— Как здесь все странно кончается, — заметил своему другу Оливье, радуясь счастливому исходу осады. — Я был положительно уверен, что пришел наш последний час.
— А я напротив! — возразил канадец.
— Что же, вы надеялись на благополучный исход?
— Да, было какое-то предчувствие, что и на этот раз мы благополучно выпутаемся из беды!..
В это самое время Виллиго возвратился из лагеря лесовиков. Он не верил ни ушам, ни глазам своим. Он рассчитывал пройти на ферму по трупам нирбоасов, среди потоков крови, а между тем нирбоасы плясали и пели песни, попивая крепкий ром.
Несколько минут спустя канадец и друзья его увидели свою фуру, покинутую накануне Черным Орлом. Фуру конвоировало человек двадцать нготаков, которые, въехав на двор фермы, торжественнейшим образом заявили, что у них и в мыслях не было грабить своих «белых дедов». При этом они вручили Дику сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было что-то написано.
Канадец, очень смутно помнивший грамоту, которой он когда-то обучался в народной школе в Квебеке, передал письмо Оливье, который прочел вслух следующее:
«Поселение нготаков, 25 июня 18…
Gentlemen and friends, Messieurs et amis, Милостивые государи и друзья!
Почтенные австралийские джентльмены, которые вручат вам это рекомендательное письмо, мною им выданное, были так добры, что взяли на себя труд доставить к вам от меня фургон с военными и съестными припасами, включая ящик с оружием, найденный в одной роще, но выключая вещи, принадлежащие лично мне. Это та самая фура, которую благородный Виллиго потерял вместе с упряжью на большой дороге во время своего слишком поспешного бегства.
Достопочтенные австралийские джентльмены пригласили меня провести у них в деревне несколько дней. Я принял их любезное предложение, рассчитывая отыскать у них в стране знаменитую ящерицу с хоботом, которой до сих пор еще нет в моей коллекции. Не беспокойтесь обо мне; я в скором времени увижусь с вами в стране нагарнуков, куда мои новые друзья обещали меня проводить».
Это тяжеловесное послание было подписано: «Джон Джильпинг, эсквайр, будущий лорд Воанго из Воанго-Голля».
Чтецом овладел неудержимый хохот, который быстро сообщился его друзьям, потом Кэрби, потом нирбоасам, которые захохотали из учтивости, сами не зная чему; чудовищный смех, точно буря, потрясал окрестности в течение по крайней мере пяти минут.
— Не переводите письма Черному Орлу со всеми подробностями, — сказал канадец графу, когда смех несколько утих. — Он никогда не простит его Джильпингу.
— Почему же?
— А потому, что Джильпинг позволил себе выразиться непочтительно о великом вожде.
— Ну?
— Поверьте мне: у Черного Орла щекотливое самолюбие.
— Хорошо, будь по-вашему!
Возвращение фуры и весточка от почтенного Воанго донельзя упрощали вопрос об отъезде. Времени и так было потрачено много, нужно было спешить поскорее на Лебяжий прииск, чтобы прибыть туда по крайней мере в одно время с Коллинзом и его отрядом, которые теперь наверное успели далеко уйти вперед.
К счастью, мустанги, быстроте которых обязано было своим спасением семейство Кэрби, отдохнули в конюшнях фермы и снова были годны к службе. Однако, чтобы дать благородным животным время хорошенько оправиться после бешеной скачки, друзья решили в первый день не садиться на них, а вести их за собой в поводу.
После трогательного прощания с Кэрби и его домашними канадец, Оливье и Дик поместились в фуре, чтобы отдохнуть немного после ночных треволнений. Что касается Виллиго, то его железное тело не нуждалось в отдыхе. Он встал во главе каравана, который под его предводительством снова двинулся в путь.
Мог ли спать Виллиго, когда для него наконец настал желанный, великий, давно им ожидавшийся день? Пятнадцать лет ждал он его с тех пор, как, возвратившись с охоты, нашел у себя дома мертвую молодую жену и сожженную хижину. Мог ли он спать, когда он готов был плясать, петь, выделывать всевозможные дурачества, когда ему казалось, будто вся природа сочувствует его торжеству? Нет, это для него было совершенно невозможно.
Пятнадцать лет кряду он то надеялся, то впадал в отчаяние, то снова надеялся и опять отчаивался. Он дал себе страшную клятву остаться без погребения, остаться блуждающим каракулом до тех пор, покуда смерть его жены не будет кроваво отмщена.
И теперь, когда наконец наступил этот великий день, неужели Виллиго был бы способен хотя на миг забыться сном, хотя на миг отрешиться от радости, охватившей все его существо?.. Нет, это было немыслимо. Сердце его билось от восторга, голова трещала от дум, в ушах раздавался милый голос его покойной жены.
Образы прошлого, образы быстро промелькнувшего недолгого счастья вновь восстали в душе дикаря, и он мыслями и чувствами вступил в беседу с мертвой подругой. Долго беседовал он с нею среди степного безмолвия, и под конец ему стало казаться, что солнце слишком медленно двигается по синему своду.
Сделали привал для завтрака. Но Черный Орел не ел. Радость сама по себе питает, а мщение может насытиться только мщением.
