– Дзравствуйте, – сказал он. – Могу я говорить с мистаром Хирзу?
– Мне ужасно жаль, – ответила миссис Хиллз. – Он только что вышел на улицу.
– Он не в Гонконг?
– Нет-нет, он здесь, в Голландии. Просто спустился в магазин. Вернется через минуту.
Тим дал отбой. Через несколько минут позвонил Майк.
– Я только что говорил со своей женой, которая осталась в Голландии, – сказал он. – Она получила странный звонок. Судя по всему, из Японии. Ты не… ты знаешь, кто это был?
– Понятия не имею, Майк, ни малейшего, – сказал Тим. – Кстати, где ты? Еще в Гонконге?
– Тим, – сказал с раздражением Майк. – Я уже говорил тебе и повторю снова: я в Гонконге.
Тим купил в аэропорту Нарита диктофон и начал записывать все их разговоры. Но связаться с Майком Хиллзом становилось все труднее. Наконец он совсем перестал звонить.
Конечно, Майк оказался мошенником: вся его история была сплошной ложью.
В октябре 2000 года Тиму позвонил еще один незнакомец. Он представился как Брайан Уиндер, отец двадцатичетырехлетнего инвестиционного банкира Пола. В марте Пол Уиндер с другом ботаником отправился в поход в колумбийские джунгли. Молодые люди искали редкие орхидеи, но в какой-то момент недалеко от границы с Панамой, в районе под названием Дарьенский пробел, пропали. Больше о них ничего не было известно; предполагалось, что их похитила какая-нибудь группа бандитов, революционеров или наркоторговцев, каких немало в районах беззакония. Родители почти смирились с гибелью Пола, но потом им позвонили на домашний телефон в Эссексе, и появилась надежда. Человек на другом конце провода рассказал вполне правдоподобную историю о том, что у него есть «контакты в преступном мире» Панамы и что гангстеры знают, где их сын. Брайан заплатил звонившему 5000 фунтов. У него были плохие зубы и акцент кокни. В итоге ничего не вышло, Пола Уиндера так и не нашли.
Майк Хиллз даже не удосужился изменить имя.
Уиндеры заявили в полицию Эссекса, теперь туда же обратился и Тим. Он составил длинное заявление, в котором описал историю мошенничества, предоставил пленки с записями, факсы и электронные письма от Хиллза. Было возбуждено уголовное дело и выдан ордер на арест, но найти Майка не удалось. Вероятно, он уехал из Голландии в Испанию, в Аликанте; ходили слухи о его экстрадиции, однако шли месяцы, а новостей не было.
К радости семьи Уиндеров, через девять месяцев плена боевики освободили Пола с другом, и молодые люди вернулись в Британию к Рождеству 2000 года.
Когда через два года Блэкману позвонили детективы из Эссекса, тот уже почти забыл о своем заявлении. В центре Лондона два автоинспектора задержали владельца машины, припаркованной в неположенном месте, и попросили предъявить водительское удостоверение. После проверки данных на компьютере выяснилось, что на имя Майкла Джозефа Хиллза выдан ордер на арест.
Майк предстал перед Королевским судом Челмсфорда в апреле 2003 года по двойному обвинению в присвоении чужого имущества обманным путем. Его адресом значилась мини-гостиница в Ватерлоо. Он признал себя виновным и заявил, что ему надо было оплачивать лечение супруги, умиравшей от рака. Однако суд не нашел никаких доказательств того, что он потратил деньги именно на врачей. Хиллза обвиняли в мошенничестве и воровстве еще в 1970-х и теперь приговорили к трем с половиной годам тюремного заключения.
Перед вынесением приговора Майк произнес:
– Чего греха таить, да, именно я брал деньги, я и никто иной. Если бы я только мог вернуть их потерпевшим! Я был бы очень рад.
После приговора Тиму позвонили журналисты и получили ожидаемый в подобных обстоятельствах комментарий: Хиллз – жалкий, гнусный мошенник, наживающийся на несчастьях других. Тут не поспоришь.
– Но даже в тот момент, – признался мне позже Тим, – я понимал, что без этого проблеска надежды мне пришлось бы совсем худо. Эта ниточка, соломинка, за которую я схватился, удерживала меня на плаву. Меня спасала крошечная искра надежды, что Майк может вернуть Люси. Только благодаря ей я не захлебнулся.
По словам Тима, это не просто история о злодее и его невинной жертве; Майк Хиллз был ему необходим, и в каком-то смысле Тим сам его создал от горя и отчаяния. Майк сыграл для Блэкмана роль ясновидца, которым так верила Джейн. Только те обещали спасение благодаря своим сверхъестественным способностям, а Хиллз предлагал более грубый и осязаемый метод – сумки с деньгами, оружие, захват.
– Когда я понял, что он мошенник, – рассказывал Тим, – у меня словно отняли спасательный круг. Я не расстраивался из-за денег или самого факта надувательства. Меня совсем не беспокоило, что я стал жертвой преступления. Все это не имело для меня никакого значения. Я лишь чувствовал боль, потому что у меня из рук вырвали страховочный трос.
Тим восхищал меня и одновременно отталкивал тем, что даже в смятении и горе умел посмотреть на ситуацию со стороны и досконально изучить свое положение, каким бы психологически тяжелым оно ни было. Сколько найдется жертв мошенников, которые смело и открыто скажут: «Эти деньги я потратил не зря»?
