сумку у передней двери, он снова стиснул сестру в объятии, но уже таком, что выражает скорее попытку удержаться на обнимаемом для опоры, поскольку свои силы изменяют.
– Как там мама? – спросила Лейла отчасти для того, чтобы объятие наконец разжалось.
– Да все так же. Кстати, можешь заняться ею.
– Сильно чудит?
– Как сказать. Чудит, но все не в тему. На днях схлестнулась в супермаркете с кассиршей: то ли не так на нее посмотрели, то ли словом обидели. Но все равно в неадеквате. Когда я два дня назад вернулся из аэропорта без тебя, она даже внимания не обратила. То же самое, когда я ей сказал, что ты застряла в Лондоне, а Роксана – что тебе пришлось тормознуться в Нью-Йорке. Пропустила мимо ушей и то, и это.
«Вот черт».
– Она сейчас не спит?
– Да ее вообще нет дома. Где-то на выезде с Пегги.
– Пегги Буль-Буль? Эта старая бочка еще на плаву?
– Ты разве не помнишь, что пить она перестала десять лет назад?
– Ах да.
Пегги Пилкерсон входила в очень узкий круг не-иранцев, с которыми мать завела с переездом в Америку дружбу. Но Лейла забывала, что Пегги еще и мать Бобби Пилкерсона – лучшего друга Дилана, с которым они вместе росли и который затем в семнадцать лет умер якобы случайно от аутоэротической асфиксии[76] – трагедия в несколько слоев боли, когда полгода местных пересудов довели Пегги до развода, а затем до живописного падения.
– Может, с учетом обстоятельств, Пегги для мамы и есть лучший фактор сдерживания? – предположила Лейла.
– Может, – пожал Дилан плечами с видом, подразумевающим скорее обратное. – Только сейчас они, кажется, дуются в «очко».
– Это как понимать? – насторожилась Лейла. – Что за «очко»?
– Двадцать одно, – пояснил Дилан. – Игра, карточная. И сейчас они вроде как в казино. Всякий раз оказываются там, когда вылезают на прогулку. На прошлой неделе укатили в Лас-Вегас.
– Но мама не играет в карты, – удивилась Лейла.
Это был общеизвестный факт. Валетов мать всегда называла джокерами, а партии сливала даже с убойными картами на руках (обиднее всего, что это открывалось уже после игры).
– Тогда предположим, что она там безбожно продувает, – рассудил Дилан.
– Или что она все годы водила нас за нос.
– Очень уж афера длительная, сестренка. Вскрылось бы.
Спала Лейла в комнатке возле кухни, под лестницей. Когда-то здесь была комната Дилана. А теперь мама использовала ее для складирования ящиков диет-колы и для скарба, который у домохозяек принято прятать, чтобы дом выглядел прибранным. Но здесь по-прежнему стояла узкая кровать. Одеваясь на этом крохотном пятачке пространства, Лейла невольно вспоминала Золушку и Анну Франк