– Давай-ка выйдем на минутку в гостиную, – вместо ответа сказала она.
Через распашные невысокие створки они прошли в гостиную, где за деревянным столом сидели Лейла, Марк, Трип и еще один гость, представившийся Романом Шэйдсом (Лейла сказала, что знакома с ним по Дублину). Было понятно, что Марк здесь в одиночку, а те втроем против него.
– Да поймите же вы, – внушал Марк, – помочь я вам помогу. Но с этой вашей чудаковатой проверкой связываться не желаю.
– Роман, – с ходу вклинилась женщина. – Я-то считала, нам здесь предстоит только одна проверка?
– Верно, – повернулся к ней Роман Шэйдс.
– Что верно? Как быть с этим парнем? – Констанция секунду помолчала. – Ведь я думала, он наш. А затем пригляделась и вижу, что вроде как нет. Настоящее его имя, по-моему, Лео Крэйн.
Лео это бесцеремонное выяснение его личности, стоящей здесь же, показалось несколько невежливым.
– Монтес, – резко, прямиком обратилась Констанция к Лейле, – ты ручаешься за обоих этих ребят?
– Я ручаюсь за Лео. А он ручается за Марка.
– Я вот тоже насчет него раздумывал, – сказал Трип. – По манифесту отбора он значился как «типичный», но по пути сюда вроде как перековался. Возможно, Портленд его поменял.
Тут к Лео обратился Роман:
– Ты не дневниковец?
– А что определяет, он я или нет? – спросил Лео.
– Видимо, проверка зрения, – с сарказмом сказал Марк. В своих разбухших погибших башмаках он смотрелся поверженным мушкетером.
– Нет, так не пойдет: посторонние в доме, – вмешалась Констанция, обращаясь исключительно к своему бойфренду и Роману Шэйдсу. – Надо их обоих протестировать.
В руке она по-прежнему держала нож; в воздухе попахивало опасностью.
– Да пожалуйста, проверяйте, – бодро сказал Лео, усаживаясь за стол. – Я уж столько тестов проходил, что вошел во вкус. Валяйте.
Констанция водрузила на стол видавший виды компьютер, что-то там понабирала, понастраивала и поставила перед Лео. На экране был массив из каких-то цифр и символов, нечто среднее между арабскими письменами и масонской тайнописью.
– Погоди. Пока не смотри, – строго сказала Констанция.
Да бог ты мой. Какое, однако, спокойствие. Все это ощущение необычности – как летним вечером в детстве, когда они с сестрами на еще теплом плитняке у бассейна играли в настольные игры. Лейла сидела рядом. Лео тайком на нее посмотрел. Она ему улыбчиво кивнула. Наверное, вот почему ему так спокойно. Он тоже ей улыбнулся.
– Так. Всё, теперь смотри, – сказала Констанция.
Лео посмотрел. В глазах слегка плыло, примерно как когда смотришь на двухслойную стереооткрытку.
– А читать-то как?
– Как хочешь. Просто вбирай в себя.
– Да уж вобрал. Это, что ли, и есть фишка?
– Вопросы задавать нельзя, – осекла Констанция.
– Ты даже не должен этого хотеть, – добавил Роман.
Чего накинулись-то. Лео поглядел на Лейлу. Она ему снова кивнула.
– Ты смотришь или нет? – резко спросила Констанция.
– Ну да. Уже и посмотрел.
– Почему тогда нет номера?
– А я здесь при чем? – хмыкнул Лео.
– Можешь по-другому? Угол смени, что ли.
Лео вгляделся снова, на этот раз пытливей, и тут различил за экраном еще один – другой набор символов, или тот же, но в другом порядке. В мозг, свиваясь и разветвляясь, хлынул поток взаимосвязей – как дыра правды, только на этот раз берущая начало где-то внутри. Он слегка качнулся вперед. Что это, припадок? Тогда почему нет неприятных ощущений? По всем отзывам припадки ассоциируются с чем-то негативным. При этом ощущалось залипание времени, памятное по лихорадочным ночным ужасам, когда он в детстве валялся с высокой температурой. Ребенком Лео был болезненным, школу пропускал порой неделями; неделями, когда в большущем таунхаусе были только он и мама. Она размешивала пузырьки в имбирном ситро, клала прохладную ладонь на его пылающий лоб, и вместе они смотрели телевикторины. Не так уж плохо. Только вот ночами, с температурой под сорок, слух у него обострялся настолько, что становилось слышно, как своим темным знанием вибрируют шкафы. Что-то подобное ощущалось и при проверке зрения, только знание вливалось хорошими новостями, во всяком случае не устрашающими. От столешницы ощутимо веяло добротной столешностью. Свет и чудесность вливались в окна. Лица на телах пестрели цветовыми пятнами – светозарные, открытые.
– Лео?
Он поплыл на голос и вынырнул на поверхность.
– И во-от ты-ы сноо-ва… здесь! – гикнул через стол Марк.
Лео рассмеялся этой школярской шутке.
– Здесь я, здесь. – Он в самом деле возвратился. – Вот это реально пинок бодрости! – констатировал он.
Хотя теперь ощущалось, что в том бодряке было что-то и от удара басами по печени, или сдувающего с ног порыва ветра, или спуска на велике с горного склона. Что-то шалое, от чего перехватывает дыхание.
– Тебе нравится твой номер? – спросила Лейла.
– Мне да.