– Я не злился, – уверял Тим. – Но почувствовал, как падаю в бездну: больше нет спасательного круга. Где теперь найти еще одну искру надежды?
Садомазохизм
Каким бы ни был ответ, искать его следовало в Роппонги.
Другая семья в подобной ситуации обходила бы стороной район, где с их близким человеком случилась беда. Но Блэкманы провели там немало ночей. Для них Роппонги представлял собой лабиринт, в котором заблудилась Люси. Кроме того, само место их просто заворожило.
Август, японское лето в разгаре. Даже в центре Токио с деревьев насмешливо стрекочут невидимые цикады. Внешние блоки кондиционеров изрыгают потоки горячего воздуха, отчего на улице душно, как никогда; неоновый свет плывет в мягком влажном воздухе.
После ужина в «Беллини» за счет Хью Шейкшафта Тим, Софи и их помощники ходили по барам и клубам в поисках следов Люси. Тим заходил в «Кадо» и «Уан айд Джек», а также в заведение, где девушки танцевали вокруг шеста и раздевались до трусиков-бикини. Однажды вечером он заглянул и в «Касабланку», где работала Люси.
– Странное зрелище, – рассказывал он. – Тесное помещение, обычные западные девушки и очень оживленные японцы, которые прикидываются, будто говорят по-английски. Выглядит непристойно и отвратительно. Но Люси у меня не ассоциировалась с профессией хостес, и я знал, что она сама не считала ее своим призванием. Если бы она сказала мне: «Просто классно! Я в восторге!» – я бы очень удивился. Но ей не нравилось это занятие, что меня, как ни странно, утешало.
Блэкманы столкнулись с неоднозначным отношением со стороны «торговцев водой». Тима и Софи узнавали благодаря телепередачам и часто выражали им сочувствие или по-человечески сопереживали. Но исчезновение Люси пролило слишком много света на бизнес, который привык работать в тени полулегальности. Дела, которые десятилетиями проворачивались без вопросов, например наем иностранных туристок, подверглись неприятным проверкам. Многие хостес, бармены и «мамочки» не разговаривали с семьей Люси, и похоже, что инспектор Мицузанэ и его детективы не особо на них давили. Это возмущало Тима; он убедил себя, что полицию и владельцев баров объединяет «заговор молчания».
– Если Люси ушла на встречу с клиентом, кто-то в клубе должен знать с кем, – сказал он. – Полицейские должны пересечь воображаемую границу между властями и участниками хостес-бизнеса.
Блэкман внес предложение, которое вряд ли добавило ему друзей в Роппонги:
– Собрать всех сотрудников клуба – менеджера, владельца, девушек, – подержать их в тюрьме месяц-полтора, и пусть решают, не пора ли заговорить, – заявил он. – А потом повторить, пока не появится результат.
Некоторых шокировали постоянные прогулки Тима по Роппонги. В глаза ему ничего не говорили, но японские журналисты и сотрудники британского посольства шептались, что Тим злоупотребляет визитами в увеселительный квартал. Даже те, кому он импонировал, порой бывали озадачены.
– Мне действительно нравится Тим, но иногда он ведет себя просто… странно, – признался один японец, который уделил много времени помощи Блэкманам. – Например, мы заходили в какой-нибудь хостес-клуб, чтобы расспросить менеджера или маму-сан о Люси и девушках, которые там работают. Но вместо того чтобы задавать серьезные вопросы о дочери, Тим, казалось, просто разглядывал девушек. Мы выпивали, и он шептал мне: «Глянь на нее!» или «Красотка!». А я просто не знал, что ответить.
За те ночи в Роппонги выяснились тревожные подробности.
Во-первых, общедоступность нелегальных наркотиков. В Японии применяют очень жесткие меры наказания даже за хранение небольших доз легких наркотиков; их присутствие в молодежной культуре гораздо меньше, чем в Европе и Америке. Но в Роппонги работали дилеры из Израиля и Ирана, торгующие гашишем, кокаином и даже героином.
– В трафике участвуют все, – уверял Хью Шейкшафт, подразумевая своих знакомых торговцев, барменов и хостес.
Порошок кокаина получил сленговое название «Барри» – в честь американского певца Барри Уайта. То же самое означало еще более загадочное имя «Джереми».
– Джереми – это Джереми Кларксон, ведущий программы «Топ гир», – объяснил Хью. – А на сленге «гир» означает наркотики. Или могут, например, спросить: «Есть длинная позиция?» – как биржевом жаргоне трейдеров. «Длинной позицией» называют кокаин.
Самым популярным наркотиком у хостес являлся шабу, известный в Европе как «лед» или кристаллический метамфетамин, который можно вдыхать, курить, колоть или даже вводить в задний проход. Эффект, который он вызывает, способен превратить нудный разговор с унылым клиентом в захватывающий и безумно веселый флирт. Некоторые хостес всю ночь употребляли только шабу. С Тимом и Софи обитатели Роппонги старались вести себя осторожнее, но однажды ночью Адам Уиттингтон со свойственной ему скромностью выпивал в баре с Луизой и ее знакомыми. Одна из девушек – не Луиза – пригласила его в туалет и предложила понюхать шабу; Адам отказался.