А фантомы все читают, страницу за страницей, листая дальше, дальше, до самых костей. Лучше оставить их в покое. Пусть читают спокойно.
А мне нужно зайти в последнюю комнату.
Урожай
Воздух внизу прохладный и затхлый. Землистый запах становится только сильнее, пока я спускаюсь по ступенькам подвала – органическая вонь разложения все сгущается, похожая на прогорклый сыр. Каждый вдох застревает в моих легких.
«На твоем месте я бы туда не спускался», – практически слышу я шепот Сайласа.
Любой дом начинается с могилы. Роется яма в земле. Затем формируются и заливаются основания. Ставится бетонный фундамент. Но это остается могилой, хоть с телом, хоть без, пустой и ждущей, пока ее заполнят. Чего я ожидаю найти там, внизу? Не знаю. Зато точно знаю, что должна туда пойти. Что-то тянет меня вниз.
Я осматриваю пространство – бетонные стены, холодный бетонный пол. Единственный источник света поступает из окна на уровне земли, закрепленного на петлях внизу и открытого сверху для вентиляции. Солнце отбрасывает узкий прямоугольный луч на пол, заполненный кружащимися пылинками. Не пыль – что-то более густое, зернистое. Вдыхая, я ощущаю вкус корицы. Споры. Воздух насыщен ими. Глаза привыкают к темноте, и я вижу дрейфующие скопления, образующие созвездия.
Оголенная электрическая проводка тянется от стен скрученными букетами. Туда могла бы поместиться стиральная машина с сушилкой. Я замечаю несколько пустых пакетов из-под верхнего слоя почвы, а еще ржавую банку с растворителем для краски. Пустые банки из-под аэрозольной краски, флуоресцентно-розовой и черной. Еще стоит ящик из-под молока, забитый телефонами. Я подумываю поискать среди них свой, чтобы позвонить домой и сказать маме, что я жива, со мной все нормально, но моя семья теперь не хочет меня знать.
И потом… меня слишком заворожили клумбы.
В центре подвала находятся три отдельные приподнятые садовые клумбы. Деревянные рамы шесть футов в длину и около фута в высоту. Они до краев заполнены землей, богатой торфяным мхом и всеми видами питательных веществ, необходимых для роста нового сада.
В ближайшей клумбе лежит тело охранника.
Я не могу поверить, не могу осознать то, что вижу. Невозможно… просто невозможно.
Но это так. Охранник лежит в свежей клумбе, без униформы, почва покрывает поверхность его посиневшей кожи. Брюшко поднимается из земли, как волосатый пузырь, который вот-вот лопнет. Голова погружена в почву, глаза засыпаны. Земля заполняет его опустошенный рот. Он увяз в верхнем слое.
По его животу расползлись крошечные опухоли, готовые лопнуть в любой момент. Если я просто представлю, что он плывет по пруду – теплому, даже успокаивающему, – то как-то смогу сориентироваться в абсолютном безумии этой картины. Я не хочу верить, что это, все это, возможно. Но так и есть. Сайлас – вместе с Тобиасом – посадили тело этого человека в подвале.
А как еще им увеличивать свои запасы?
Сайлас сказал, что хочет подарить мне дом. Мое тело должны были перевезти куда-то по соседству. Как скоро мой призрак посадили бы в тот подвал?
Тело Амары покоится на второй клумбе. Нет. Пожалуйста, только не Амара. Ее челюсть сомкнулась, позволяя волокнистому стеблю, который когда-то был ее языком, разветвиться и расцвести. Пышная вуаль приподнимается на несколько дюймов над ее носом, шляпка напоминает краснеющий зонтик. Из левой ноздри выглядывает пуговица. Вот-вот прорастут новые сморчки. Совсем скоро ее лицо пропадет вовсе, его заменят новые грибы.
– Амара…
«Это ты виновата, – говорю я себе. – Только ты».
– Мне так жаль…
Амара моргает. Ее взгляд осознанный, хотя все тело почти поломано. Не знаю, как она слышит меня, ведь ушные каналы забиты почвой, и все же она слышит. Обе мочки похожи на пчелиные соты, губчатые и желтые. Они тянутся ко мне.
Я кричу, когда падаю на пол. Отползаю назад, не в силах отвести взгляд от клумбы Амары, пока не натыкаюсь на ту, что стоит за мной.
«Она жива, – думаю я. – Амара все еще жива!» Она приехала сюда, чтобы вызволить меня из этого дома, и вот что с ней случилось. Это моя вина. Все я виновата. Если бы я только взяла ее за руку…
Что-то шевелится у меня за плечом.
Я поворачиваюсь лицом к краю третьей клумбы. Она была спрятана в дальнем углу подвала, прижатая к стене, где меньше света.
Аромат плесени и застарелого пота ударяет в нос. Здесь сильнее всего пахнет кефиром. Сама почва, судя по тому, что я вижу в темноте, превратилась во взрыв мицелия. Передо мной раскинулась целая колония грибов. И она движется.
Сайлас.
Вся его плоть покрыта грибными шляпки. Кожа рябит от маленьких головок. Белые пуговицы отходят от кончиков пальцев. Из трещин на теле, вокруг подмышек и паха, вылезают комочки пены. Желеобразные уши расходятся веером от его висков.