Это был телефонный номер дома на Риверсайд-драйв. Огнем особняк выжгло изнутри. Впоследствии внутри все отстроили, фасад отделали материалами подешевле. В доме, где вырос Лео, теперь располагался кождиспансер, а в двух верхних этажах какая-то эзотерическая церковь. Лео в тех стенах ни разу не был.
– А почему у него цифр всего семь? – спросила Лейла у Романа.
– Видимо, у него ввод с восемью нулями, – не сразу ответил тот. – Налицо и тридцать пятое число Фибоначчи.
– И число Маркова, – заметил Трип. – Такой индекс я вижу впервые. Море белого пространства.
– Наверное, Лео очень… гибкая личность, – произнесла Констанция.
«Да, я такой», – подумал Лео.
«Лео, язви тебя», – желчно думал Марк. Вот тебе и друг. Так вот взять, сесть и пройти эту их проверку. Он что, не слышал их слова о том, что после этого возврата нет? Глаза-то одни, их беречь надо. Хотя надо признать, что и он, Марк, не ахти какой страж собственного храма. Лео, не исключено, для девахи старается. Он этим и в колледже занимался – западал с излишним пылом. Девочки под своими общажными дверями находили дешевенькие подарки, цветки-стишки. Так, видно, до сих пор и не усвоил, что избранницы тоже должны проявлять взаимность. Ну уж теперь-то, когда Лео прошел проверку зрения, та дама-экстремистка возьмет его в оборот по полной. Обстоятельство тревожное.
– Теперь ты, Деверо, – потребовала Констанция, со значением отодвигая ерзнувший стул.
Марк остался сидеть и даже, наоборот, откинулся на спинку.
– А что, если я этого не сделаю? – нагловато спросил он. – Вот именно теперь, когда я здесь, в этом вашем высокогорном кратерном домике, видимом только со спутника. Как вы, интересно, устраните эту… э-э… помеху, которую я собой являю?
«Шаг Восьмой: заставь их высказать то, что у них на уме».
После общей паузы Трип, похоже, счел, что ответить на этот вопрос надлежит ему.
– Если бы это произошло – то есть если б ты пригрозил нас выдать или у нас не было уверенности, что ты этого не сделаешь, – мы бы обеспечили тебе недостоверность.
– То есть как это, обеспечили недостоверность? – не понял Марк.
– Тебе были бы введены определенные компоненты, такие, что никто б не поверил ни единому твоему слову, – сказал Трип. – Растительного происхождения. Вполне себе безобидные. С целью самоограничения.
Марк прикидывал. То, как Трип вдумчиво на него смотрел, как употреблял безличные глаголы («тебе были бы введены»), заставляло задуматься: как реагировать на слова этого человека с его растительными компонентами? Приемов противодействия всего два: удар головой и бегство. И куда же бежать – в чащу тех чудо-растений? Так ведь скоро ночь на дворе. Представь себе: крутой склон, за которым поросшие сосняком горы. Вывихнутая лодыжка, вой волчьих стай.
– Просто скажите, чего вы от меня хотите; каких действий. Проверка мне не нужна.
– Ишь ты какой, – беспощадно сказала Констанция. В такт ей качнул головой и Роман.
– Да почему, Марк? – беспомощно спросил Лео. – Пройди, да и дело с концом.
– Потому что я не хочу быть вами, – теряя самообладание, повысил голос Марк. Он имел в виду не только Лео. Он подразумевал их всех и использовал руки, чтобы охватить весь стол. – Не в обиду будь сказано. Пожалуйста, живите своим миром, нет вопросов. А я хочу быть собой. Просто собой.
– Какое же ты дерьмо, – стегнула голосом Констанция. – Думаешь только о своих деньгах, своем комфорте, привилегиях.
– Те деньги я зарабатывал трудом, – заметил Марк.
– Ой-й, умоляю. Зарабатывал он. Не работа это, а профанация. Ты хоть когда-нибудь по-настоящему трудился?
Ничего себе. А гриль-бар? Или Гарвард, где он ежедневно сталкивался с гнусным фактом, что у него никогда не будет и половины тех денег, предвкушением которых жило и щеголяло большинство его сокурсников. Вкалывал он как бобик и на стройплощадке, по́том своим доказывая, что деньги на учебу в колледже можно заработать без спонсорства зажиточных родителей. А однажды, когда финансовый ручеек иссяк, он и вовсе был вынужден взять академ и устроиться на полную ставку. Ведь было же? Пока его дружки на каникулах кутили по Европам, он пресмыкался администратором в конторе хиропрактика. Кто бывал вынужден по выходным, по первому звонку, открывать офис и проверять, чтобы медные висюльки на входе звенели исправно, а запас байхового чая с карамельками не иссякал? Понятное дело, он, Марк.
Хотя, возможно, и без должного усердия. Иначе как объяснить пятнадцать лет трудов во имя мечты, с сознанием того, что где-то там, в своей глубине, ты сообразительней большинства этих умников, и настанет день и шанс, когда этот факт ты сможешь использовать с выгодой для себя? Как насчет работы, направленной на само то, чтобы удержать все это вместе? На то, чтобы маме от этого жилось по возможности лучше? На то, чтобы гнуть свою линию? Кроме того, никто не отменял и солнечного зайчика удачи, который промелькивает во всем – в пропущенном автобусе, заблудшем сперматозоиде, просвистевшем рядом метеорите.