[77]. Хотя одна из них была сказочным персонажем, а вторую замучили нацисты.
Сидя утром на унитазе, Лейла поглядела себе между колен и испытала отрадное чувство, когда глаза ухватили на шестиугольной плитке пола трещину, напоминающую силуэт старухи, занятой разговором с бабочкой. Дилан на это однажды возразил: «Никакая там не старуха, и не с бабочкой. А рыба, разинувшая рот на кусок корма».
Однако отведя взгляд от треснутой плитки, Лейла обнаружила, что ванная чиста не настолько, как ей надлежит. Что странно. Всякую грязь, пыль, слизь, сор, сажу и пятна, посягнувшие на ее стены, Мариам Меджнун считала своими личными врагами. После продолжительного душа Лейла, одевшись, тихо постучала в дверь кабинета. Не дождавшись ответа, постучала настойчивей.
– Войдите, – послышался из-за двери голос отца.
Лейла считала, что приготовилась увидеть отца в качестве кардиологического больного. А оказалось, что нет. Когда она гостила дома год назад, он смотрелся просто мужчиной предпенсионного возраста – слегка ссутуленным, близоруко щурящимся на мелкий шрифт – но в такой поре можно пребывать еще лет двадцать.
А вот Сайрус Меджнун на больничной койке выглядел как у края обрыва. Эта сморщенная кожа, тени вокруг глаз. Потрясенность, видимо, отразилась на лице Лейлы: папа вначале страдальчески поморщился и лишь затем улыбнулся. Тем не менее улыбка была искренняя, а имя дочери он произнес голосом вполне крепким; пока она подбегала, отец быстрым движением поднял спинку кровати. Она обняла его так, как только можно обнять человека в полулежачем положении.
– Так ты застряла в Лондоне или Нью-Йорке? – поинтересовался он.
– В Нью-Йорке, – определилась с ответом Лейла. – Надо было еще отчитаться перед «Рукой помощи».
– Ах да, твой работодатель с нелепым названием. Ну что, они намерены решить те твои проблемы с твердолобыми бирманцами?
– Пока неясно.
– Ну и ладно. Зато я могу видеть тебя, а это уже доставляет мне радость.
Десять долгих секунд они молчали, пока Лейла из страха, что расплачется, первой не произнесла:
– А эта койка встроена сюда почти идеально.
– Да, действительно, – сказал отец, с кивком оглядывая тесноватое помещение, как будто б Лейла прилетела из Бирмы для того лишь, чтобы оценить, как размещена в кабинете больничная кровать. Протикало еще десять минут – или две недели, – пока отец наконец не произнес:
– Лейла. Я еще не сказал тебе: все, что я, по их словам, совершил… все эти обвинения… Я хочу, чтобы ты знала…
– Папа, я знаю, – перебила Лейла. – Знаю все, что произошло. И не только из-за того, что ты оказался в эпицентре, но и…
Она смолкла. Что «но»? Чего можно добиться рассказом отцу о «Дорогом дневнике»? Какая помощь в том, что ей известно, что все это подстава? И не со стороны математички, уволенной отцом два года назад за профнепригодность (подозрение, официально изложенное Диланом), а из-за кулис, откуда протянуты щупальца супермафии? И что все это происходит с ним из-за ее длинного носа и привычки выводить всех и вся на чистую воду? А известно ей это потому, что какая-то подпольная сеть антагонистов той мафии считай что похитила и перековала ее под себя?
– Пап, я это просто знаю. Так что не держи насчет этого ни капли сомнения.
– Ни капли, – шепотом повторил отец, и теперь уже он был близок к слезам, но в эту минуту в большое окно кабинета увидел, что домой прибыла его жена.
Мариам Меджнун вылезала сейчас из коричневого с искрой авто Пегги Пилкерсон (точнее, ее бывшего мужа Пита) – «Корвета» той еще поры, когда капоты у них отличались несуразной длиной и мощью. В окно через полоску сада донесся озорной смех матери, которому из фаллоидной машины приглушенно вторил гогот Пегги. Мариам захлопнула массивную дверцу, чуть не потеряв при этом равновесия, и по газону к дому двинулась нарочито твердой походкой, выдающей не вполне трезвое состояние.
Лишь когда мать из прихожей зацокала каблучками наверх, а «Корвет» Пегги зафырчал прочь, Лейла заметила, что ее взятая у «Дневника» двухдверка исчезла.
– Значит, ты уехала с впечатлением, что те люди из «Дневника» могут папу как бы вызволить? – допытывался Дилан.
Она бежала трусцой, а он рядом ехал на скейтборде. Это было ее второе утро после возвращения. Она планировала покрыть хотя бы восемь километров, но уже на четвертом в боках стало покалывать. Пришлось думать о сокращении маршрута: срезать, скажем, за бывшим фастфудом (там теперь располагался салон мобильников), а дальше вверх по Вэлли-драйв и оттуда назад к дому. К тому же так можно будет оторваться от Дилана, чьи точечные вопросы давали понять, что о целях и методах «Дневника» ей известно не так-то много.
– Да. Я поняла это так.
Разговаривать на бегу Лейла не привыкла, так что тему развивать не стала.
– Но с того парня из дурки ты не заполучила того, чего они от тебя хотели, так?
