[16], и он стал самым постоянным из всех постоянных клиентов Люси, ее спасителем в служебных затруднениях, но и эмоциональным бременем.
За сорок, не женатый, в крупных очках в металлической оправе, с выразительными скулами и волнистой челкой, Кен, возможно (а возможно, и нет), был выходцем из старинного рода давно исчезнувших японских аристократов-феодалов, но он, без сомнений, владел изрядным состоянием. На пару со своим пожилым отцом он руководил компанией, занимающейся электроникой, однако к 2000 году у семейного бизнеса начались проблемы. В многочисленных письмах Кена к Люси сквозь показное оживление и веселье проскакивали тревога и одиночество. Он рассказывал о напряженных переговорах с клиентами, об изнурительных командировках в Осаку. Иногда Сузуки оставался в офисе до одиннадцати вечера, а в шесть утра снова возвращался туда на сверхскоростном экспрессе. Выпивка и Люси служили ему моральной поддержкой. «Я не объяснять для тебя трудности и обстановку на работе, – писал он девушке на своем бойком, но не всегда правильном английском. – Представь, это ерунда. Я пил сутки напролет, но я никогда не стал улыбаться, пока не встретил тебя! Ох, вот я бедолага, охохо».
Он познакомился с Люси, когда та работала в «Касабланке» вторую неделю. За исключением дней командировок Кендзи почти каждый день писал ей письма и приходил в клуб. Он увлекся Люси даже не как мужчина, а как ребенок, и его инфантильная жалкая страсть находила отражение в частых визитах. В электронных письмах она раскрывалась в избыточных подробностях.
«Спасибо тебе за терпение прошлой ночью, – писал Кен в первом послании. – Сейчас я могу только сказать, что уверенно буду завидовать твоему будущему бой-френду в безумном Токио».
Назавтра Сузуки извинялся: «Я был слишком пьян вчера и всегда, а я хочу говорить с тобой, когда я трезвый и нормальный. Тебе может стать очень скучно, ха-ха-ха-ха-ха».
Еще через три дня: «Ты мне нравишься, потому что ты настоящая. Я знаю, ты самая ПРРРРРРРРЕЛЕСТНАЯ девушка на свете сейчас… Скоро увидимся! Кеннннниииииииииииииии».
Люси как-то призналась, что скучает в Японии по черным оливкам. На первый дохан Сузуки повел ее в ресторан, где на столике по его просьбе их уже ждала целая чаша черных оливок. Затем Кен заметил, что на часах Люси треснуло стекло; он отремонтировал их, а вдобавок подарил новые часы с песиком Снуппи. «Кении такой милый, – писала Люси Сэм. – На прошлой неделе в пятницу вечером он снова пригласил меня на ужин, заехал за мной на своей маленькой спортивной „альфа-ромео“ черного цвета и повез в красивый ресторан в отеле на двенадцатом этаже с видом на Токио. Там шикарно. А потом он пошел со мной в клуб, и я получила бонус – 4000 иен».
«Завтра мне надо встать очень рано утром для важной встречи, – писал Кен объекту своей страсти 24 мая. – Но я забегу сегодня вечером в „КБ“, чтобы глянуть на твое лицо, хоть и не смогу поболтать».
А меньше чем через два часа: «Полагаю, для тебя еще рано говорить, что ты обещаешь поужинать со мной не только завтра вечером. Возможно, ужин со мной очень скучно и неприятно выдержать. Просто предупреждаю. Ха-ха-ха-ха-ха».
Через неделю: «По правде говоря, ты не оставляешь мои мысли ни на секунду… Конечно, я очень интересуюсь узнать тебя получше. Хотя я чувствую, что очень хорошо тебя знаю. Возможно, ты хочешь узнать меня много-много-много. Как тебе кажется? Как тебе? Верно? Я сильно рекомендую, чтобы ты делала осторожно с этим славным мужчиной. Он милый, умный и сексуальный, ха-ха-ха-ха-ха-ха…»
И 5 июня: «Дорогой мой милый друг Люси, ты спасла меня. Я только что пришел после тяжелых и дерьмовых (ооооой!) переговоров. Хотя сегодня понедельник, я почти чувствую, что сегодня уже четверг. Мой резервуар для шуток (другие люди говорят „мозг“) умирает. Сегодня он как бы очень возбужден, но устал. После обеда я взобрался на вершину Эвереста, а поздно вечером скатился на дно Марианской впадины в Тихом океане, слишком много вверх-вниз задень. Однако прямо сейчас я выплыл на поверхность, потому что твое милое письмо – как спасательный жилет… Прости, пожалуйста, мой письменный английский. Я уверен, что иногда тебе кажется, что ты общаешься с папуасом или семилетним мальчиком».
«Кен очень устал сегодня, поэтому работать было трудно», – записала Люси в своем дневнике. Через несколько дней: «Кен… абсолютно измотан – по-моему, самый худший вечер!» Однако такие отношения ее, видимо, не смущали. Мужчина более чем в два раза старше ее, одинокий, пьющий, без друзей и привязанностей, сходил по ней с ума. В тяжелый для его компании период Сузуки тратил тысячи фунтов, проводя с ней каждый вечер. Вместо того чтобы насторожиться, Люси охотно изображала радостную, трепетную и благодарную возлюбленную. И такое поведение хостес считалось нормальным. Более того: являлось ее обязанностью. Нерешительный, порядочный, потерявший голову и богатый, Кен был идеальным клиентом. Если бы она его не поощряла, лишилась бы работы.
