На самой последней фотографии, размытой и зернистой, уже стоял двадцатилетний молодой человек в рубашке с широким воротом, расстегнутой на груди. Он стал худощавее, волосы отросли. Парень уверенно смотрел в объектив сквозь большие темные очки. Поза нарочито мужественная, а в решительном взгляде читаются самоуверенность и даже высокомерие. Большинство изображений преступника вырезали из групповых фото с официальных школьных мероприятий и увеличили. В безумные недели сразу после ареста Обары японские репортеры достали снимки через его старых знакомых по школе и университету. Но даже самая свежая фотография датировалась серединой 1970-х годов.
Ходили слухи, что у его пожилой матери есть пара снимков, но вообще-то Ёдзи Обара фотографировался только ради получения необходимых документов вроде водительских прав и паспорта. Он избегал фотокамер, и даже в Центральном отделении токийской полиции отворачивался от объектива и отказывался позировать для снимка в досье.
При этом Обара был настоящим барахольщиком, копил вещи и записи, вел дневник и постоянно делал заметки, не выбрасывая даже мелочи. Эта привычка его и разоблачила. Если бы не личный архив, пусть и весьма хаотичный, полиции не удалось бы предъявить ему обвинения. Зато во внешнем мире он старался не оставлять никаких следов. Видимо, так его воспитали в семье.
Его прошлое, даже самое недалекое, выглядело неясным и расплывчатым. Если долго и упорно всматриваться (а я всматривался долгие месяцы), появлялись слабые очертания: редкие вспышки и мерцающие всполохи на лице преступника, случайные обрывки разговоров. Но не удавалось различить, что же скрывается во тьме.
Ёдзи Обара не всегда был Ёдзи Обарой. Он родился в городе Осака 10 августа 1952 года в семье с корейскими корнями. Через месяц отец дал ребенку три имени, которые по отдельности означали «золото», «звезда» и «колокол». По-японски имя читалось как Сейсо Кин, однако, поскольку родители носили фамилию Ким, ребенка стали звать Сон Чон. При необходимости семья брала японскую фамилию Хошияма. Так и получилось, что во взрослую жизнь юноша вступил с тремя именами: Ким Сон Чон, Сейсо Кин и Сейсо Хошияма.
Этнических корейцев, таких как семейство Ким-Кин-Хошияма, в Японии называют дзаинити тё-сэндзин, или просто дзаинити. В 2000 году, когда в Токио приехала Люси Блэкман, их насчитывалось 900 тысяч, однако можно было много лет прожить в Японии и даже не узнать об их существовании. Появление нацменьшинства в стране единственной неделимой расы стало результатом трагедии, побочным эффектом спорной азиатской политики начала XX века.
Окруженная могущественными и агрессивными соседями, Корея на протяжении всей своей истории служила полем битвы. Еще в XVI веке армии самураев разграбили полуостров и вернулись через узкий Цусимский пролив с сокровищами, рабами и отрезанными ушами убитых корейских воинов. В очередной раз порабощение Кореи произошло в конце XIX века, и в 1910 году страну формально присоединила к себе молодая Японская империя. Колонизаторы строили дороги, порты, железные дороги, шахты и заводы, вводили современные сельскохозяйственные методы и посылали детей из элитных корейских семей учиться в Токио. Но какие бы блага не принесла японская власть в плане экономического развития, имперское господство омрачалось расизмом, насилием и жестокостью оккупантов.
Со временем политический курс Японии изменился. Но в конце 1930-х цель правительства состояла не только в контроле над корейцами и использовании их ресурсов, но и в уничтожении коренной культуры и духовном подавлении. Японский язык стал обязательным в школах; корейцев заставляли брать японские имена и посещать синтоистские храмы. Редкие восстания подавлялись и сопровождались арестами, пытками и убийствами. Происходила и всеобщая миграция: японских чиновников и поселенцев посылали осваивать новые территории, а бедные корейцы уплывали в противоположном направлении, надеясь найти работу в промышленных центрах – Токио, Осаке и Фукуоке.
Вначале миграции были добровольными, но, когда война в Азиатско-Тихоокеанском регионе докатилась до Японии, подданных колоний насильно мобилизовали в императорскую армию и военно-промышленный комплекс. К 1945 году сотни тысяч корейцев рассеялись по всей Азии в составе Японской армии в качестве солдат, санитаров, конвоиров и военных секс-рабынь («женщин для удовольствия», чье существование официально отрицали почти пятьдесят лет). В самой Японии насчитывалось два миллиона дзаинити; большинство обитали в трущобах неподалеку от шахт и заводов, где приходилось работать.
Правительство стремилось полностью ассимилировать корейцев, чтобы японская культура и язык попросту поглотили их. И пока Япония занималась уничтожением их самобытности, корейцам не спешили давать привилегии и статус полноценных граждан.
Они были подданными императора, но не равными японцам. Их лишили избирательного права и мест в парламенте. Стандарты медицинской помощи и образования для корейцев в трущобах Осаки и Кавасаки были ниже, чем для местных японцев. Они получали намного меньше за тот же труд, да еще и вызывали ненависть японских рабочих, зарплаты и места которых тоже сокращались. В повседневной жизни корейцы постоянно сталкивались с дискриминацией и неуважением, которые ограничивали им доступ к образованию, достойной работе и участию в политике.