– Да. В смысле нет.
Дорога здесь шла слегка под уклон, и Дилан подтормаживал движениями опытного скейтбордиста, с изящной ленцой. Эти движения в скейтборде Лейле нравились, только скрежет колес был не вполне приятный.
– Я что хочу сказать, – говорил Дилан поверх шума, – поют и пляшут эти ребята вокруг тебя нехило. И границы-то для них нипочем, и влезть в программы им ничего не стоит, и отца спасти по силам. – Он заложил скейтбордом ленивый вираж. – Но они же, получается, и хакеры, и контрабандисты, и похитители людей. Да и давление на папу что-то не ослабевает. Ты говоришь, они тебя раскатывали по Дублину, вытворяли всякие там шпионские страсти, – еще один вираж, – но это же может быть просто игра напоказ. Ну балуются ребятки, играют в уличный протест. А тебе что с того, кроме этой вот никчемной «Нокии»?
Очередной свой вираж он закончил перед сестрой, которая сейчас, перешнуровывая кроссовки, передвинула на потном поясе трубку «Дневника», выпирающую идиотским выступом.
Последний раз «Нокия» у нее оживала разве что в Портленде – эсэмэской с указанием оставить Лео. После этого Лейла пробовала слать запросы Саре насчет апдэйтов, инструкций – голяк. На мелком дисплее одна и та же надпись: «Безопасный канал недоступен».
– Хотя такая классная подделка документов ставит их выше простых выпендрежников, – признал Дилан и сноровистым толчком двинул свой скрежетнувший скейтборд в пируэт с замедлением (вышло гладко, с небрежной ленцой, свойственной заправским скейтбордистам).
«А еще проверка зрения», – подумала Лейла, но вслух этого брату не сказала.
– Ты вон лучше под ноги смотри: слетишь еще, – указала она.
– Ерунда. Скейтборд – штука надежная. Вы в ваших общественных организациях все какие-то с прибабахом.
Пожалуй, настало время задать ему ключевой вопрос. А над ответом можно поразмыслить остаток пробежки.
– Слушай, Ди: ты ходил с Крамером и его криминалистом на экзаменовку папиного компьютера?
Крамер был одним из адвокатов отца – по словам Дилана, вовлеченным в дело наиболее плотно.
– А как же. Ездили на Лонг-Бич, в зашифрованную подземную контору типа бункера. Одно название чего стоит: «Региональное межведомственное управление технических служб». Ребята там, блин, от себя так тащатся – все через губу, со всевластным видом. Мы, мол, РМУТээС, зовите нас именно так. Я думал, наш эксперт сейчас компьютер развинтит и все изучит – хрен-то. Его к нему даже не подпустили: ни к самому компу, ни к жесткому диску. Доступ ему дали, по их словам, к зеркальному образу жесткого диска. Не, ты прикидываешь? Это у нас-то, с хваленой американской демократией. Государство все равно что заявляет обвиняемому: «Нет, наши конкретные против тебя улики тебе видеть нельзя; давай-ка мы лучше нарисуем тебе их картинку».
– Фигня какая-то.
– Да, так вот все нынче обстоит. И вот мы там сидели, как дебилы, и глядели на всю ту поганую порнуху, которая якобы «зеркальным образом» была срисована с папиного жесткого диска.
– Прямо-таки поганую?
– А тебе прямо-таки хочется знать до тонкостей?
Лейла кивнула.
Дилан пожал плечами:
– Я видал и похуже. В основном картинки, статические. Ничего такого, связанного с насилием. Но девчонки были конкретные девчонки. В смысле, совсем уж молодые. – Дилан потупил взгляд. – А потом пошли все те презентации в «Пауэр-пойнте». Гнусное такое порно – без тех, кстати, несовершеннолетних, о которых весь сыр-бор, но головы к ним были прилеплены как раз тех школьных учениц. Вообще гнусь полная, особенно потому, что головы те размером не совпадали.
– То есть учениц из той школы? – на выдохе спросила Лейла.
– Да. В том-то вся и хрень, Лейла. И если у них получится показать это присяжным… А ведь им ничего не стоит насобирать таких, которые одним лишь глазом глянут на отца и признают в нем директора, который вырезал и вклеивал лица их дочек в порно-коллажи.
Блин. И крыть-то нечем.
– Я вас умоляю: да ведь они под видом того «зеркального образа» могли что угодно подсунуть. Разве нет?
– Согласен с тобой. Но прочти наш любимый Закон о патриотизме.
Говорил я тебе: надо было за Нейдера[78] голосовать.
– Все равно бы не прошел. Только б голоса отнял.
– Да бог с ним. Короче, всю эту хрень с зеркальным образом мы должны принимать как данность, поскольку все метаданные по «веселым картинкам» согласуются с тем, что было скачано на тот компьютер, а также с интернет-провайдером и с датами от полутора лет до месяца назад. Ты знаешь, что такое метаданные?
– Ну да. Временные метки и прочее.
– Правильно. А потом есть еще официально заверенный протокол системы обеспечения сохранности – папка бумаг с документами и отпечатками пальцев, где говорится, что, мол, «мы, технические работники, осуществляем ответственное хранение таких-то и таких-то данных, перенесенных из средней школы номер такой-то к нам в РМУТС. Дата, подпись