Хостес в Роппонги, менеджеры и официанты баров, даже исследователи вроде той же Энни Эллисон, твердили одно и то же: профессия хостес является игрой по четким и строгим правилам, и все – не только девушки, но и клиенты – инстинктивно понимают, где проходят границы. Но вдруг под влиянием одиночества, алкоголя, любви или одержимости рассудок клиента помутнел? Вдруг одна из сторон забыла о правилах?
«Я не согласен с тем, что я безумный, хотя многие люди так говорят, – писал Люси Кендзи Сузуки. – Ладно. Даже если я безумный, я был совсем не безумный с тобой прошлым вечером и никогда не буду безумный с тобой в ближайшем будущем. Не волнуйся! Наверное, скоро ты сама будешь иногда безумная и злая на меня… Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха».
Токио-город контрастов
«С момента приезда в Токио до покупки дневника столько всего случилось, – писала Люси. – Прошло только 20 дней. Мы поселились в „помойке“, но постепенно превратили ее в свой дом. Мы пережили тотальное голодание и снова набрали лишние килограммы за счет алкоголя. Мы нашли работу хостес в клубе под названием „Касабланка“. За эти двадцать дней мы выпили столько, сколько не пили за всю свою жизнь…
Эти три недели стали безумно тяжелыми и в эмоциональном плане. Токио – город контрастов. Либо паришь воздушным змеем высоко в небе, либо падаешь ниже самого нижнего уровня… сплошные крайности».
Следующая страница дневника полностью исписана гигантскими, наезжающими друг на друга и по-разному раскрашенными буквами в стиле граффити, складывающимися во фразу: «ТОКИО РУЛИТ».
«Касабланка» работал до 2 ночи либо до последних клиентов. Девушки помогали гостям одеться, неверной походкой провожали их до обитой кожей двери и горячо благодарили в ожидании лифта:
– До свидания, Ямада-сан, до свидания, Имото-сан! Пожалуйста, приходите еще! До свидания, скоро увидимся!
После этого работницы вновь исчезали внутри, меняли платья на повседневную одежду и выпархивали во влажную темноту.
И когда иностранки-хостес выходили из клубов, ночь в Роппонги принимала новый оборот. Перед девушками стоял очевидный и неизбежный выбор. Если пойдешь домой, то успеешь выспаться и что-нибудь сделать: прибраться в комнате, сходить в магазин, пообедать с подругой. Если останешься – будешь пить до рассвета.
У иностранных банкиров есть поговорка: «В Роппонги не знают, что такое один бокал». И Люси испытала это на себе.
«Прошлая неделя была легким безумием, – писала она Сэм. – Почему-то я напиваюсь в стельку каждую ночь, начиная со среды. После работы нас много угощают, а поскольку работаем мы минимум до двух, то даже не замечаем, что уже семь утра, а мы все еще кружим по улицам Токио. Здесь такие классные бары, что просто не устоять».
На перекрестке Роппонги находился «Джеронимо» – тесный, шумный бар, украшенный отрезанными концами дорогих шелковых галстуков, которые пьяные банкиры оставляли там в подарок. Табличка в заведении «Кастильо» предупреждала, что иранцам вход воспрещен, а в качестве диджея там выступал знаменитый Аки с непревзойденной коллекцией записей 1980-х. В «Уолл-стрит» на висящим над баром экране показывали курс акций. Самым развратным клубом считался «Гэспаник», теснейшая дыра для любителей выпить и потанцевать. У хостес наибольшей популярностью пользовалось «Токио спорте кафе», принадлежащее тем же владельцам, что и стрип-клубы «Севенс хэвен» и «Прайвит айз», а также соседний хостес-бар «Уан айд Джек». Глубокой ночью девушкам редко приходилось долго дожидаться угощения выпивкой. В «Спорте кафе», как и в клубах, им платили процент от стоимости вина и шампанского, которыми их потчевали друзья мужского пола. Уволенная из «Касабланки» Хелен Дав некоторое время таким образом и зарабатывала себе на жизнь – зависая в «Спорте кафе» и получая каждую ночь по 50 фунтов вознаграждения за напитки, которыми ее угощали.
Люси любила шумные компании по ночам или ранним утром после работы. Но больше всех ими наслаждалась Луиза.
Однажды в субботу Кен Сузуки повел Люси ужинать. После этого она сидела в интернет-кафе и писала письма, а в полночь встретилась с Луизой. В «Джеронимо» оказалось полно знакомых лиц. Девушки пили шоты с чистой текилой. Луиза вскоре дошла до кондиции и завязала разговор с человеком по имени Карл. «Потом мы отправились в „Уолл-стрит“, – писала Люси в дневнике, – где ночь постепенно превратилась в тихий ужас».
Луиза познакомилась с еще одним мужчиной. Люси признала, что он «симпатяжка», но ей новый друг показался опасным. Как написала девушка, он напомнил ей двуличного бывшего бойфренда Марко, который доставил ей столько неприятностей. «Но Лу к тому времени уже слишком напилась, чтобы что-то соображать». Они втроем покинули «Уолл-стрит» и переместились в клуб под названием «Дип-блю», где Луиза решила, что хочет добавить. Люси продолжала: «Мы встретили там нескольких друзей, и я неплохо проводила время – а потом Лу пошла вразнос».
Появилась подружка нового знакомого Луизы, но та не замечала ее кипящей ревности. «Лу все больше теряла контроль над собой, ничего не соображала и с удовольствием целовалась с этим парнем прямо на глазах его девушки». Внезапно музыка оборвалась, зажегся свет, и весь клуб стал свидетелем драки пяти человек прямо на танцполе. «Т