— Да что это сегодня с Черным Орлом? — спросил Оливье у канадца. — Не находите ли вы его каким-то странным и таинственным? Он все бормочет… точно говорит с каким-то невидимым лицом. Посмотрите, как он бьет себя в грудь и обращается к солнцу с какими-то заклинаниями. Он положительно в экстазе.
— Сидя нынче ночью на веранде Кэрби, я припомнил многое из прошлых лет. Сегодня для Виллиго очень грустный день… Бедняга, мне жалко его!
— Что же это такое?
— Тяжело рассказывать, дорогой Оливье!
— Все-таки расскажите!
— Трудно! Легко ли изложить в нескольких словах драму, тяжелую, кровавую драму, воспоминание о которой и до сих пор волнует кровь моего названого брата?!
— Дорогой Дик, вы начинаете говорить загадками!
— Вовсе нет!
— Но я ничего не понимаю!..
— Поймете, когда я скажу вам, что пятнадцать лет тому назад Виллиго потерял свою молодую жену, павшую жертвой мести лесовиков.
— Ах, что вы говорите!.. Как же это произошло?..
Но канадец не мог продолжать. Черный Орел остановил фуру под тенью фиговой рощи и подошел к беседующим.
В эту минуту солнце готовилось зайти за Красные горы, голые склоны которых, изборожденные потоками лавы, возвышались в полумиле от наших путников. Уже стали заметны красноватые пары Чертова пика, бороздившие огненными чертами темнеющий горизонт. Гора погружалась в постоянно сгущавшийся мрак, понемногу окутывавший и лес, и долины.
— Взгляните! — сказал вдруг Виллиго в каком-то самозабвении. — Взгляните туда, на подножие Большого пика. Вы увидите мщение чернокожего человека.
— Что такое? — в один голос обратились к нему наши друзья.
— О, чернокожий никогда не забывает оказанного ему добра, но твердо помнит и нанесенное ему зло! — продолжал туземец в диком исступлении.
— Успокойся, брат мой! — ласково обратился к нему Дик, кладя свою руку на его плечо.
— Тидана скоро увидит своего брата спокойным, но прежде тот утолит свою жажду мести! — И глаза Виллиго вспыхнули мрачным огнем.
«Что же это будет такое?» — невольно подумал граф, вслушиваясь в зловещий тон Черного Орла, и хотел обратиться к нему за разъяснением, но Дик остановил его.
— Молчите, граф!.. Не надо тревожить старые раны!..
Оливье невольно согласился.
— Но скажите же хотя бы, Дик, на что рассчитывает Черный Орел!..
— Увидите сами!..
— Это будет что-нибудь ужасное?
— Я сам еще не знаю.
Друзья смолкли.
Ночь наступила.
Вдруг в том направлении, куда указывал Виллиго, мелькнул белый свет. Вслед за тем прогремел ужаснейший взрыв, от которого задрожала земля под ногами у путников. Огромный огненный сноп поднялся над горизонтом и сейчас же потух, как зарница.
Газы, скопившиеся в пещере Чертова пика, воспламенились от соприкосновения с порохом, который мистер Боб зажег, по коварному совету Виллиго, и часть горы, приподнятая взрывом, обрушилась на лесовиков.
— Что это? — вскричал Дик дрожащим от волнения голосом. — Что это значит?
— Это тризна по жене Виллиго, — отвечал Черный Орел в диком исступлении. — Триста лесовиков спят теперь вечным сном под обрушившейся горой.
— Да, вот она, месть дикаря! — прошептал канадец, печально потупив голову.
Часть третья. КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК
I
Часы на высокой башне судебной палаты в Сан-Франциско били полдень. Это были замечательные часы: они не только отбивали каждый час, как всякие другие башенные часы, но и еще каждые четверть часа играли прелестные вальсы и польки, увеселяя прохожих обоего пола и всех жителей Калифорнии, так что «Восточная компания» еженедельно по воскресеньям устраивала специальные поезда, для того чтобы окрестные фермеры и их семейства могли приехать полюбоваться этим чудом искусства.
Так как творец этого диковинного механизма был большой патриот, то эти национальные часы каждый час исполняли еще один из национальных гимнов различных штатов американской федерации; в то же время изображение одного из президентов, стоявших во главе республики, появлялось в маленькой будочке над часами и торжественно раскланивалось с публикой все время, пока продолжался гимн. А в полдень каждый раз появлялся сам великий Вашингтон на своем боевом коне, с мечом в одной руке и конституционной хартией в другой, и трижды провозглашал «ура», на что в первое время толпа отвечала бешено восторженными криками. Но мало-помалу энтузиазм толпы остыл, и тогда муниципалитет города стал нанимать пять-шесть пропойц, которые ежедневно, ровно к полудню, являлись сюда за вознаграждение в один шиллинг и отзывались на автоматическое «ура» великого Вашингтона патриотическими криками.
В тот день, о котором теперь идет речь, муниципальным наемникам не пришлось, однако, исполнять своего обязательства, потому что едва только великий герой независимости появился на башне, как крики «vivat», издаваемые 20000 голосов с неподдельным энтузиазмом, огласили воздух и, подобно урагану, пронеслись над площадью.