Многие японцы их недолюбливали, а порой и просто презирали. Дзаинити считались вспыльчивыми, упрямыми, грязными и вонючими дикарями, предпочитающими отвратительную пищу. Мы вряд ли сумели бы отличить корейцев от японцев по внешним признакам, но они, несомненно, говорили и двигались по-другому и выделялись среди почтенного однородного населения Японии тысячей других мелких признаков. Кроме того, они не обладали инстинктивной сдержанностью и уважением к авторитетам, которыми до сих пор славятся японцы. Газеты охотно печатали статьи о злодеяниях «бунтовщиков»-корейцев, которые, даже будучи схвачены на месте преступления, никогда не признавали своей вины. В лучшем случае их считали дебоширами и вонючками; в худшем – жестокими уголовниками и провокаторами. Такие предрассудки не всегда заметны чужому глазу, но они лежат очень близко к поверхности и чреваты конфликтами.
В 1923 году Токио и соседний город Иокогама были разрушены сильным землетрясением. В пожарах, поглотивших деревянные города, погибли 140 тысяч человек. Впоследствии распространились ошеломляющие слухи, которые подхватили газеты: корейцы устраивают поджоги, отравляют воду, грабят магазины, насилуют женщин. Не было ни одной причины верить наветам, однако толпы простых японцев в спонтанном взрыве дикой жестокости ринулись убивать корейцев.
Вот как описывал те дни современник: «Они хватали человека и кричали: „Кореец!“ Жертву тут же окружали, привязывали к телефонному столбу, выкалывали глаза, отрезали нос, вспарывали живот и вытаскивали кишки. Иногда корейца цепляли за шею к автомобилю и ездили, пока несчастный не задохнется. Не жалели и женщин: их тянули за ноги в разные стороны, разрывая тело надвое. Корейцы сопротивлялись до последнего и настаивали на собственной невиновности. Но толпа их не слышала».
Через два-три года после этих событий недалеко от порта Пусан, который теперь принадлежит Южной Корее, появились на свет родители Ёдзи Обары.
В Японии преступление рассматривают не только как противоправные действия самого нарушителя; в более глубоком смысле все исходит от семьи. Морально, если не по закону, ближайшее окружение злодея тоже несет ответственность за его действия. Вот почему родители преступника (а иногда его сестры и братья, учителя и даже работодатели) сплошь и рядом низко кланяются перед камерами и со слезами на глазах просят прощения за деяния, в которых они не участвовали и на которые никак не могли повлиять. Вот почему в первые часы после ареста Обары японские репортеры наперегонки пытались разузнать, откуда он родом и кто его отец с матерью.
Основные факты выяснились сразу: имя, возраст, род занятий. Однако на этом все и заканчивалось. Через несколько летя долгими неделями пытался раскопать прошлое Обары. Я разговаривал с десятками японских журналистов, старожилами серьезных общественно-политических газет и скандальных еженедельников, месяцами занимавшихся делом Люси Блэкман. Это были опытные репортеры, занимающиеся расследованиями; у них имелись время, возможности и контакты. Но и мне, и им удалось насобирать лишь крохи.
– В большинстве уголовных дел, – сказал мне один репортер журнала, – даже если семья хранит молчание, всегда найдутся люди из ближнего окружения: друзья, соседи, коллеги. Но об Обаре практически ничего не удалось выяснить.
Его отца звали Ким Кё Хак, мать – Чхон Ок Су. Они приехали в Японию до войны – не по призыву, а добровольно. По словам одного из сыновей, Ким Кё Хак провел два с половиной года в тюрьме за сопротивление японцам, хотя где, когда и как это произошло, неясно. Но в 1945 году он находился в Японии и меньше чем за десять лет из бесправного иммигранта превратился в одного из самых богатых людей во втором по величине городе страны.
Сразу после войны в Японии царили нищета и хаос, однако у корейцев появился уникальный шанс преуспеть. Можно только представить их невероятный, даже дикий восторг: после тридцати пяти лет угнетения презренные неудачники дзаинити внезапно сравнялись с прежними хозяевами, стали свободными людьми в самом сердце страны, потерпевшей поражение. Осака, как почти все города, сильно пострадала от бомбардировок союзников. Документы, подтверждающие право собственности, затерялись; посреди всеобщей неразберихи достаточно было громко заявить о правах на землю, прежние владельцы которой, возможно, уже никогда не вернутся. В руинах появились подпольные рынки, руководимые как японскими якудза, так и людьми, называющими себя сангокудзинами, «жителями третьих стран», – освобожденными гражданами бывших колоний. За сферы влияния велись ожесточенные войны; полиция беспомощно наблюдала, как армии гангстеров сражаются с сотнями корейцев, тайваньцев и китайцев. Многие освобожденные дзаинити поспешили домой в Корею, но условия там оказались столь же скверными и безнадежными. Те же, кто остался в Японии, очнулись от победного ликования и посмотрели в лицо реальности. Нищета, отсутствие политических свобод и предвзятое отношение никуда не делись. С поражением империи и освобождением Кореи дзаинити превратились в иностранцев, лишенных даже элементарных прав японских подданных.