Это не он. Его даже нельзя узнать… И все же он. Конечно же он. Эта масса ветвящихся гиф когда-то была телом Сайласа. Он был здесь все это время. Я должна была посадить здесь его призрак, но Тобиас посадил его тело. «Совсем как семя, – говорил он нам. – Можно посадить призрака в любой пустой сосуд, позволив призраку расти».
Сайлас нашел гриб. Sarcophyllum, как назвал его Тобиас. Прямо как sarcophilous. Любящий плоть. Сайлас выполнил свой ритуал и запустил эту сверхъестественную последовательность действий, будто все это – какое-то психоделическое самоисполняющееся пророчество. Теперь я понимаю. Единственный способ вырастить еще больше Призраков – выращивать их из трупов наркоманов. Ему нужна плоть. Это жизненный цикл гриба, который питается своими потребителями: вы умираете, чтобы он жил. Как только мы начали принимать Призрака – я принимала наркотик или наркотик – меня? – он изменил нас. Мы все стали плодоносящими телами для грибов. Сосуды – вот, чем мы являемся. Сосудами. Ему нужна наша плоть, чтобы процветать. Чтобы размножаться.
Вот так разлетается наша история с привидениями. Вот насколько губителен этот наркотик. Гриб съедает нас изнутри, наши тела становятся питательной средой для следующей порции, а нам и все равно.
В подвале слышится тихий, скребущий звук чего-то мягкого, мясистого.
Тело Сайласа медленно поднимается из своей клумбы. Верхний слой почвы осыпается с его разорванного тела, когда он садится прямо. «Это галлюцинация, – думаю я. – Все это нереально, этого не может быть…»
Сайлас мертв. Это не он. Не Сайлас. Больше нет.
Сайлас издает звук. Он хочет что-то сказать, но это уже не его голос. Не его рот. Его губы превратились в пластинки гриба. Щеки стали желтыми. Кончик носа превратился в цветную капусту, кожа будто кипит. Нити плоти поднимаются в воздух, грибковая колония поганок с коричневыми шляпками поднимается из его обнаженной грудной клетки. Стебли вдоль горла колеблются с каждым выдохом, изгибаясь вместе с тем, что похоже на вдох.
Он хочет лишь цвести. Пустить корни.
– Сайлас?
Грибы вдоль тела откликаются на звук его имени. Поганки находят меня первыми, поворачиваясь ко мне, как будто живут автономной жизнью, независимой от хозяина. Колпачки открываются и закрываются, несколько десятков зонтиков колеблются – их цвета пульсируют в головокружительном, почти гипнотизирующем ритме. Я не хочу смотреть, но не могу отвернуться, привлеченная цветами, этими потрясающими, переливающимися цветами. Его неуклюжее тело поднимается из клумбы на ноги, растягивая покрытые плесенью мышцы. Земля каскадами падает с его плеч, рассыпаясь по сторонам.
– Сайлас, – повторяю я, и на этот раз голос звучит тверже. – Ты меня слышишь?
Я отползаю от клумбы, когда Сайлас ставит одну ногу на пол, затем другую. Я знаю, что это не он. Больше нет. Просто мякоть гриба. Плесень. И все же… может, он все еще где-то там.
Он во мне. Это меня он преследует.
Его тело делает еще один неловкий шаг вперед. Я перестаю ползти назад, чтобы Сайлас мог до меня дойти. Он придвигается ближе, пока цветущее тело не нависает надо мной. Я слышу, как натягивается его кожа, когда он наклоняется вперед, приближаясь, распространяя зловонный запах плесени.
– Я отпускаю тебя, – говорю я.
Сайлас опускает руку к моему лицу и обхватывает мой подбородок. Шляпки грибов на его ладонях касаются моего лица, и я чувствую, как они сгибаются, прижимаясь ко мне.
– Малышка Деб…
Сайлас целует меня. Я чувствую, как пластинки колышутся у моих губ. Он прижимается сильнее. Его лицо слишком мягкое, а череп под ним губчатый, не похожий на кость. Когда он отстраняется, я вижу место, где мои губы оставили вмятину, его череп замирает на несколько секунд, а потом снова набухает.
Банка с растворителем для краски тяжелее, чем я думала. Я почти роняю ее. С трудом пытаюсь унять дрожь в запястьях, когда отвинчиваю ржавую крышку, выпуская в подвал сильный химический запах, перебивающий вонь плесени. К тому времени, как я снова поворачиваюсь лицом к Сайласу…
Он баюкает нашего ребенка на сгибе своей руки.
Лонни уютно прижимается к груди Сайласа. Он так идеально туда вписывается. Я понимаю, что Лонни – часть его, этого нового тела. Лонни вырос из него, пустил корни в его кожу, и отец выпустил его на свободу, когда малыш созрел и мог свободно бегать по дому. Чтобы присматривать за мной.
Сайлас протягивает мне руку, чтобы я взяла ее. Как и Лонни думает. Они предлагают мне выбор.
Мы все еще можем быть семьей.
Это мой шанс – еще не слишком поздно. Дом, семья. Наша семья. Даже сейчас рот Лонни открывается и сжимается, будто он изголодался по моей груди. Я нужна ему. Я чувствую слабую боль в сердце, словно мое тело жаждет накормить это существо.
А потом я вижу других.
Их алые губы мерцают в тени, поблескивая. Один малыш наклоняется вперед, выступая из темноты, его лицо почти идентично лицу грибного собрата. Или сестры. Кто их разберет. Они полностью идентичны – и в этот момент до меня наконец доходит: